Арминда появилась неожиданно, как из-под земли выросла. Она
была весьма оживленной и радостной. Ее настроение поневоле
передалось и нам. Скованности не стало. Вскоре мы совсем
адаптировались, как бы даже слились с толпой. Вокруг гремели
мелодии энергичных испанских ритмов. От разнообразия пестрых
нарядов кружилась голова. Люди пели, плясали, что-то
скандировали... Такого нам видеть доселе не приходилось.
центре Касильды. Тихий тенистый дворик. Окна с резными
ставнями, открытые настежь и обтянутые мелкой сеткой для защиты
от назойливых кубинских комариков - москитов. Мы осмотрели
домик. Прошли по комнатам. Все скромненько, ничего лишнего.
Много цветов. Видно, что здесь живет молодая женщина. В ее
рабочем кабинете (всю жизнь мечтал иметь рабочий кабинет в
квартире) - письменный стол, полки с книгами. На столе тоже
книги. И рукописи. На стене над столом - портрет какого-то
военного. Елки-палки, да это же тот самый Василий, из-за
которого мы с Андреем попали в неудобное положение!.. Когда мы
беседовали трое в Красном уголке теплохода, а она во время
беседы между прочим перелистывала подшивку "Правды", вдруг ее
внимание привлек один портрет. Она радостно закричала:
"Василий! Василий!.." - как будто старого доброго знакомого
встретила. Мы с Андреем только недоуменно переглянулись,
попытались прочитать на газетной странице, что же это за
Василий. Это нам никак не удавалось, но мы согласно закивали
головами: "Си, си. Василий..." А сразу же после ее ухода
вернулись в Красный уголок и, найдя тот портрет, прочитали
газетный репортаж о Василии Полякове, сбившем американский
самолет-разведчик... И вот этот Василий красуется с портрета на
стене рабочего кабинета нашей обворожительной спутницы.
обещала познакомить нас со своим отцом, а он жил в Тринидаде,
это километрах в пяти от Касильды. Впрочем, это расстояние мы
прошли незаметно быстро.
представлялся городом-садом. Позднее, когда я читал стихи
Евтушенко о Тринидаде, я как бы снова переносился на тенистые
улицы этого чудо-городка.
сомбреро, которое он не снимал даже за столом, жил еще скромнее
дочери. Кроме маленькой спаленки в его распоряжении находилась
гостиная, тоже небольшая. По центру - стол, вокруг стола -
четыре кресла-качалки. Мы пили кофе, смотрели семейный альбом и
тихо беседовали. Мы, правда, со стариком больше "беседовали"
глазами, поскольку русского языка, как и других, кроме
испанского, он не знал, а моего "багажа знаний" для разговора
было явно недостаточно. Иногда он что-то скажет - Арминде,
иногда я - Андрею. У них же, насколько я мог уловить, разговор
был "за жизнь". Общая беседа несколько оживилась, когда я,
просматривая альбом, обнаружил фотокарточку Арминды, где она
была в военной форме. Вот это да! Так она не просто красивая
девушка, а действительно - революционерка. Выяснилось, что она
с юных лет работала в подполье, партизанила в горах в составе
фиделевских "барбудос", и теперь она -
Это меня так ошарашило, что расхотелось спать. Мы с Андреем
бурно восхищались, Арминда скромничала, а ее отец сидел гордый,
но невозмутимый, внешне напоминая своего далекого индейского
предка.
снова вошел в спокойное русло. А я покачивался-покачивался в
качалке, пока не услышал: "Е френд вонтс ту слип..." Ну, надо
же так опозориться. Я моментально открыл глаза, попытался
что-то обЪяснить, но... Круглые стенные часы родителя Арминды
показывали двадцать два часа. Увольнение было до двадцати трех.
Мы извинились и быстренько распрощались. Арминда нас вывела на
дорогу до Касильды и вернулась к отцу. Мы же весь путь
проделали спортивным шагом.
тропического дня заменили многочисленные фейерверки и факелы.
Факельного шествия я тоже ранее не видал. Это было впечатляюще.
С факелами шли люди в черных одеждах, некоторые несли кресты.
Нам сначала стало как-то не по себе, чем-то жутким веяло от
этого шествия. Позднее нам обЪяснили, что это шло католическое
монашество, которое поддерживало новый режим.
Задерживаться не стали, обЪяснив, что опаздываем.
улыбок не стало по той простой причине, что мы не учли разницы
между судовым и местным временем и опоздали из увольнения почти
на целый час. Вахтенный предупредил, что нас с волнением ждут
старпом и второй штурман, бывший за замполита как секретарь
парторганизации. Капитану они вроде не докладывали. Вахтенный
пошел доложить по начальству о нашем прибытии, а нас отправил
по каютам. Вызова на "ковер" мы в этот день не дождались, на
утро - также. После завтрака увидели, что старпом со вторым
ходят дружной парочкой по палубе от средней надстройки до
кормовой и назад - прогуливаются, о чем-то беседуют. А нам
каково? Действительно, хуже нет - ждать да догонять...
Интересно, о чем они разговаривают? Оба они выпускники
Макаровки, с большим плавательским стажем, оба интеллигентные
люди. Наше начальство. Нам же, виновным, не терпелось получить
по заслугам. Как же обратить их внимание на нас? Старпом любил
хорошие песни, мы слышали как он пел под гитару "Мальчишку
беспризорного". А Лев Аркадьевич (второй штурман) сам прекрасно
играл на гитаре. Кроме того, он очень любил стихи. В его каюте
на книжной полке стояли томики Есенина, Щипачева... А может
быть они о поэзии говорят?.. Идея показалась нам блестящей: мы
взяли большой том Маяковского и стали с Андреем прохаживаться
по палубе второй дружной парой. Те - от средней надстройки к
кормовой, ближе к люкам трюмов, мы - от кормовой к средней,
ближе к фальшборту. Первый раз разошлись, "непринужденно"
беседая. Не обратили внимания. При второй встрече: "Ну, что,
мореходы? Прогуливаемся? Что это у вас?.." Ага, думаем,
клюнуло. Лев Аркадьевич взял томик Маяковского, повертел его в
руках и передал старпому, высказав свое неприятие поэта... Что
ж, бывает... Нам вернули книгу, но прежде, чем снова продолжить
променаж, Лев Аркадьевич пригласил нас на беседу в четырнадцать
часов к себе в каюту.
рассказывать не стоит. Больше попало Андрею: он постарше на
год, семейный, курсант ЛВИМУ. Особенно попало за увольнение в
белой форменке навыпуск. До следующего инпорта нас лишили
увольнения на берег. Свое время должны знать твердо. "Стоило б
сообщить в училище, - отчитывал Лев Аркадьевич Андрея, - да
руководитель у вас такой сволочной, что жалко вас. Должны стать
моряком, раз пришли на флот".
Угощали ее чаем с лимоном. О своем опоздании ничего не сказали.
Она подарила нам сувениры: мне - испано-русский словарь,
Андрею - свой большой портрет в военной форме, как на
фотокарточке из альбома. Мы с Андреем вручили ей макет
парусника, приобретенный в Англии.
Сантьяго-де-Куба, добирать в трюмы сахар-сырец. Арминда знала,
что мы уходим и за два часа до отхода пришла к трапу. Сначала
вызвала меня, через меня - Андрея. Сама грустная... Во, думаю,
втюрилась в Андрюху. Я позвал его. Минуты
Затем Арминда протянула Андрею вчетверо сложенный тетрадочный
листок и предупредила, чтобы он отвечал на каждый вопрос
отдельно. На листке по- английски были записаны двенадцать
вопросов, на которые он должен был ответить. Я хотел было уйти,
но она просила остаться. "Как свидетель", - подумал я,
оставаясь.
вопрос и ответил на него. Прочитал второй - ответил. Третий:
"А ю мерид?" ("Ты женат?"). Ответ: "Йес, ай ду". ("Да, я
женат".). Каковы были следующие вопросы, ни я, ни он не знаем.
Вероятно, считая, что Андрей холост (его возраст был в пользу
такого счета), Арминда хотела дополнительно что-то узнать о
нем. Повидимому, его положительный ответ на третий вопрос
зачеркнул для нее необходимость остальных вопросов. Она вырвала
листок из рук Андрея и молниеносно спрятала его у себя на
груди. Так и не узнали мы, что хотела выяснить Арминда.
такой медленой грустной походкой. Уже издалека, обернувшись,
помахала рукой и крикнула: "Чао!" Так мы расстались.
волны: то степенно переваливаясь, то обгоняя одна другую.
Березин Федор
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Березин Федор