Чтение 40–й страницы книги ~Умножающий печаль~

допрашивающий перепуганного водителя. Сзади - еще двое тяжелых мордоворотов.

- А потом?

- Ну, расплатился он... Ничего не скажу - хорошо заплатил, широко...

- Значит, щедрый тебе достался клиент? - ласковым голосом, ничего
хорошего не предвещающим, спрашивает Павлюченко.

- Да поверьте, мужики, я ж все по правде говорю, как было... Взял он свой
сидор и попер вон в тот подъезд... - Левак уверенно показывает на дверь, за
которой Кот пережидал, пока он уедет.

- Что он говорил?

- А ничего! Шутил, небо, говорил, увидим все сплошь в якутских алмазах...

- Он известный шутник! Так ты наверняка говоришь, что он в этот подъезд
вошел?

- Да клянусь! Сами подумайте - ну зачем мне врать? Я еще ему сказал, мол,
давайте помогу, суму поднесу, а он смеется - вон, уже приехали.

- Попробую поверить, - зловеще говорит Павлюченко. - Потому что если ты
нам наврал, мы к тебе домой поедем. Ребята у меня обидчивые, нервные! Они
тебе таких звиздюлей навешают, что у тебя башка как купол планетария
станет...

Павлюченко вылезает из машины, к нему сразу же присоединяются экипажи
поисковых машин.

- То, что он вошел в этот подъезд, может ничего не значить. Просто
начинайте с этого места - и сплошняком по всем этажам, по всем квартирам -
тотальный шмон. Я подошлю еще людей. Теперь слушайте - у него нет машины, и
выехать из глубины дворов он не должен. Чтобы словить машину или попасть на
транспорт, ему надо выйти на примыкающие проезжие улицы - обеспечьте
непрерывное встречное патрулирование от перекрестка до перекрестка. Здесь
его лежбище, он тут обязательно появится...

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

ФАТВА

- Вот это он просил передать. Срочно!.. - сказала мать, протягивая
маленький сверток.

- Можно мне? - ловко перехватил сверток Серега, внимательно осмотрел его,
прикладывал зачем-то к уху - слушал, осторожно снял пластиковую обертку,
понюхал, положил на стол, засмеялся: - Проверено, мин нет! Но лучше давай я
посмотрю первым...

Серега осторожно развернул пакетик - там был кусок засохшего черного
хлеба, густо присыпанного каким-то темным порошком.

- Что это? - с испугом спросила мать.

- Мне кажется, это перец, - сказал я. - Черный перец...

- Перец? Зачем? - удивилась мать. - Ничего не понимаю!

- Шутка, - сообщил Сергей. - Глупая шутка... Мать смотрела на него
недоверчиво.

- Сережа, ты думаешь, что ради дурацкой шутки Кот вызвал меня в собес9 И
мне не показалось, что он в веселом расположении духа...

- Мама, ты обещала дать нам по стакану чая, - напомнил я.

- Ой, Сереженька, Саша, простите меня ради Бога! Ничего голова не
держит... - Семеня, она направилась на кухню, а я приказал-попросил Серегу:

- Говори...

- Это - фатва, блатная черная метка, - вздохнул Сергей и добавил. -
Предупреждение о смерти...

Я взял хлеб, покрутил в руках, снова принюхался к перцу, пожал плечами и
бросил горбушку на стол.

- Идиотизм! Пошлая оперетта! - У меня было ощущение, что меня насильно,
против воли вволакивают в какое-то дурацкое стыдное действие. - Наш друг
никогда не отличался тонкостью вкуса...

- Оставь! Сейчас не до этого, - сказал Серега, и мне не понравился его
голос.

- Ты обеспокоен? - спросил я.

Серега мгновение колебался, а потом твердо сказал:

- Да! Честно говоря, я до сих пор думал, что ты сгущаешь краски. Но...

Вот тебе и возвращение в отчий дом! Родительское гнездо, вершинное
достижение в жизни моих стариков, местожительство, которое я ненавидел.

Н-да, ничего не попишешь, ведь мои родители - люди штучные. Мать -
человек с принципами, а отец был с представлениями.

Эта малогабаритная двухкомнатная квартира в Северном Измайлове есть не
просто жилище добропорядочных служивых советских интеллигентов - когда-то
она была наградой, государственным даром за выдающиеся заслуги моего отца.

Четверть века назад почтовый ящик, в котором он служил конструктором,
зафигачил в космос какой-то невероятно хитрый пердячий снаряд - мол, оттель
грозить мы будем шведам, американцам, сионистам и всей остальной враждебной
нечисти. А может быть, и не грозить, а шпионски подсматривать, не влияет, -
работу высоко оценили партия и правительство. На институт пришла
поощрительная разнарядка наград: на усмотрение начальства надо было
составить в пределах выделенной квоты список учрежденческих героев - кому
ордена, кому госпремию, а кому жилье.

Отец, проживший всю жизнь с твердым представлением, что интеллигент не
может ни у кого ничего просить, мучаясь от унижения и стыда за свое
недостойное поведение, пошел к директору их закрытого института - матерому
советскому академику в генеральских штанах, и, ненавидя власть, презирая
себя, выпросил эту квартиру. До этого мы жили втроем в роскошной комнате
площадью 8 квадратных метров в "одноэтажном строении коридорного типа" -
попросту говоря, в бараке на восемнадцать семей. Когда я немного подрос,
отец соорудил для меня полати - подвесную откидную койку, как полки в
бесплацкартном купе, Это позволило втиснуть в комнату дамскую туалетную
тумбочку, которую отец использовал для работы как письменный стол.

Зная, что отец никогда не станет торговаться, спорить и скандалить,
институтские жуки-хозяйственники впарили ему вместо новой квартиры вот эту -
"за выселением предыдущих жильцов".

Обычная хрущевская "распашонка", в большую комнату - целых 17,5 метра -
выходили двери из прихожей, санузла и крошечной кухни. И запроходная спальня
- 13,7 метра.

Мы все были счастливы, мы жили в хоромах.

Когда отец умер, я уже был взрослым парнем-студентом и, понимая, что на
мать в этом смысле надежды нет, попытался через бюро обменять квартиру. Мне
помогали Серега и Кот Бойко. Боже, каким истязаниям подвергали нас обменные
контрагенты!

- Санузел раздельный?

- Нет, смежный, - гордо отвечал Серега.

- Паркет?

- Нет, линолеум, - пренебрегал я чепухой.

- Лифт есть?

- Нет, но у нас легкий четвертый этаж. Я за двенадцать секунд с
велосипедом поднимаюсь, - успокаивал их Кот.

- Комнаты изолированные?

- Нет, смежные, но в спальне стенной шкаф.

- Мусоропровод?

- Нет, но сборник прямо у подъезда. Пищевые отходы вывозят на
правительственный пункт откорма свиней, - заверял Серега.

- Дом кирпичный?

- Нет, панельный. Очень красивый! - вдохновенно лгал я.

- Высота потолков?

- Два шестьдесят. Может быть, даже больше...

- Какого же черта вы людям голову морочите! - орали они так, будто я
назло им выстроил такую хибарню.

Я скидывал последний козырь:

- У нас есть балкон! Очень хороший!

Но они уже не слушали. Серега, с детства отличавшийся коммерческим
идиотизмом, долго думал, потом предложил:

- Надо все разговоры начинать с балкона. Балкон нормальный...

Но скоро пришли из домоуправления, балконную дверь опечатали и забили
гвоздями. Из-за проржавления арматуры в районе имели место факты обрушения
балконов с жертвами - объяснили нам.

И я махнул рукой.

А лет десять назад, когда мне уже не надо было обращаться в бюро обмена,
знакомые ловчилы-домопродавцы подыскали мне для матери прекрасную квартиру
во Вспольном переулке. Но моя мать - женщина с принципами. Отказалась.

- Это будет непорядочно по отношению к твоему отцу... Все, что было в
нашей жизни, мы разделили поровну... Глупо начинать мне барскую жизнь, когда
его нет...

Я уговаривал, умолял, доказывал, совестил, объяснял - все попусту. Потом
оставил, потому что понял - эта упертость не только от любви и памяти к
отцу, это гордыня: она не уважала мои нынешние занятия, ей не нравились
протекающие через мои руки большие деньги. Жалко, что еще тогда мы все
недовыяснили. Далековато зашло...

Сережка толкнул меня:

- Але, старичок, ты что, затараканил? Ты о чем думаешь?

Я встряхнулся, оглядел снова родное гнездо, и было мне очень грустно.

- Вспоминал, как мы с тобой меняли эту прекрасную фатеру...

Вошла мать с подносом - чай, варенье, сухарики, расставила все по столу и
сказала мне:

- Саша, я не могу понять...

И клокотавшее во мне волнение прорвалось наружу.

- Мама! Я тоже многого не могу понять, хотя и очень стараюсь. Скажи,
пожалуйста, сколько составляет твоя пенсия?

- 360 рублей...

- Прекрасно! Держава с тобой в расчете - ты получаешь 60 долларов в
месяц. Каждый месяц первого числа моя секретарша Надя привозит тебе еще
тысячу долларов. Я мог бы давать тебе две тысячи или десять - безразлично,
но я знаю, что ты человек не буржуазный и не имеешь дорогих вредных
пристрастий. Поэтому я даю тебе только тысячу...