окончательно нас добить, если только это не одна из классических галлю-
цинаций жертв крушения, умирающих от жажды.
мельничным крылом, из клумб с садовыми лютиками появился Марраст, изум-
ленно наблюдая за разворотом трагических событий. Дочь Бонифаса Пертей-
ля, знавшая его после нескольких орошенных вином встреч в местном кафе
при участии Поланко и моего соседа, бросилась объяснять ему основные
элементы задачи, а между тем плот, невесть почему, начал заметно пя-
титься назад под проклятья Бонифаса Пертейля и судорожные приказания во-
лосатого ученика.
вия. - Я приехал за вами, потому что сыт по горло всяческими эдилами и
прочими кретинами Аркейля, и, кстати, мы выпьем по стаканчику, а затем я
приглашаю вас на открытие памятника, которое назначено на завтра в сем-
надцать часов.
сед, - что про открытие мы и сами знали и намеревались явиться туда всей
компанией, если только нас успеют к тому времени спасти, в чем я сомне-
ваюсь.
зал мой сосед. - Одна моя нога промокла из-за прилива, но другая еще на
диво суха, а я всегда полагал, что с симметрией надо бороться. Сигареты
у нас есть и здесь не так плохо, можешь спросить у них.
маневры спасателей и бурные жесты дочери Бонифаса Пертейля, пытавшейся
растолковать Сухому Листику суть событий. К сожалению, они при самом
большом желании не могли помешать тому, что Марраст, подойдя поближе к
воде, носком левой туфли, будто багром, притянул плот к берегу, а Бони-
фас Пертейль, налетев как орел, еще придержал плот своим подкованным са-
погом, чтобы причал был надежней, и принялся раздавать оплеухи направо и
налево - дети, торопливо пробираясь под его рукою, как под Кавдинским
ярмом, разбегались, держа весла наизготовку, по плантациям садовых люти-
ков и тюльпанов. Волосатоногий капитан прошел последним, и в этот миг
разжатая было ладонь Бонифаса Пертейля явно приняла форму кулака, но ка-
питан вовремя отпрянул в сторону, и кулак едва не прикончил Марраста,
который великодушно сделал вид, что ничего не заметил, и, вооруженный
заступом, взошел на плот. Друзья встретили его с учтиво-снисходительным
видом и погрузились на плот при громких возгласах Сухого Листика и толс-
тухи. Прибытие на сушу было ознаменовано заявлением Бонифаса Пертейля,
что Поланко немедленно увольняется с работы, и хриплыми рыданиями толс-
тухи, которую Сухой Листик принялась утешать, меж тем как потерпевшие
крушение и Марраст молча и с достоинством шествовали по дорожке, которая
вела через насаждения разноцветных тюльпанов к деревенской лавке, где
они смогли обсушиться и потолковать об открытии памятника.
нически доказывает бесполезность объяснения. Я ничего не мог объяснить
Элен, самое большее - мог перечислить то, что произошло, предложить
обычный засушенный гербарий - сказать о Доме с василиском, о вечере в
ресторане "Полидор", о месье Оксе, о фрау Марте, словно это помогло бы
ей понять выходку Телль, то, что Телль и вообразить не могла и что слу-
чилось как завершение ряда событий, о которых никто из нас и не думал,
но которые были все налицо, произошли сами по себе. Так вот, письмо Элен
пришло в Вену после отъезда Телль; укладывая чемодан, я обнаружил, что
Телль забыла одежную щетку и последний начатый ею роман; я представил
себе, как она там, в Лондоне, проводит время с дикарями, и тут мне при-
несли твое письмо, адресованное Телль, и я вскрыл его, как оба мы вскры-
вали все наши письма, и вот снова передо мной возникло скопление пасса-
жиров на пароходе, отчаянные, тщетные попытки пробиться к тебе, увидеть,
как ты сошла на этом перекрестке, который уже остался позади, и, хотя в
твоем письме ни о чем таком не говорилось, а, напротив, шла речь о кук-
ле, присланной Телль, это все равно было тем проходом и тем расстоянием
между нами и тоской, что я почти не мог дотронуться до тебя, а ты вот
выходишь на каком-то углу, и я не могу тебя догнать, я еще раз опоздал.
Не было смысла пытаться что-либо объяснять, единственное, что можно было
сделать, - это найти тебя в Париже, и это было мне дано, "Austrian
Airlines"89, отправление в два часа дня, прилететь и взглянуть на тебя и
подождать, может быть, ты поймешь, что все было не так, что я не имею
никакого отношения ни к этой посылке, ни к этой мерзости, выпавшей из
куклы на пол (ты, правда, ни на что не жаловалась, в твоем рассказе для
Телль было столько иронической отчужденности, и ты ни разу не назвала
меня), и однако, все это касается меня и касается тебя, это мы, но как
бы извне, это ряд звеньев, начавшийся бог знает когда - на Блютгассе
несколько веков тому назад или в сочельник в ресторане "Полидор", в бе-
седе с месье Оксом и в его сторожке, в причуде Телль, подсказанной
хлопьями тумана, которые я однажды ночью тщетно пробовал расшифровать,
куря сигарету вблизи пантеона, куря сигарету и изнемогая от любви к тебе
у Дома с василиском, думая о канале Сен-Мартен и маленькой брошке, кото-
рую ты прикалывала к своей блузе.
бессмысленно и нелепо и завершилось бы, как уже не раз, холодной про-
щальной улыбкой и сухим, коротким рукопожатием. Он прилетел в Орли,
внешне успокоенный тремя стаканами виски и привычной суетой при выходе
из самолета и на эскалаторах. Элен, наверно, в клинике и, возможно, при-
дет домой поздно; не исключено и то, что ее нет в Париже, она столько
раз уезжала в своей машине и по нескольку недель пропадала где-нибудь в
провинции, никому ничего не сообщая, не оставив письма "до востребова-
ния", а потом, однажды вечером, появлялась в "Клюни" и выкладывала на
стол коробку провансальских сластей или набор ярких открыток, к удо-
вольствию Телль и моего соседа. Еще с аэродрома Хуан позвонил в клинику.
Элен отозвалась почти сразу, без удивления. Сегодня вечером в кафе. Нет,
в кафе нет. Он может заехать за ней на машине и отвезти ее домой, или в
другое кафе, или куда-нибудь поужинать, если она захочет.
опять выходить из дому.
так это потому, что у меня есть причина, о которой ты, верно, догадыва-
ешься.
В шесть я заеду за тобой в клинику. Ведь я впервые прошу тебя о чем-то.
устала.
горькую радость, какая, бывало, иногда пронзала его при малейшем знаке
благосклонности Элен - прогулка у канала Сен-Мартен, улыбка, только ему
предназначенная, за столиком кафе. В половине шестого (он тревожно пос-
пал у себя дома, принял ванну и побрился без надобности, послушал плас-
тинки и еще выпил виски) он вывел машину из гаража и поехал по Парижу,
ни о чем не думая, не имея наготове ни одной фразы, заранее смиряясь с
тем, что все будет как всегда и Элен будет как всегда. Когда он открыл
дверцу и она протянула ему руку в перчатке, а потом резко ее отдернула,
чтобы достать из сумочки сигареты, Хуан молчал и почти на нее не смот-
рел. Он сделал все возможное, чтобы пробиться на левую сторону, пока
ехал по более спокойным улицам, но в Париже в этот час не было спокойных
улиц, и им пришлось долго добираться до дома Элен, изредка обмениваясь
короткими фразами, но только о других: о дикарях в Лондоне, о Сухом Лис-
тике, которая переболела гриппом, о недавно возвратившемся Маррасте, о
моем соседе, посылавшем почтовые открытки с highlanders90 и гигантскими
панда.
шину.
мне, если хочешь.
что никто из наших не видел твоей квартиры. Это надо считать удо-
вольствием или правом, так, что ли?
боту в каком-нибудь из boites91 Латинсквго Квартала, где могут слушать
лютню, не слишком зевая. Калак, не скрывая своей неприязни к Остину,
запротестовал, когда Поланко, приведя соображения гуманности, попросил
разрешения поселиться у него на несколько недель, но затем согласился с
условием, что идет на такую жертву ради Селии, а не ради лютниста.
щина, - сказал Поланко. - Бедняге до сих пор все не везло, сперва эта
девица с прической, а потом роль трутня, которую ему отвели в Лондоне и
о которой я не стану распространяться, чтобы тебя не раздражать.
в эти дни начинал писать книгу в виде противоядия от тяжелых воспомина-
ний.
хруст соленого миндаля, который так любила Селия, и Селия со всем поло-
женным ритуалом тоже познала лепет нового языка, и оба они, совершенно
забыв о том, что надо начинать жить, лежали навзничь, глядя на слуховое
окно, где временами мелькали лапки голубя и тени облаков. Теперь они бы-
Березин Федор
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Бажанов Олег
Шилова Юлия