не лишились жизни, когда пытались изобрести что-нибудь
новенькое в гамаке, а веревки гамака оборвались. Однако все
уроки были бесплодны. Она оказалась отважной ученицей, но не
обладала и крупицей таланта в любовных забавах, кто бы ею ни
руководил. Она никак не могла взять в толк - как можно серьезно
относиться к упражнениям в постели, и ни на миг не испытала
вдохновения; все ее оргазмы случались не вовремя, были мелки и
некстати; одним словом, жалкая возня. Флорентино Ариса долгое
время ошибочно полагал, что был у нее единственным, и ее вполне
устраивало такое его представление, да вот беда: она обладала
злосчастным свойством - разговаривала во сне. Слушая ее сонное
бормотание, он по кусочкам сложил карту плавания и увидел себя
в окружении многочисленных островков ее тайной жизни. Он понял,
что она вовсе не собиралась выходить за него замуж, но была
необычайно привязана к нему, безмерно благодарная за то, что он
ее совратил. Сколько раз она повторяла:
вызволил ее из невинности рутинного брака, более губительной,
нежели природная невинность или вдовье воздержание. Он научил
ее, что в постели ничто не стыдно, если это на благо любви. И
еще в одном он убедил, и это стало смыслом ее жизни: каждому
человеку на роду отпущено определенное количество любовных сил,
и все разы любовного слияния сосчитаны, так что те, кто не
истратили отпущенные им разы по какой-либо причине - зависящей
от них или не зависящей, по собственной воле или по чужой, -
теряют их навсегда. Ее заслуга состояла в том, что она
восприняла это буквально. И все-таки Флорентино Ариса,
полагавший, что знает ее, как никто другой, не мог понять, что
привлекает мужчин в этой женщине со столь скромно-детскими
статями, к тому же в постели без умолку разглагольствующей о
том, как она тоскует по своему покойному супругу. Было только
одно объяснение, и никто не смог его опровергнуть: в постели
вдова Насарет нежностью и лаской восполняла недостаток боевого
задора. Они стали встречаться все реже по мере того, как она
раздвигала границы своих владений, и он тоже пытался утопить
свою давнюю боль в чужих разбитых сердцах, так что в конце
концов они без страданий забыли друг друга.
не переросла в постоянную связь, о чем мечтала его мать, а
стала им обоим трамплином для прыжка в жизнь. Флорентино Ариса
преуспел в способах, казавшихся невероятными для такого
человека, как он, тощего и замкнутого, к тому же одевавшегося,
точно допотопный старик. Однако у него было два достоинства.
Первое - точный глаз, даже в густой толпе сразу распознающий
женщину, которая того желала; но обхаживал он ее всегда с
крайней осторожностью, ибо знал: большего позора и унижения,
чем отказ, быть не может. Второе достоинство состояло в том,
что сами эти женщины мгновенно распознавали в нем отшельника,
алкающего любви, жалкого, точно побитый пес, и это покоряло их,
они сдавались ему безоговорочно, ничего не прося и ничего не
желая взамен, кроме удовлетворения от того, что оказали ему
любезность. Это было его единственное оружие, но с ним он
затевал исторические сражения, которые происходили в полнейшей
тайне, и с тщанием вел им счет в зашифрованной тетрадке,
озаглавленной красноречиво: "Они". Первая запись была сделана
по поводу вдовы Насарет. Пятьдесят лет спустя, к тому времени,
когда Фермина Даса отбыла свой освященный церковью срок, у него
накопилось двадцать пять подобных тетрадей с шестьюстами
двадцатью двумя записями любовных связей, не считая тьмы
мимолетных приключений, которые не заслуживали даже милостивого
упоминания.
безудержных любовных забав с вдовой Насарет решил, что ему
удалось-таки пережить разрушительную бурю по имени Фермина
Даса. И не просто поверил в это, но даже стал разговаривать на
эту тему с Трансито Арисой, и разговаривал все два года, что
длилось свадебное путешествие, и после этого еще какое-то время
жил с ощущением освобождения, пока в одно злосчастное
воскресенье не увидел ее вдруг, и сердце ему заранее ничего не
подсказало: она выходила из церкви под руку с мужем, в ореоле
любопытства и льстивых похвал ее нового светского окружения. Те
самые знатные дамы, которые вначале относились пренебрежительно
и с насмешкой к ней, пришлой, не имеющей громкого имени, теперь
проявляли самый живой интерес, признав за свою и поддавшись ее
обаянию. Она так естественно вошла в роль супруги и светской
дамы, что Флорентино Арисе пришлось на мгновение задуматься,
прежде чем он узнал ее. Она стала другой: осанка взрослой
женщины, высокие ботинки, шляпка с вуалью и разноцветным пером
какой-то восточной птицы - все в ней было иным и таким
естественным, словно принадлежало ей от рождения. Она
показалась ему как никогда красивой и юной, но что-то было
утрачено ею невозвратимо, он не мог понять, что, пока не
заметил, как округлился ее живот под шелковой туникой: она была
на седьмом месяце. Однако более всего его поразило другое: они
с мужем представляли восхитительную пару, и оба чувствовали
себя в этом мире так естественно и так свободно плыли поверх
всех житейских рифов, что Флорентино Ариса не ощутил ни
ревности, ни злости, а только одно безграничное презрение к
самому себе. Ощутил, как он беден, некрасив, ничтожен и
недостоин не только ее, но и любой другой женщины на всем белом
свете.
никаких оснований раскаиваться в том, как она повернула свою
жизнь. И тем более - теперь, когда уже были прожиты первые годы
замужества. Гораздо важнее, что к первой брачной ночи голова ее
еще была затуманена предрассудками невинности. Она начала
отделываться от них во время путешествия по провинции с
сестрицей Ильдебрандой, В Вальедупаре она поняла наконец, с
какой целью петухи обхаживают кур, наблюдала грубую процедуру
ослиного племени, видела, как на свет Божий появляется теленок,
и слышала, как ее двоюродные сестры запросто обсуждали, какие
супружеские пары из их родни еще продолжают заниматься любовью,
а какие, с каких пор и по каким причинам уже не занимаются,
хотя продолжают жить вместе. Именно тогда она узнала, что такое
любовь в одиночку, и со странным ощущением, будто ее инстинктам
это было известно всегда, стала предаваться этому сперва в
постели, зажимая рот, чтобы не услышали ее ненароком полдюжины
двоюродных сестриц, спавших с ней в одной спальне, а потом уже
и вовсе в ванной комнате, где выкурила свои первые самокрутки,
распластавшись на полу, с распущенными волосами, мучаясь
совестью, которая утихла лишь после того, как она вышла замуж;
но она всегда занималась этим в полной тайне от окружающих, в
то время как ее двоюродные сестрицы бурно похвалялись друг
перед дружкой, сколько раз за день успели проделать такое и чей
оргазм слаще. Однако эти почти ритуальные забавы не избавили ее
от представления, что потеря девственности - непременно
кровавый обряд.
последние годы прошлого столетия, стали для нее преддверием
истинного ужаса. Мучительные переживания свадебного месяца
подействовали на нее гораздо больше, нежели скандал в обществе
из-за ее брака с человеком, равного которому в те поры не было
во всей округе. После церковного оглашения о предстоящего
брака, сделанного во время главной службы в кафедральном
соборе, Фермина Даса начала получать анонимные записки, и
некоторые даже содержали угрозы смерти, но она их как бы не
замечала, потому что весь страх, на который она была способна,
сосредоточился на одном: грядущем насилии. Однако с
анонимщиками именно так и следовало обращаться, хотя она
никогда бы не поступила так умышленно, в силу своей
принадлежности к классу, привыкшему по иронии судьбы склонять
голову пред лицом свершившихся фактов. Итак, по мере того как
свадьба приближалась и становилась неизбежной, все, что прежде
было настроено враждебно по отношению к Фермине Дасе, стало
переходить на ее сторону. Она заметила, как постепенно
переменилось к ней отношение сонма женщин с землисто-серыми
лицами, раздавленных артритом и раскаянием: в один прекрасный
день, поняв тщетность собственных интриг, они стали приходить в
дом у парка Евангелий, приходить без предупреждения, как в свой
собственный, с ворохом кулинарных рецептов и мелких даров на
счастье. Этот мирок досконально был известен Трансито Арисе,
хотя она только раз испытала все на собственной шкуре, она
знала, что ее клиентки накануне великого торжества прибегут к
ней, чтобы она отрыла глиняные кувшины и выдала им заложенные
драгоценности, всего на сутки, за еще один лишний процент. Уже
давно не бывало такого, все ее кувшины опустели ради того,
чтобы сеньоры с длинными именами вышли из своих набитых тенями
прошлого комнат на белый свет, сверкая
заложенными-перезаложенными драгоценностями, на шумную свадьбу,