комнату, а темный силуэт Фрея закрыл собой дверной проем" Его рука
протянулась к ней, она хотела кричать, но горло сжало судорогой. Рука
старика коснулась ее плеча, Лида молча отбросила ее, и Фрей раздраженно
воскликнул:
о половик.
Лидочка.
и, отстранив Лиду, прошел в комнату.
издалека донесся детский плач.
вновь младенцев.
плечо. - Впрочем, теперь уже все равно!
надорвал, потом кое-как заклеил скотчем. На конверте было написано
знакомым мелким летучим почерком Сергея:
смерти".
срывающийся на крик голос Фрея.
принимать меры. Нельзя оставлять нити событий в сомнительных руках девиц и
ископаемого большевика.
несколько отдельных листов бумаги. Сначала она прочла верхний лист:
случилось, наш неоконченный разговор требует завершения. Ведь в Вас
остался неприятный осадок дурной шутки, жертвой которой Вы стали.
со мной - мое открытие нельзя предавать гласности - любые руки для него -
дурные. И все же я не уничтожил записей и расчетов, оставляя решение за
Вами. Когда взбесилась любимая собака, у тебя нет сил самому ее
пристрелить. А кроме Вас у меня нет человека, которому я мог бы завещать
мои мысли. Подумайте, прочтя. Решитесь сохранить, возьмите папки и
картотеку из шкафа. Нет - уничтожьте".
вернулся. Фрей нервно потирал ладони.
воскликнул:
набираете номер. Здесь нет никакого Сергея... Степановича...
Фрей на цыпочках вышел из комнаты.
клеенчатой обложке, у нас обыкновенны и долговечны. Поколения школьников и
студентов заполняли их записями и каракулями, а то и карикатурами. И пока
люди в России будут уметь писать или хотя бы этому обучаться, такие
тетради не вымрут.
этикетка с надписью "А.Пушкин. Химия" или "2-й курс, 6-я группа. Ираклий
Ионишвили", а то и "Маргарита Ф. Дневник", но теперь от этикетки остался
лишь пожелтевший уголок.
Наверное, сменился владелец тетради и новому прежние записи не
понадобились.
рывком, грубо, остались лохмотья страниц... Лидочка почему-то представила
себе человека, согнувшегося над буржуйкой и, положив тетрадь на колено,
выдирающего из нее опасные страницы, прислушиваясь притом, не слышны ли
шаги в коридоре.
человеком неаккуратным и нетерпеливым. Но этого быть не могло, потому что
первая из уцелевших страниц начиналась с полуслова, и вся она была покрыта
аккуратным, стройным, почти писарским почерком Сергея Борисовича.
опасность прошла стороной, то ли передумал...
внутренней организации Л. Летом 1921 года Л., предположив, что у него
начинается прогрессирующий паралич, попросил Н.К. достать ему все
возможные специальные труды, касающиеся этой болезни. Несколько вечеров он
провел над английскими и немецкими книгами и специальными журналами, а
потом, отдавая их обратно для возврата в библиотеку, сказал Н.К., что
теперь знает о своей болезни больше, чем врачи, и, к сожалению, его
диагноз пессимистичен. Тогда же он стал рассуждать о смерти супругов
Лафаргов, которые за десять лет до того покончили с собой, решив, что
болезни и возраст более не позволят приносить пользу делу освобождения
трудящихся. Н.К. отшутилась, сказав, что в их семье обязательно найдется
дезертир, имея в виду себя. Л. засмеялся и несколько дней после этого
называл ее не иначе как дезертиром.
знаком приближения смерти служит сильная боль в глазах, не связанная с
утомлением. С тех пор и до кончины Л. особо внимательно относился к
визитам М.И., потому что был убежден, что из уст окулиста он услышит
приговор. Роль вестника беды Михаила Иосифовича весьма огорчала, но он был
человеком долга и, несмотря на свою антипатию к большевикам, выделял Л.
как удивительную яркую личность, в которой щедро, но нелогично смешивался
высокий идеализм с низменным политиканством, искренняя скромность и
невероятное тщеславие, умение прощать и безбрежная мстительность. Я
полагаю, - что М.И. льстило, что именно он был избран для наблюдения за Л.
и именно ему Л. доверял более других.
больному, когда я напросился к М.И. в качестве ассистента, не связанного с
кремлевской братией, я и услышал от него, что Л. и на самом деле планирует
самоубийство, что совершенно невозможно для практически парализованного,
почти лишенного речи человеческого обломка. Но так как мы имеем дело с
обломком гения, то не исключено, что его план удастся. Я не понял тогда,
шутит ли М.И., и решил, что сам погляжу на великого больного и потом
постараюсь сделать собственные выводы. (Если, конечно, бывают великие
больные и просто больные.)
насекомых и пения птиц, всеобщего мира и покоя. Роскошный, но в то же
время очень простой по формам загородный дворец в Горках был окружен
щедрым, хоть и порядком запущенным парком. Нас встретила миловидная
пожилая женщина, похожая на Л. и оказавшаяся его старшей сестрой Анной
Ильиничной. В тот же день мне привелось увидеть также Дмитрия Ильича -
младшего брата Л., врача по образованию, еще одну сестру - Марию
Ильиничну, а также его жену Н.К. Должен сказать, что все это семейство
произвело на меня самое лучшее впечатление своей деликатностью, и в то же
время желанием постоять друг за дружку, поддержать и ободрить. Милое,
российское интеллигентное семейство, вовсе не погубленное революцией и
сохранившееся как бы вне этого дикого времени, как бы осознавшее свой долг
- посильную помощь кумиру, самому умному, самому лучшему брату Володе. Все
они - родственники Л. - трудились, и притом бескорыстно, в различных
газетах либо учреждениях, принося помощь обществу и, по мере сил, как я
понял, стараясь не реагировать на реальности мира, созданного Володенькой.
Мне показалось даже, что и участие в учрежденческих делах, и присутствие в
газетах совершалось родными Л. не из любви к такой деятельности - вся
энергия семьи после смерти старшего брата, террориста и убийцы Александра,
сконцентрировалась в Володе, - а для того, чтобы служить ушами и глазами
брата и знать столько, чтобы быть ему полезными не только дома, но и вне
его.
всю жизнь домом или его ближайшими окрестностями, превратившись в
интеллигентных российских обывателей, почти по Чехову.
чисто и скромно содержался особняк, как был вымыт, ухожен Л., как
аккуратно была заштопана выглаженная сорочка и как тщательно были пришиты
к ней пуговицы. Я подумал, глядя на более чем скромную одежду всего