застроенным участком и террасами, тянулась широкая полоса земли, в которой
некогда хоронили прокаженных. Днем об этом не думалось, но по вечерам все
мы избегали прогулок в том направлении. Одни священники, пользуясь
вечерней прохладой, отправлялись в городок за газетами или в лавки,
которые летом здесь не закрывались допоздна. Другие шли в больницу сестер
святого Спасителя за лекарствами или навещали знакомых. Мы с Пиоланти
проводили вечерние часы на внутреннем дворике. Там стояла широкая
скамейка, на которую падал свет из окон трапезной. Я садился на скамейку
верхом. Пиоланти следовал моему примеру, хотя и несколько смущаясь, потому
что для этого ему приходилось задирать сутану. Но в такой позе удобнее
было играть, повернувшись лицом к доске, расчерченной на десять клеток,
согласно с условиями старой итальянской игры, называющейся "сальта",
правилам которой священник Пиоланти обучил меня сразу, в первый же вечер.
Сам он играл великолепно: бил меня, стало быть, как хотел.
через неделю после приезда. Физически чувствую себя замечательно. Прошла
постоянная сонливость.
об отце. Никак не могу заставить себя написать ему, а следовало бы. Письмо
должно прийти до моего возвращения в Краков. Высчитываю, сколько это
займет времени, и получается, что больше нельзя медлить. Напишу завтра.
Большой, привезенный из Польши, остался в чемодане, который ждал меня в
"Ванде". Он сейчас пригодился бы мне, но в то утро, когда я дважды
встретился на вокзале с Пиоланти, мне было не до того. По новому
путеводителю я проверяю, какие достопримечательности Рима я уже видел и
какие не видел. Пробелов много, но что поделаешь. На завтра у меня намечен
такой план: заехать в пансионат за чемоданом, отвезти его на вокзал в
камеру хранения, в час дня-в Ватиканский музей, потом обед на Пинчио,
письмо и снова вокзал. Уже в последний раз. В семь часов вечера-Орсино,
там я переночую из уважения к моему хозяину, священнику Пиоланти. В его
приход я не потащусь, слишком это далеко от города, и, кроме того, я
чувствовал бы себя там неловко. Но в самом городе Орсино мне приятно будет
побывать. Пиоланти там родился, окончил семинарию. Напишу ему из Орсино. Я
знаю, что открытка, присланная оттуда, доставит ему удовольствие. Хоть
таким путем я отблагодарю его за доброе отношение ко мне. К тому же мне
известно, что в Орсино находятся знаменитые фрески Рафаэля. В этом
отношении я ненасытен. Мне хочется еще до возвращения в Польшу многое
увидеть. Лишь бы не в Риме. Теперь Рим угнетает меня. Это глупо, но я с
облегчением оттуда уеду. В завтрашний план, вопреки моей горькой обиде, я
сознательно включил Ватиканский музей, потому что не хочу, чтобы мною
управляли нелепые импульсы. Но мысль о том, чтобы снова пойти туда,
вызывает у меня глухое сопротивление.
теперь-по крайней мере так было третьего дня и вчера-я провожаю Пиоланти
до самого вокзала, затем сажусь в автобус, разумеется предварительно
составив план поездки. И вот в первый день я побывал во Френджене, на
чудесном пляже среди пиний, а во второй-в Витербо, замечательном
средневековом городе, расположенном на скалах. К обеду не поспеваю.
Возвращаюсь только к пяти, к кофе, который мы выпиваем вместе с Пиоланти в
его келье перед прогулкой на Монте-Агуццо, весь южный склон которой
некогда занимали огороды. Усевшись так, чтобы вдыхать свежий морской
ветерок, мы, не сговариваясь, неизменно возвращаемся к одному и тому же.
Он-к своему конфликту с ватиканскими инстанциями, я-к своей неудавшейся
миссии. Мы даже не пытаемся беседовать о чем-либо другомвсе равно нам это
не удается. Самое большее, на что мы способны, - кружить какое-то время на
ближних подступах к главной теме. Да и то не дольше четверти часа.
имеют право служить только вечерню. Я спросил:
согрешили плотски, или те, что из корыстолюбия нарушили заповеди господни,
не останавливаются в Ладзаретто, когда Рим вызывает их для объяснений.
оставим этот разговор...
назад, но уже в те времена, когда в лепрозории давно не было больных,
священники, оказавшиеся в его положении, останавливались в Ладзаретто,
потому что в римских монастырях и домах, принадлежавших орденам, где
обычно находит приют приезжее духовенство, их боялись и неохотно к себе
пускали.
или неосторожных, или на тех, у кого есть враги.
обычай сохранился, и многие из тех, кого вызывают в Рим по тем же
причинам, что и меня, по-прежнему держатся за Ладзаретто.
смешно в наши дни предполагать, будто общение с нами для кого-то опасно,
удовольствия оно никому не доставляет.
репутацию. Избегаем тех, кому встречи с нами могут повредить. Вообще
стараемся быть от них подальше. Даже здесь, в Ладзаретто, как вы заметили,
мы держимся друг от друга на расстоянии. Значит, главная причина, по
которой мы выбираем Ладзаретто, не в этом. Мы попросту в тягость некоторым
людям.
Ладзаретто.
среде, - ответил Пиоланти. - И мое общество не тяготит вас, ибо
присутствие наше тягостно в том смысле, в каком я употребил это слово, -
только для тех, кто мог бы нам помочь.
таких, как мы. Нуждающихся.
Пожалуй, испугался, как бы его слова не показались мне слишком наивными. В
конце концов он тихо сказал:
профиль. Выступающие скулы, выразительный кривой нос и стиснутые зубы.
преимуществу думают только о себе, и это исключает понятие доброты.
Некоторые думают о всех, и это тоже не есть доброта. И только люди
исключительные думают о других, иначе говоря-о том или ином человеке в
отдельности, а это и есть доброта.
обращаетесь к отцу де Восу или даже к его преосвященству, если не во имя
любви к ближнему?
потому, что рассчитывали, будто они вознегодуют, узнав, что нарушено
право. Вы обратились к ним, рассчитывая тронуть их сердца вестью о том,
как пострадал ваш отец!
невзгодами, то после этих слов заговорили о них впрямую. Первым не
выдержал Пиоланти.
человека. А я-за многих, очень многих. Лишь в Риме я понял, что участь
всех моих прихожан разделяют сотни, сотни тысяч людей. Потому-то и
безнадежно их дело. А значит, и мое.
этой правде.
изменит действительность хоть на самую малость?
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Василенко Иван
Круз Андрей
Пехов Алексей
Майер Стефани