необходимости, уже исчезнувшие с рынка. Бедные семьи попали в весьма тя-
желое положение, тогда как богатые почти ни в чем не испытывали недос-
татка. Казалось бы, чума должна была укрепить узы равенства между нашими
согражданами именно из-за той неумолимой беспристрастности, с какой она
действовала по своему ведомству, а получилось наоборот - эпидемия в силу
обычной игры эгоистических интересов еще больше обострила в сердцах лю-
дей чувство несправедливости. Разумеется, за нами сохранялось совершен-
нейшее равенство смерти, но вот его-то никто не желал. Бедняки, страдав-
шие от голода, тоскливо мечтали о соседних городах и деревнях, где живут
свободно и где хлеб не стоит таких бешеных денег. Раз их не могут досыта
накормить, пусть тогда позволят уехать - таковы были их чувства, возмож-
но не совсем разумные. Словом, кончилось тем, что на стенах домов стал
появляться лозунг. "Хлеба или воли", а иной раз его выкрикивали вслед
проезжавшему префекту. Эта ироническая фраза послужила сигналом к мани-
фестациям, и, хотя их быстро подавили, все понимали, насколько дело
серьезно.
оптимизма. Если верить им, то наиболее характерным для годины бедствия
было "исключительное спокойствие и хладнокровие, волнующий пример кото-
рого давало население". Но в наглухо закрытом городе, где ничто не оста-
валось в тайне, никто не обманывался насчет "примера", даваемого нашим
сообществом. Чтобы составить себе верное представление о вышеуказанном
спокойствии и хладнокровии, достаточно было заглянуть в карантин или в
"лагерь изоляции", организованный нашими властями. Случилось так, что
рассказчик, занятый другими делами, сам в них не бывал. Потому-то он мо-
жет лишь привести свидетельство Тарру.
лагеря, устроенного на городском стадионе, куда он ходил вместе с Рамбе-
ром. Стадион расположен почти у самых городских ворот и одной стороной
выходит на улицу, где бегают трамваи, а другой - на обширные пустыри,
тянущиеся до границы плато, на котором возведен город. Он обнесен бетон-
ной высокой оградой, и достаточно поэтому было поставить у всех четырех
ворот часовых, чтобы затруднить побеги. Кроме того, отделенные высокой
стеной от улицы, несчастные, угодившие в карантин, могли не бояться до-
сужего любопытства прохожих. Зато в течение всего дня на стадионе слышно
было, как совсем рядом проходят с грохотом невидимые отсюда трамваи, и
по тому, как крепчал в определенные часы гул толпы, отрезанные от мира
бедолаги догадывались, что народ идет с работы или на работу. Таким об-
разом, они знали, что жизнь, куда им ныне заказан доступ, продолжается
всего в нескольких метрах от них и что бетонные стены разделяют две все-
ленные, более чуждые друг другу, чем если бы даже они помещались на двух
различных планетах.
да. С ними увязался Гонсалес, тот самый футболист; Рамбер разыскал его и
уговорил взять на себя наблюдение за сменой караула у ворот стадиона.
Рамбер обещал представить его начальнику лагеря. Встретившись со своими
спутниками, Гонсалес сообщил, что как раз в этот час, ясно, до чумы, он
начинал переодеваться, готовясь к матчу. Теперь, когда все стадионы рек-
визировали, податься было некуда, и Гонсалес чувствовал себя чуть ли не
бездельником, даже вид у него был соответствующий. Именно по этой причи-
не он и согласился взять на себя дежурство в лагере, но при условии, что
работать будет только в последние дни недели. Небо затянуло облаками, и
Гонсалес, задрав голову, печально заметил, что такая погодка - не дожд-
ливая и не солнечная - для футбола самое милое дело. В меру отпущенного
ему природой красноречия он старался передать слушателям запах втираний,
стоявший в раздевалке, давку на трибунах, яркие пятна маек на буром по-
ле, вкус лимона или шипучки в перерыве, покалывающей пересохшую глотку
тысячью ледяных иголочек. Тарру отмечает, что во время всего пути по вы-
битым улочкам предместья футболист беспрерывно гнал перед собой первый
попавшийся камешек. Он пытался послать его прямо в решетку водосточной
канавы и, если это удавалось, громогласно возглашал: "Один ноль в мою
пользу". Докурив сигарету, он ловко выплевывал ее в воздух и старался на
лету подшибить ногой. У самого стадиона игравшие в футбол ребятишки за-
пустили в их сторону мяч, и Гонсалес не поленился сбегать за ним и вер-
нул его обратно точнейшим ударом.
ными рядами стояло несколько сотен красных палаток, внутри которых, они
заметили еще издали, находились носилки и узлы с пожитками. Трибуны ре-
шено было не загромождать, чтобы интернированные могли посидеть там в
укрытии от дождя или палящего солнца. Но с закатом им полагалось расхо-
диться по палаткам. Под трибунами помещалось душевое отделение, его под-
ремонтировали, а раздевалки переоборудовали под канцелярию и медпункты.
Большинство интернированных облюбовали трибуны. Некоторые бродили по
проходам. А кое-кто, присев на корточки у входа в свою палатку, рассеян-
но озирался вокруг. У сидевших на трибунах был пришибленный вид, каза-
лось, они все ждут чего-то.
ладони. Странное впечатление производило это огромное скопище неестест-
венно молчаливых людей.
потом, со временем, почти перестали разговаривать.
без труда представил себе, как в первые дни, набившись в палатки, они
вслушиваются в нудное жужжание мух или скребут себя чуть не до крови, а
когда попадается сочувствующая пара ушей, вопят о своем гневе или стра-
хе... Но с тех пор как лагерь переполнился народом, таких сочувствующих
попадалось все меньше. Поэтому приходилось молчать и подозрительно ко-
ситься на соседа. Казалось, что и в самом деле с серенького, но все же
лучистого неба кто-то сеет на этот алый лагерь подозрительность и недо-
верие.
мира, значит, это неспроста, и лица у них всех стали одинаковые, как у
людей, которые в чем-то пытаются оправдаться и мучатся страхом. На кого
бы ни падал взгляд Тарру, каждый праздно озирался вокруг, видимо, стра-
дая от все абстрагирующей разлуки с тем, что составляло смысл его жизни.
И так как они не могли с утра до ночи думать о смерти, они вообще ни о
чем не думали. Они были как бы в отпуску. "Но самое страшное, - записал
Тарру, - что они, забытые, понимают это. Тот, кто их знал, забыл, потому
что думал о другом, и это вполне естественно. А тот, кто их любит, тоже
их забыл, потому что сбился с ног, хлопоча об их же освобождении и выис-
кивая разные ходы. Думая, как бы поскорее освободить своих близких из
пленения, он уже не думает о том, кого надо освободить. И это тоже впол-
не в порядке вещей. И в конце концов видишь, что никто не способен
по-настоящему думать ни о ком, даже в часы самых горьких испытаний. Ибо
думать по-настоящему о ком-то - значит думать о нем постоянно, минута за
минутой, ничем от этих мыслей не отвлекаясь: ни хлопотами по хозяйству,
ни пролетевшей мимо мухой, ни принятием пищи, ни зудом. Но всегда были и
будут мухи и зуд. Вот почему жизнь очень трудная штука. И вот они-то
прекрасно знают это".
мсье Отон. Усадив Гонсалеса в своем кабинете, начальник отвел остальных
к трибуне, где в стороне сидел мсье Отон, поднявшийся при их приближе-
нии. Он был одет как и на воле, даже не расстался с туго накрахмаленным
воротничком. Одну только перемену обнаружил в нем Тарру - пучки волос у
висков нелепо взъерошились и шнурок на одном ботинке развязался. Вид у
следователя был усталый, и ни разу он не поглядел собеседникам в лицо.
Он сказал, что рад их видеть и что он просит передать свою благодарность
доктору Риэ за все, что тот сделал.
Жак не слишком страдал.
что, значит, есть еще и другие перемены. Солнце катилось к горизонту, и
лучи, прорвавшись в щелку между двух облачков, косо освещали трибуны и
золотили лица разговаривавших.
ходящего солнца.
изучал график дежурств. Футболист пожал им руки и рассмеялся.
шительно затрещало. Потом громкоговорители, те самые, что в лучшие вре-
мена сообщали публике результаты матча или знакомили ее с составом ко-
манд, гнусаво потребовали, чтобы интернированные расходились по палат-
кам, так как сейчас начнут раздавать ужин. Люди не спеша спускались с
трибун и, еле волоча ноги, направлялись к палаткам. Когда все разбре-
лись, появились два небольших электрокара, такие бывают на вокзалах, и
медленно поползли по проходу между палатками, неся на себе два больших
котла. Люди протягивали навстречу им обе руки, два черпака ныряли в два
котла и выплескивали содержимое в две протянутые тарелки. Затем электро-
кар двигался дальше. У следующей палатки повторялась та же процедура.
на прощание руки, - конечно, по-научному.
ный свет. В мирный вечерний воздух со всех сторон подымалось звяканье
ложек и тарелок. Низко над палатками скользили летучие мыши и исчезали
Шилова Юлия
Березин Федор
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Шилова Юлия