в такое исступление, чтобы я весь горел, как в огне, а из горла против
воли вырывались дикие крики? Я не представлял себе такой денежной суммы,
которой бы я так пламенно жаждал обладать, или женщины, к которой я так
страстно воспылал бы. Не было ничего, ничего, что могло бы разжечь меня!
Перед дулом внезапно направленного на меня пистолета сердце мое, за миг
до смерти, не колотилось бы так бешено, как колотились вокруг меня,
из-за горсточки золота, сердца десятка тысяч людей.
толпой вдруг взвилось одно имя, повторяемое тысячью голосов, и этот
слитный пронзительный крик становился все громче, пока сразу не оборвал-
ся - словно лопнула слишком сильно натянутая струна. Заиграл оркестр,
толпа поредела. Заезд был окончен, исход борьбы решился, волнение улег-
лось, оставив после себя легкую зыбь. Толпа, только что являвшая собой
единый плотно сбитый ком страстей, раскололась на множество гуляющих,
смеющихся, беседующих людей. Из-за масок безумия снова показались спо-
койные лица; сплошная расплавленная масса, в которую на несколько мгно-
вений превратил всех этих людей игорный азарт, уже опять начала расслаи-
ваться; люди расходились или собирались группами соответственно своему
общественному положению; были здесь знакомые между собой, которые обме-
нивались поклонами, были и чужие, с холодной учтивостью посматривающие
друг на друга. Женщины ревниво оглядывали наряды своих соперниц, мужчины
бросали на них нежные взоры; то праздное любопытство, которое составляет
по существу главное занятие светских людей, было пущено в ход; разыски-
вали друзей, приятелей, проверяли, все ли в сборе, кто как одет. Едва
очнувшись от опьянения, все эти люди уже и сами не знали, зачем они
пришли - ради скачек или ради перерывов между скачками.
поклоны, с удовольствием вдыхал столь привычный запах духов и аромат
изящества, которым веяло от этого пестрого людского калейдоскопа; но еще
приятнее был легкий ветерок долетавший с согретых летним солнцем лужаек
и рощ, ласково игравший белой кисеей женских платьев. Несколько раз зна-
комые пытались заговорить со мною, Диана, известная своей красотой акт-
риса, приветливо кивнула мне, приглашая в свою ложу, но я ни к кому не
подходил. Мне не хотелось разговаривать с этими людьми, мне было скучно
видеть в них, точно в зеркале, самого себя; только зрелище прельщало ме-
ня, только возбуждение, царившее в толпе (ибо чужое возбуждение для рав-
нодушного человека самое увлекательное зрелище). Когда мне встречались
красивые женщины, я дерзко, но очень хладнокровно смотрел на их бюст,
полуприкрытый прозрачным газом, и про себя забавлялся их смущением, в
котором было столько же стыдливости, сколько удовлетворенного тщеславия.
Я не испытывал никакого волнения, мне просто нравилась эта игра, нрави-
лось вызывать у них нескромные мысли, раздевать их взглядом и подмечать
в их глазах ответный огонек; я, как всякий равнодушный человек, черпал
подлинное наслаждение не в собственной страсти, а в смятении чувств, вы-
званном мною. Только теплое дуновение, которым обдает нашу чувственность
присутствие женщины, любил я ощущать, а не подлинный жар; мне нужен был
не пламень, а созерцание его. Так я прогуливался и сейчас, ловил женские
взгляды, легко отражая их, словно мячики, ласкал, не прикасаясь, упивал-
ся, не ощущая, лишь слегка разгоряченный привычной игрой.
знал уже наизусть их лица и движения. Поблизости оказался свободный
стул. Я уселся. Вокруг меня опять началась сутолока, люди толпились, бе-
жали, натыкались друг на друга; очевидно, предстоял новый заезд. Я не
двинулся с места и, откинувшись на спинку, задумчиво следил за струйкой
дыма, белыми завитками поднимавшейся к небу от моей папиросы и таявшей,
как крохотное облачко в весенней лазури.
мою жизнь. Я могу совершенно точно указать время, потому что случайно в
ту минуту посмотрел на часы. Было три минуты четвертого, а день - 8 июня
1913 года. Итак, с папиросой в руке я смотрел на белый циферблат, совер-
шенно уйдя в это ребячливое и бессмысленное созерцание, как вдруг услы-
шал за спиной женский смех; женщина смеялась громко, тем возбужденным,
резким смехом, который мне нравится у женщин, тем смехом, который вне-
запно вырывается у них в угаре любовной страсти. Я уже хотел было повер-
нуть голову, чтобы взглянуть на женщину, так дерзко и вызывающе вторгшу-
юся в мои беспечные мечтания, словно ослепительно белый камень, брошен-
ный в заросший тиной пруд, но удержался. Остановило меня нередко уже ов-
ладевавшее мною странное желание позабавиться безобидной игрой - проде-
лать маленький психологический опыт. Мне захотелось дать волю своему во-
ображению и, не глядя на нее, представить себе эту женщину - ее лицо,
рот, шею, затылок, грудь, - словом, воплотить ее смех в живой, реальный,
законченный образ.
болтовней. Я напряженно прислушивался. Она говорила с легким венгерским
акцентом, очень быстро и живо, растягивая гласные, точно пела. Я забав-
лялся тем, что присочинял к ее говору весь облик, и старался вообразить
себе как можно больше подробностей. Я придал ей темные волосы, темные
глаза, большой чувственный рот, белоснежные крепкие зубы, тонкий нос с
подвижными широкими ноздрями. К левой щеке я приклеил мушку, в руку вло-
жил стек, которым она, смеясь, похлопывала себя по ноге. А она все гово-
рила. И каждое слово прибавляло новую черту к молниеносно возникшему в
моей фантазии образу: узкие девические плечи, темно-зеленое платье с на-
искосок приколотой бриллиантовой пряжкой, светлая шляпа с белым эспри.
Все яснее становилась картина, и мне уже казалось, что эта чужая женщи-
на, стоявшая позади меня, отражается в моих зрачках, как на фотографи-
ческой пластинке. Но я не обернулся, мне хотелось продолжить игру, ка-
кое-то запретное очарование таилось для меня в этом смелом полете фанта-
зии; я закрыл глаза, ничуть не сомневаясь, что, когда я открою их и, на-
конец, обернусь, воображаемый образ в точности совпадет с реальным.
но ничего не угадал: все было иначе; мало того - словно нарочно, она
оказалась полной противоположностью тому, что я насочинял. Она была не в
зеленом, а в белом платье, не стройная, а полная, с пышными бедрами, на
пухлой щеке не видно было мушки, на рыжеватых, а не на черных волосах
сидел шлемообразный ток. Ни одна из моих примет не соответствовала ее
облику, но женщина была красива, вызывающе красива, хотя я, уязвленный в
своем тщеславии психолога, не желал этого признавать. Почти враждебно
взглянул я на нее; но даже в самом сопротивлении я ощущал чувственное
обаяние, исходившее от этой женщины, призывную животную страстность ее
упругого полного тела. Она уже снова громко смеялась, показывая белые
ровные зубы, и несомненно этот откровенно дразнящий смех вполне гармони-
ровал с ее пышной красотой; все в ней было ярко и вызывающе - высокая
грудь, выставленный вперед подбородок, когда она смеялась, острый,
взгляд, нос с горбинкой, рука, крепко опирающаяся на зонтик. Здесь было
женское начало, первобытная сила, искусное, настойчивое прельщение -
воплощенный соблазн.
лечением говорил ей. Она слушала, улыбалась, смеялась, отвечала, но все
это только мимоходом, потому что ноздри ее беспокойно вздрагивали и гла-
за зорко поглядывали по сторонам; она вбирала в себя знаки внимания,
улыбки, взоры всех и каждого из проходивших мимо мужчин. Взгляд ее все
время блуждал - то по трибунам, где она вдруг обнаруживала знакомое лицо
и радостно отвечала на поклон, то влево, то вправо, между тем как она
по-прежнему с тщеславной улыбкой слушала офицера. Только я, заслоненный
ее спутником, оставался вне поля ее зрения. Это злило меня. Я поднялся -
она меня не видела. Я подошел поближе - она опять смотрела на трибуны.
Тогда я решительно стал перед нею, поклонился ее спутнику и предложил ей
стул. Она удивленно взглянула на меня, глаза задорно блеснули, губы
изогнулись в приветливой улыбке. Однако поблагодарила она меня сдержанно
и хоть и взяла стул, но не села. Она мягко оперлась полной, обнаженной
до локтя рукой на спинку, приняв позу, выгодно подчеркивающую ее пышные
формы.
меня занимала только игра с этой женщиной. Я немного отступил к стене
трибуны, откуда мог свободно и все же незаметно для других смотреть на
нее, оперся на свою трость и стал искать ее взгляда. Она это заметила,
слегка повернулась в сторону моего наблюдательного поста, но все же так,
что это движение казалось совершенно случайным, не избегала моего взгля-
да, даже иногда отвечала на него, не подавая, однако, надежд. Глаза ее
по-прежнему блуждали, ни на чем не задерживаясь. Только ли при встрече с
моими в них вспыхивала улыбка, или она дарила ее каждому - этого я никак
не мог решить, и именно эта неопределенность злила меня. Когда взгляд
ее, словно луч светового сигнала, падал на меня, он казался полным обе-
щания, но тем же холодным блеском он без разбора отражал все устремлен-
ные на нее взоры; этой игрой она явно только тешила свое тщеславие и
притом ни на минуту не прерывала кокетливой болтовни с офицером, притво-
ряясь чрезвычайно заинтересованной. Что-то неслыханно дерзкое было в ее
поведении - виртуозность кокетства или бьющая через край чувственность.
Невольно я приблизился на шаг: ее невозмутимая наглость передалась и
мне. Я уже не глядел ей в глаза, а со знанием дела рассматривал ее с го-
ловы до ног, взглядом срывал с нее одежду и мысленно видел ее обнажен-
ной. Она следила за моим взглядом, нисколько не оскорбленная, улыбалась
углами рта своему собеседнику, но в этой понимающей усмешке я прочел
одобрение. А когда я стал смотреть на ее маленькую изящную ступню, выг-
лядывавшую из-под белого платья, она скользнула взглядом по своему
платью и, немного помедлив, как бы случайно поставила ногу на нижнюю пе-
рекладину стула, так что я сквозь ажурную юбку видел чулки до колен, и в
то же время на ее улыбающемся лице, обращенном к спутнику, появилось вы-
ражение насмешливого лукавства. Очевидно, она заигрывала со мной так же
бесстрастно, как я с ней, и я со злобой должен был признать, что она в
Березин Федор
Корнев Павел
Орловский Гай Юлий
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Шилова Юлия