пропаганду. Это Церендоржи знает точно.
могут появиться здесь.
Церендоржи. - Может, успеете прорваться. Мы тоже уходим в горы, надо
спасать скот и людей".
наткнуться на засаду баргутов. Церендоржи молча слушал возражения,
невозмутимо сосал трубку. Когда Яворский выложил свои доводы, дарга сказал:
Кто же теперь монгол - ты или я? Езжай сегодня, сургухчи1. Не будь
верблюдом, который ложится на землю, когда его настигают волки, - ешьте
меня, не хочу бежать... Я все сказал, поступай как хочешь".
палатки. Он легко вскочил в седло и поскакал к кочевью, где час назад
стояли юрты. Сейчас там ничего уже не было, только степь. Араты успели за
это время разобрать юрты, погрузить их на верблюдов. Караван, вытянувшись
длинной цепочкой, уходил в сторону гор. Солнце опускалось все ниже.
Верблюды с изогнутыми шеями, всадники на тонконогих лошадях казались в
розовой дымке силуэтами, вырезанными из черной бумаги.
кабинете Джамсарана картину Рериха. Он написал ее, когда приезжал в Халху:
на фоне багровой вечерней зари, в такой же розовой дымке силуэт всадника.
Картина художника напомнила караван, идущий в горы, и удаляющуюся фигуру
Церендоржи, скачущего через степь.
дорогу, торопливо паковали имущество. Яворский был, вероятно, прав - он не
хотел бросать имущества экспедиции, в нем проснулась жадность ученого,
который ни за что не хочет расставаться с плодами исследовательского
труда. Мы тоже так думали, еще не сознавая опасности.
несколько верст, справа от нас и значительно впереди, на горизонте,
появились всадники. Они тоже заметили нас и галопом помчались наперерез
нашим машинам. Сомнений не было - это мчались на нас баргуты. Теперь все
зависело от водителей - успеем ли мы проскочить. Слева от нас тянулся
горный кряж, вдоль него русло пересохшего ручья, справа баргуты. Значит,
дорога только вперед. Баргуты старались прижать нас к песчаному руслу,
где, несомненно, застряли бы наши машины. Там и верблюд-то идет с трудом.
баргуты, прижавшись к гривам маленьких лохматых лошадей, мчались
наперерез... Мы сидели наверху, вцепившись в веревки, которыми завязали
груз. Вот когда мне стало страшно! Я держалась за веревки, которые могли
оборваться в любой момент, и почему-то твердила: только бы не потерялась у
шофера искра, только бы не потерялась...
сделав несколько выстрелов, прекратили погоню...
этот раз наша тревога оказалась напрасной. Один из всадников выехал вперед
и принялся размахивать руками, как бы приглашая нас подъехать ближе. Мы
долго присматривались к всаднику, пока не узнали в нем Церендоржи.
Оказалось, что он выехал нас встречать, потому что этой ночью баргуты
продвинулись вперед и перерезали дорогу на Улан-Батор, по которой мы
должны ехать. Церендоржи сказал, что нам нужно сворачивать в горы и там
переждать...
которые без дороги, по зыбучим пескам, по камням пробрались в горы и
очутились в долине, зеленой чашей лежащей среди горных, скалистых хребтов.
Здесь уже стояли юрты, дымились очаги, на склонах паслись стада.
недели, пока нам удалось выбраться на Калганский тракт и в сопровождении
отряда цириков проехать угрожаемый участок дороги. Постепенно в горах
собиралось все больше аратов, бежавших от террора мятежников. Со всех
сторон приходили тревожные вести. Восстание панчен-ламы поддержали монахи,
феодалы, каждый монастырь сделался оплотом повстанцев. Оказалось, что
Халзан Доржи готовил восстание задолго до выступления, поддерживал тайные
связи с реакционным ламаистским духовенством.
появилась Оксана. Ее тоже встретил отряд самообороны, организованный
Церендоржи. Оказывается, Церендоржи воевал еще с Унгерном в войсках
Сухэ-Батора. Оксану невозможно было узнать - худая, почерневшая и такая
усталая, что едва стояла на ногах. Двое суток она провела в степи без пищи
и едва не умерла от жажды. Но еще страшнее было то, что пришлось ей
пережить с приходом баргутов.
Доржи остались на месте. Ламы уговорили, что не надо бояться воинов желтой
религии. Только несколько жителей бежали в степь, намереваясь угнать свои
стада в горы, но их настигли и привели в монастырь.
Полураздетых пленников со связанными руками вывели к монастырским стенам,
поставили рядом с молитвенными барабанами. Из дацана вынесли священные
знамена. Их несли ламы в ритуальных масках каких-то страшилищ. Следом за
знаменами двигалась процессия высшего духовенства во главе с монастырским
хубилганом - раскормленным мальчиком лет двенадцати, до того ожиревшим,
что лоснящиеся толстые щеки чуть ли не закрывали глаза-щелочки. Процессия
остановилась перед пленными. Одного из них вытолкнули вперед. Сзади к нему
подошел высокий баргут в одежде ламы. Он схватил пленника сзади за волосы,
запрокинул ему голову и ударом ножа рассек грудную клетку. Потом, бросив
нож, лама-палач сунул руку в раскрытую рану и вырвал у своей жертвы
трепещущее сердце...
баранов, они вспарывают грудную полость и вырывают сердце, чтобы кровь
животного не вытекала на землю. По ламаистским законам грех бросать
недоеденную пищу и проливать кровь на землю.
Тот боязливо взял человеческое сердце и кровью начертал какие-то знаки на
священных знаменах. В монастыре ударил гонг, ламы вскинули длинные трубы,
рожки, морские раковины, превращенные в духовые инструменты, - и воздух
огласили резкие, воинственные звуки.
сражаться за желтую веру.
что он убежал в горы. Но через два дня он вернулся в сопровождении японца,
одетого в монгольскую одежду. Они пришли в юрту, пили чай, молочную водку
- арик. Потом японец принес большую флягу рисовой водки, ее подогревали и
пили из маленьких чашечек. Разговаривали они по-китайски, и Оксана не
понимала, о чем идет речь. Говорил больше Сашка, а японец записывал.
Иногда он раскрывал карту, и Сашка что-то ему показывал.
был.
и правда заготовитель... Господин Сато обещал дать мне чин капитана...
Теперь я буду большим человеком... Мы с тобой..."
Сашка полез целоваться, но Оксана вдруг поняла все, что произошло,
вырвалась из рук Кондратова, выбежала из юрты. У коновязи стояла
оседланная лошадь. Оксана вскочила в седло и ускакала в степь. Последнее,
что она слышала, - пьяный крик Сашки. Оксана оглянулась, он бежал за ней,
потом споткнулся и упал на землю.
выставленную Церендоржи вблизи горного лагеря.
ума... Лицо ее стало коричневым, как на старой иконе. Я много дней не
отходила от нее ни на шаг. Даже во сне она невнятно бормотала: "Хома угей,
хома угей!.." Но ей не было все равно! Когда Оксана вспоминала Кондратова,
в ее глазах загоралась такая ярость, что становилось страшно. Сильное
возбуждение сменялось у Оксаны глубокой апатией. Только в Улан-Баторе она
немного пришла в себя.
собранные в экспедиции.
Панчен-ламу стали называть Богдо-ханом, объявили его монархом всей Халхи -
Внешней Монголии. Войсками желтой религии панчен-ламы руководил военный
штаб, где советником был какой-то японец - не тот ли, с которым
встретилась Оксана Орлик? Начальником штаба, главнокомандующим, главарями
банд стали ламы из Барги и связанные с ними настоятели монастырей. Монахи
превратились в военных, их стали называть "далай-ламами желтого войска". В
приграничных районах, охваченных восстанием, аратов объявили защитниками
желтой религии, посылали их в бой с палками, кремневыми ружьями, луками.
Какой кровавый обман! Ламы распространяли слухи, что умершие хубилганы
возвратились на землю из небытия и стали во главе войск желтой религии. В
монастырях служили молебствия, заговаривали средневековое оружие,
объявили, что в борьбе главное - вера, потом оружие. Панчен-лама посылал
свои благословения, восстановил старые княжеские, дворянские звания,
сословные знаки - павлиньи перья на шапках. Все это именем живого бога,
именем защиты желтой религии. Даже "хамджилга" - крепостное право - начали
восстанавливать. Но даже темные, фанатичные араты в самых глухих сомонах
поняли обман, стали разбегаться из желтого войска панчен-ламы. К осени
отряды Народно-революционной армии восстановили порядок в стране,
переловили главарей банд и привезли их в Улан-Батор. Только баргуты во
главе с Халзан Доржи и, конечно, японские советники успели сбежать из
Монголии в Баргу.
Махров Алексей
Андреев Николай
Никитин Юрий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия