Чтение 40–й страницы книги ~Зеленые холмы Африки~

кончают ли все они так, как область Гоби в Монголии, превратившаяся в
пустыню.

Я еще приеду в Африку, но не для заработка. Для того чтобы заработать
себе на жизнь, мне нужны два карандаша и стопка самой дешевой бумаги. Я
вернусь сюда потому, что мне нравится жить здесь -- жить по-настоящему, а не
влачить существование. Наши предки уезжали в Америку, так как в те времена
именно туда и следовало стремиться. Америка была хорошая страна, а мы
превратили ее черт знает во что, и я-то уж поеду в другое место, потому что
мы всегда имели право уезжать туда, куда нам хотелось, и всегда так делали.
А вернуться назад никогда не поздно. Пусть в Америку переезжают те, кому
неведомо, что они задержались с переездом. Наши предки увидели эту страну в
лучшую ее пору, и они сражались за нее, когда она стоила того, чтобы за нее
сражаться. А я поеду теперь в другое место. Так мы делали в прежние времена,
а хорошие места и сейчас еще есть.

Я умею отличить хорошую страну от плохой. В Африке много всякого
зверья, много птиц, и мне нравится здешний народ. В Африке хорошая охота и
рыбная ловля. Охотиться, удить рыбу, писать, читать книги и видеть
окружающее -- вот что мне хотелось. И увиденное запоминать. Все это я люблю
делать сам, хотя мне интересно наблюдать со стороны и многое другое. И еще я
люблю лыжи. Но теперь ноги у меня уже не те, да и убивать время на поиски
хорошего снега, пожалуй, не стоит. Теперь повсюду слишком много лыжников.

Машина обогнула излучину реки, пересекла зеленый луг, и впереди
показалась масайская деревня.

Масаи, едва завидев нас, высыпали за изгородь и окружили машину. Были
здесь молодые воины, которые недавно соревновались в скорости с нашим
автомобилем, были и женщины с детьми -- все вышли поглядеть на нас.
Ребятишки были все маленькие, а мужчины и женщины -- как будто ровесники. И
ни одного старика!

Масаи встретили нас, как старых друзей, и мы устроили целый пир,
угостив их хлебом, который сначала мужчины, а потом уже женщины ели с
веселым смехом. Я велел М'Кола открыть две банки с фаршем и одну с пудингом,
разделил все это на порции и роздал масаям. Я слышал и читал, будто они
питаются только кровью скота, смешанной с молоком, а кровь эту берут из
шейной вены, которую вскрывают выстрелом из лука почти в упор. Однако наши
друзья масаи охотно ели хлеб, консервированное мясо и пудинг. Один из них,
рослый и красивый, все просил чего-то на непонятном мне языке, потом его
слова подхватили еще пять или шесть голосов. Видимо, они чего-то страстно
желали. Наконец рослый масай сделал странную гримасу и издал звук, похожий
на визг недорезанного поросенка. Тут только я сообразил в чем дело и нажал
кнопку клаксона. Ребятишки с криком разбежались, воины смеялись до упаду, а
когда Камау, уступая общей просьбе, еще и еще раз нажал клаксон, я увидел на
лицах женщин выражение полнейшего восторга, настоящего экстаза и подумал,
что, плененная клаксоном, ни одна из них не устояла бы перед Камау, стоило
ему только пожелать этого.

Пора было ехать и, раздав пустые пивные бутылки, этикетки, и, наконец,
жестяные колпачки от бутылок, которые М'Кола подбирал в машине, мы тронулись
в путь, опять вызвав ревом клаксона восторг женщин, испуг ребятишек и бурное
веселье мужчин. Воины довольно долго сопровождали машину, но нам надо было
спешить, а дорога через "олений заповедник" была хорошая, и вскоре мы
послали прощальный привет последним масаям, которые стояли, опершись на
копья, статные, высокие, в коричневых шкурах, с прямыми косами, и глядели
нам вслед с улыбками на раскрашенных красновато-коричневой краской лицах.

Солнце уже почти скрылось, и я, не зная дороги, уступил переднее место
гонцу, а сам пересел к М'Кола и Гаррику.

Еще засветло мы проехали "олений парк" и очутились на сухой, поросшей
редким кустарником равнине; я достал еще бутылку немецкого пива и, глядя по
сторонам, заметил вдруг, что все деревья буквально усеяны белыми аистами.
Сели они отдохнуть во время перелета или охотились за саранчой -- как бы то
ни было, в сумерках они представляли красивое зрелище; очарованный им, я
расчувствовался и отдал Деду бутылку, в которой оставалось пива на добрых
два пальца от донышка.

Следующую бутылку я, забыв про Деда, выпил один. Аисты все еще сидели
на деревьях, а справа от машины пасся табунок газелей. Шакал, похожий на
серую лисицу, рысцой перебежал дорогу. Я велел М'Кола откупорить еще
бутылку, а тем временем равнина осталась позади, мы поднимались теперь к
деревне по отлогому склону, откуда видны были две высокие горы; уже
смеркалось, и стало прохладно. Я протянул бутылку Деду, а он поднял ее
наверх, под крышу, и нежно прижал к груди.

Уже в темноте мы остановились на дороге возле деревни, и я уплатил
гонцу, сколько было сказано в записке. Деду я тоже дал столько, сколько
наказал Старик, с небольшой надбавкой. Потом между африканцами разгорелся
спор. Гаррик должен был поехать с нами в главный лагерь и там получить
деньги. Аб-дулла тоже непременно хотел ехать с нами: он не доверял Гаррику.
Вандеробо-масай жалобно просил взять и его. Он боялся, что они оба его
надуют и не отдадут его доли, и я был уверен, что с них это станется. А тут
еще бензин, который нам оставили для того, чтобы мы воспользовались им в
случае необходимости или привезли с собой. Словом, машина была перегружена,
а я к тому же не знал, какая впереди дорога. Однако я решил, что можно взять
Абдуллу и Гаррика и втиснуть как-нибудь вандеробо. Но о том, чтобы взять
Деда, не могло быть и речи. Он получил деньги, остался доволен, но не желал
выходить из машины. Он залез под крышу и ухватился за веревки, твердя: "Я
поеду с бваной".

М'Кола и Камау вынуждены были силой стащить его, чтобы переложить груз,
а он все кричал: "Хочу ехать с бваной!"

Пока они возились в темноте, он взял меня за руку и стал тихо говорить
что-то.

-- Ты получил свои шиллинги, -- сказал я.

-- Да, бвана, -- ответил он. Но совсем не в деньгах было дело. Платой
он был доволен.

Когда мы садились в машину, он снова стал карабкаться наверх. Гаррик и
Абдулла стащили его.

-- Нельзя. Нет места.

Он снова стал что-то говорить мне жалобно, умоляюще.

-- Нет места.

Я вспомнил про свой перочинный ножик, достал его из кармана и протянул
Деду. Но он сунул мне нож обратно.

-- Нет, -- сказал он. -- Нет.

Потом он умолк и смирно стоял в стороне. Но когда машина тронулась, он
побежал следом, и я услышал в темноте его крик:

-- Бвана! Хочу с бваной!

Мы ехали по дороге, которая после всех мытарств казалась нам в свете
фар настоящей аллеей бульвара. Несмотря на темноту, мы благополучно проехали
пятьдесят пять миль. Я бодрствовал, пока мы не одолели самую трудную часть
пути, где приходилось при свете фар отыскивать дорогу в зарослях, -- а потом
уснул и, просыпаясь время от времени, видел то освещенную фарами стену
высоких деревьев, то обнаженный бугор, то -- когда машина на первой скорости
одолевала крутой подъем -- почти вертикальные столбы электрического света
впереди.

Наконец, когда спидометр показывал уже. пятьдесят миль, мы остановились
у какой-то хижины, и М'Кола, разбудив хозяина, спросил, как проехать к
лагерю. Я снова заснул, а когда проснулся, мы уже сворачивали с дороги, и
впереди между деревьями виднелись костры лагеря. Как только фары осветили
зеленый брезент палаток, я закричал, мой крик подхватили остальные, взревел
клаксон, я с грохотом разрядил ружье в воздух, и вспышка прорезала темноту.
Машина остановилась, и я увидел Старика -- он выскочил из палатки, грузный и
нескладный в своем халате, обхватил меня за плечи и сказал: "Ах вы
проклятущий истребитель быков", -- а я хлопал его по спине.

Потом я сказал:

-- Взгляните, какие рога, Старик.

-- Видел! Они занимают полмашины. Через минуту я уже крепко обнимал
жену, такую маленькую, совсем затерявшуюся в стеганом просторном халате, и
мы говорили друг другу всякие нежные слова. Потом вышел Карл, и я крикнул:

-- Здорово, Карл!

-- Я так рад, -- сказал он. -- Чудесные рога. М'Кола уже вытащил рога
из машины, он и Камау держали их на виду в свете костра.

-- Ну, а у вас как дела? -- спросил я Карла.

-- Убил еще одного из этих... как они называются? Тендалла.

-- Вот хорошо! -- Я был спокоен, зная, что лучших рогов, чем у моей
антилопы, не бывает, и охотно допускал, что у Карла неплохая добыча. --
Сколько дюймов?

-- Э, пятьдесят семь, -- ответил Карл.

-- Покажите. -- Я почувствовал, что внутри у меня вое похолодело.

-- Они вон там, -- сказал Старик, и мы подошли ближе. То были самые
большие, самые раскидистые и красиво изогнутые, самые темные, самые
массивные и прекрасные рога в мире! Внезапно, ужаленный острой завистью, я
почувствовал, что и смотреть не смогу теперь на свою добычу. Нет, нет,
никогда.

-- Чудесно! -- Я хотел сказать это весело, но у меня вырвалось какое-то
хриплое карканье. Я попытался исправить неловкость. -- Ох, и здорово же! Как
это вам удалось?

-- Их там было три, -- сказал Карл. -- Все такие же крупные, как этот.
Я не мог решить, какой самый крупный. Туго нам пришлось! Я стрелял по нему
четыре или пять раз.

-- Какой дивный куду! -- сказал я. Это прозвучало уже чуточку лучше, но
я знал, что обмануть никого не удастся.

-- Очень рад, что и вы вернулись не с пустыми руками, -- сказал Карл.
-- Какие красавцы! Утром вы мне непременно все расскажете. Сейчас вы,
наверно, слишком устали. Спокойной ночи.

Деликатный, как всегда, он отошел, чтобы дать нам возможность
поговорить на свободе.