понуждают его стать верованием кастратов. Но христианство -- это вера
сильных духом. Мы должны иметь мужество видеть зло мира и искоренить его.
Погоди, придёшь к Богу и ты. Твоё ни-во-что-не-верие -- это не почва для
мыслящего человека, это -- бедность души.
Высший Разум вселенной. Да я даже ощущаю его, если хочешь. Но неужели, если
б я узнал, что Бога нет -- я был бы менее морален?
непременно признать не только Бога вообще, но обязательно конкретного
христианского, и триединство, и непорочное зачатие... А в чём пошатнётся моя
вера, мой философский деизм, если я узнаю, что из евангельских чудес ни
одного вовсе не было? Да ни в чём!
в одном слове Писания, -- всё разрушено!! ты -- безбожник!
компромиссов, никакой поблажки. А если я в целом принять не могу? что мне
выдвинуть? чем загородиться? Я и говорю: я только то и знаю, что ничего не
знаю.
порошком коры. Пила шла не так ловко, как со Спиридоном, но всё же легко.
Друзья за многие утра спилились, и дело у них обходилось без взаимных
упрёков. Они пилили с тем особенным рвением и наслаждением, какое даёт
неподневольный и не вызванный нуждою труд.
брюки и ботинки пильщиков. Мерная работа вносила покой и перестраивала
мысли.
только в первый год могли оглушить его, что теперь у него совсем другое
дыхание: он не станет карабкаться в придурки, не станет бояться общих, -- а
будет медленно, со знанием жизненных глубин выходить на утренний развод в
телогрейке, вымазанной штукатуркой или мазутом, [тянуть резину] весь
двенадцатичасовой день -- и так все пять лет, оставшиеся до конца срока.
Пять лет -- это не десять. Пять лет выжить можно. Лишь постоянно себе
напоминать: тюрьма не только проклятье, она и благословенье.
что напарник его, потягивая пилу в свою сторону, думал о тюрьме только как о
чистом проклятии, из-под которого надо же когда-то вырваться.
которого он совершенно скрытно достиг за последние месяцы в своей казённой
работе. Решающий приговор этой работе он должен был выслушать после завтрака
и заранее предвидел одобрение. С буйной гордостью думал сейчас Сологдин о
своём мозге, истощённом столькими годами то следствий, то голода лагерей,
столько лет лишённом фосфора и вот сумевшем же справиться с выдающейся
инженерной задачей! Как это заметно у мужчин к сорока годам -- взлёт
жизненных сил! Особенно, если избыток их плоти не направлен в деторождение,
а таинственным образом преобразуется в сильные мысли.
лица, телогрейки уже были сброшены на брёвна, чурбаки доброй горкой
громоздились у козел, -- топора же всё не было.
изогнувшегося полотна.
Сологдина пошёл пар. Они дышали глубоко. Воздух будто проходил в самые
затхлые уголки их нутра.
будет с твоей работой по Новому Смутному Времени? (Это значило -- по
революции.)
грозит мне казематом что там, что здесь. Допуска в публичную библиотеку у
меня нет и тут. К архивам меня и до смерти, наверно, не подпустят. Если
говорить о чистой бумаге, то уж бересту или сосновую кору найду я и в тайге.
А преимущества моего никакими шмонами не отнять: горе, которое я испытал и
вижу на других, может мне немало подсказать догадок об истории, а? Как ты
думаешь?
кое-что уже понял. Значит, ты уже отказался сперва пятнадцать лет читать все
книги по заданному вопросу?
мысль!! -- он вскинул голову и руку. -- Первоначальная сильная мысль
определяет успех всякого дела! И мысль должна быть -- своя! Мысль, как живое
древо, даёт плоды, только если развивается естественно. А книги и чужие
мнения -- это ножницы, они перерезают жизнь твоей мысли! Сперва надо все
мысли найти самому -- и только потом сверять с книгами.
до корки?
сказался, чем в своих книгах? И я найду их везде, в любой избе-читальне.
совершишь! Мой долг -- предостеречь тебя.
точек. Как исследуется всякое неведомое явление? Как нащупывается всякая
неначерченная кривая? Сплошь? Или по собым точкам?
точки разрыва, точки возврата, экстремальные и наконец нолевые. И кривая --
вся в наших руках.
историческому, перевёл для себя Нержин на Язык Кажущейся Ясности.) -- Охвати
жизнь Ленина одним оком, увидь в ней главнейшие перерывы постепенности,
крутые смены направлений -- и прочти только то, что относится к ним. Как он
вёл себя в [эти] мгновения? Тут -- весь человек. А остальное тебе совершенно
незачем.
применил к тебе метод узловых точек?
озабоченно накинул телогрейку, пересел на козлах иначе, но всё так же
неудобно.
внезапно. Мы расстанемся. Один из нас погибнет. Или оба. Доживём ли мы,
когда люди будут открыто встречаться и разговаривать? Мне хотелось бы успеть
поделиться с тобой хоть... Хоть некоторыми выводами о путях создания
единства цели, исполнителя и его работы. Они могут оказаться тебе полезными.
Разумеется, мне очень помешает моё косноязычие, я как-нибудь неуклюже это
изложу...
обязательно самоуничижался.
ты -- "сосуд ошибок"...
зная своё несовершенство, я много лет в тюрьме вырабатывал для себя эти
правила, которые железным обручем собирают волю. Эти правила -- как бы
[общий огляд на пут подхода к] работе.
зябли, и он тоже накинул телогрейку.
на утреннюю поверку. Вдалеке, перед штабом спецтюрьмы, под купою
волшебно-обелённых марфинских лип мелькала утренняя арестантская прогулка.
Среди гуляющих возвышались худая прямая фигура пятидесятилетнего художника
Кондрашёва-Иванова и согнутая в плечах, но тоже очень долгая -- бывшего
сталинского домашнего, а теперь забытого, архитектора Мержанова. Видно было
и как Лев Рубин, проспавший, пытался теперь прорваться "на дрова", но
надзиратель уже его не пускал: поздно.
положения?
опушённые инеем и чуть тронутые неуверенной розоватостью востока: солнце
колебалось, показаться или нет. Лицо Сологдина, собранное, худощавое, со
светлой курчавящейся бородкой и короткими светлыми усами чем-то напоминало
Земляной Андрей
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Суворов Виктор
Куликов Роман