дей, которые тужатся до крови и с кривой усмешкой на дрожащих от боли
губах говорят друг другу:
разносились, что бьют очень неточно, с большим рассеиванием, и иногда
снаряды залетают к нам в окопы. У нас мало лошадей. Наши свежие части
комплектуются из малокровных, быстро утомляющихся мальчиков, которые не
могут таскать на себе ранец, но зато умеют умирать. Тысячами. Они ничего
не смыслят в войне, они только идут вперед и подставляют себя под пули.
Однажды, когда они только что сошли с поезда и еще не умели укрываться,
один-единственный вражеский летчик скосил шутки ради целых две роты этих
юнцов.
лядываем так далеко вперед. Ты можешь получить пулю в лоб, - тогда ко-
нец; тебя могут ранить, - тогда следующий этап - лазарет. Если тебе не
ампутируют руку или ногу, - тогда ты рано или поздно попадешься в лапы
одного из тех врачей в чине капитана и с крестом за военные заслуги в
петличке, которые говорят тебе, когда ты приходишь на комиссию: "Что,
одна нога чуть-чуть короче? На фронте вам не придется бегать, если вы не
трус!.. Запишем: "годен"... Можете идти!"
до Фландрии, - анекдот о военном враче, который читает на комиссии фами-
лии по списку и, не глядя на подошедшего, говорит: "Годен. На фронте
нужны солдаты". К нему подходит солдат на деревяшке, врач опять говорит:
"Годен".
есть деревянная нога, но если вы меня пошлете на фронт и мне оторвут го-
лову, я закажу себе деревянную голову и стану врачом". Мы все глубоко
удовлетворены этим ответом.
как каждому солдату приходится не один раз проходить разные осмотры, то
в конце концов он все же становится жертвой одного из тех многочисленных
"охотников за героями", которые озабочены только тем, чтобы в их списках
стояло как можно меньше негодных и ограниченно годных. Таких историй
рассказывают немало, и обычно в них звучит еще больше горечи, чем в
этой. И все-таки они отнюдь не являются признаком бунтарских настроений
и паникерства; истории эти правдивы, и они честно называют вещи своими
именами: уж очень много у нас в армии обмана, несправедливости и подлос-
ти. Как же не удивляться тому, что, несмотря на это, во все более безна-
дежную борьбу по-прежнему вступает полк за полком, что атака следует за
атакой, хотя линия фронта прогибается и трещит?
жием. Надвигаясь длинной цепью, закованные в броню, они кажутся нам са-
мым наглядным воплощением ужасов войны.
цепи атакующего нас противника состоят из таких же людей, как мы, а эти
танки страшны тем, что они - машины, их гусеницы бегут по замкнутому
кругу, бесконечные, как война. Они - подлинные орудия уничтожения, эти
бесчувственные чудовища, которые ныряют в воронки и снова вылезают из
них, не зная преград, армада ревущих, изрыгающих дым броненосцев, неуяз-
вимые, подминающие под себя мертвых и раненых стальные звери. Увидев их,
услыхав тяжелую поступь этих исполинов, мы съеживаемся в комок и
чувствуем, как тонка наша кожа, как наши руки превращаются в соломинки,
а наши гранаты - в спички.
Это был настоящий фронтовик, один из тех офицеров, которые при всякой
передряге всегда впереди. Он пробыл у нас два года и ни разу не был ра-
нен; ясно, что в конце концов с ним что-то должно было случиться.
носится какая-то вонь, - не то нефть, не то керосин. Мы обнаруживаем
двух солдат с огнеметом. У одного за спиной бак, другой держит в руках
шланг, из которого вырывается пламя. Если они приблизятся настолько, что
струя огня достанет нас, нам будет крышка, - отступать нам сейчас неку-
да.
нимает скверный оборот. Бертинк лежит с нами в воронке. Заметив, что мы
никак не можем в них попасть, - а промах мы даем потому, что огонь очень
сильный и нам нельзя высунуться, - он берет винтовку, вылезает из ворон-
ки и начинает целиться с локтя. Он стреляет, и в то же мгновение мы слы-
шим щелчок упавшей возле него пули. Она его задела. Но он лежит на том
же месте и продолжает целиться; на время он опускает винтовку, потом
прикладывается снова; наконец слышится треск выстрела. Бертинк роняет
винтовку, говорит: "Хорошо", - и сползает обратно в воронку. Шедший сза-
ди огнеметчик ранен, он падает, шланг выскальзывает из рук второго сол-
дата, пламя брызжет во все стороны, и на нем загорается одежда.
ему подбородок. У этого же осколка еще хватает силы вспороть Лееру бед-
ро. Леер стонет и выжимается на локтях; он быстро истекает кровью, и
никто не может ему помочь. Через несколько минут он бессильно оседает на
землю, как бурдюк, из которого вытекла вода. Что ему теперь пользы в
том, что в школе он был таким хорошим математиком...
Летние дни, непостижимо прекрасные, все в золоте и синеве, стоят как ан-
гелы над чертой смерти. Каждый из нас знает, что войну мы проигрываем.
Об этом много не говорят. Мы отходим, после нынешнего большого наступле-
ния союзников мы уже не сможем продвигаться вперед, - у нас нет больше
людей и боеприпасов.
достями не казалась нам такой желанной, как сейчас, - красные маки, теп-
лые вечера в полутемных, прохладных комнатах, черные, таинственные в су-
мерках, деревья, звезды, шум струящейся воды, долгий сон и сновидения...
О жизнь, о жизнь!
невысказанные муки, которые мы терпим, выступая на передовые. По фронто-
вым частям поползли невесть откуда взявшиеся и будоражащие слухи о пере-
мирии и о мире. Они сеют смятение в сердцах, и идти туда стало так невы-
носимо трудно!
ужасной, чем в часы, проведенные под огнем, когда бледные, прижавшиеся к
грязной земле лица и судорожно сжатые руки молят об одном: "Нет! Нет!
Только не сейчас! Только не сейчас, когда так близок конец!"
истовая лихорадка нетерпения, разочарования, небывало обостренный, тре-
петный страх смерти, мучительный вопрос: почему? Почему этому не положат
конец? И откуда эти настойчиво пробивающиеся слухи о конце?
но, что они охотятся на отдельных людей, как на зайцев. На каждый немец-
кий аэроплан приходится по меньшей мере пять английских и американских.
На одного голодного, усталого немецкого солдата в наших окопах приходит-
ся пять сильных, свежих солдат в окопах противника. На одну немецкую ар-
мейскую буханку хлеба приходится пятьдесят банок мясных консервов на той
стороне. Мы не разбиты, потому что мы хорошие, более опытные солдаты; мы
просто подавлены и отодвинуты назад многократно превосходящим нас про-
тивником.
рая, расползающаяся земля, серая смерть. Мы еще только выезжаем, а сы-
рость уже забирается к нам под шинели и под одежду, и так продолжается
все время, пока мы находимся на передовых. Мы никак не можем обсохнуть.
Те, у кого еще остались сапоги, обвязывают раструбы голенищ мешочками с
песком, чтобы глинистая вода не так быстро проникала в них. Винтовки и
мундиры покрыты коркой грязи, все течет, все раскисло, земля преврати-
лась в сырую, сочащуюся, маслянистую массу, на поверхности которой стоят
желтые лужи с красными спиралями крови; убитые, раненые и живые медленно
погружаются в эту жижу.
неразберихи редкие, по-детски звонкие выкрики раненых, а по ночам истер-
занная плоть человеческая натужно стонет, чтобы вскоре умолкнуть навсег-
да.
Мы не знаем, живы ли мы еще.
зной, и в один из этих дней позднего лета, пробираясь на кухню за обе-
дом. Кат внезапно падает навзничь. Мы с ним одни. Я перевязываю ему ра-
ну; у него, по-видимому, раздроблена берцовая кость. Кат в отчаянии от-
того, что ранен не в мякоть, а в кость. Он стонет:
что спасен...
чтобы сходить за носилками. К тому же, я не помню, чтобы здесь поблизос-
ти был какойнибудь медицинский пункт.
перевязочному пункту.
Афанасьев Роман
Куликов Роман
Каменистый Артем
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Володихин Дмитрий