Чтение 5–й страницы книги ~Шаги в неизвестное~

раскрывать рот.) А ты говоришь "нормально".

- Ну и что же? Просто мы очень быстро двигаемся и чувствуем. Поэтому
нам кажется, что все другие неподвижны.

Теперь мы уже шли обратно из совхоза в наш поселок, и я попытался
растолковать Жоре тот раздел классической физики, который трактует вопросы
движения и скорости.

- Абсолютной скорости не бывает, понимаете? Скорость тела высчитывается
относительно другого, которое мы условно считаем неподвижным. И, судя по
всему, изменилась наша скорость относительно Земли. А у других людей она
осталась прежней. Поэтому нам и кажется, что они стоят на месте...

Он посмотрел на меня с подозрительностью человека, которому на рынке
пытаются всучить гнилье.

- Ну вот представьте себе, например, что вы едете в автомобиле на
шестьдесят километров в час. Но это ваша скорость относительно земли,
верно? А если рядом идет другая машина на пятьдесят километров, то
относительно к ней ваша скорость будет уже только десять. Правильно?

Он нахмурил лоб и засопел, усиленно соображая.

- А на спидометре?

- Что - на спидометре?

- А спидометр сколько даст?

- На спидометре вашей машины будет, конечно, шестьдесят. Но ведь это
относительно земли...

- Ну вот, шестьдесят! А ты говоришь - десять. - Он усмехнулся, как
человек, окончательно посрамивший противника.

Я начал было новое рассуждение, но увидел, что Жора не испытывает ни
малейшего интереса к тому, о чем я говорю.

У него совсем не было способности абстрактно мыслить. Он меня
совершенно не понимал и, по-моему, думал, что я как-то пытаюсь обвести его
вокруг пальца.

Я замолчал, и мы шли около трех километров, каждый поглощенный своими
собственными соображениями.

Если допустить, что мы действительно "ускорились" в триста раз или
около этого, выходило, что мы пронеслись из поселка в совхоз за
какие-нибудь полминуты, если брать нормальное "человеческое" время. То
есть для всего окружающего мы промелькнули, как тени, как дуновение ветра.
Но в то же время для нас самих это был довольно долгий переход, занявший
примерно два с половиной часа по нашему счету.

Но могли ли мы двигаться с такой скоростью? Тысячу или даже тысячу
двести километров в час. Я помнил, что при скоростях больше двух тысяч
километров, которые достижимы только для реактивной авиации, поверхность
самолета нагревается до 140-150 градусов Цельсия. При скоростях за три
тысячи фюзеляж нагревается до 150 градусов, так что алюминий и его сплавы
теряют прочность.

А мы даже не ощущали сильной жары. По всей видимости получилось, что с
ускорением всех жизненных процессов в наших телах резко ускорился и
процесс теплообмена.

Это было единственным объяснением, которое я мог найти.

Впрочем, если я быстро взмахивал рукой, ту ее сторону, которая
встречала сопротивление воздуха, легонько и приятно покалывало...

А пыль, которую мы подняли на дороге, идя в совхоз, все еще не успела
опуститься.

Нога, ушибленная об волну, болела у меня все больше, и я постепенно
отставал от Жоры. Эта боль и убеждала меня в реальности всего
происходящего.

Когда мы вышли на приморское шоссе, оказалось, что в голове моего
спутника все же происходила какая-то мыслительная работа.

Он подождал меня на обочине.

- Значит, мы быстро, а они медленно?

- Кто "они"? - спросил я.

- Ну, вообще... Все. - Он обвел рукой широкий круг, показывая, что
имеет в виду все человечество.

- Конечно, гораздо медленнее, чем мы.

Жора задумался:

- Выходит, что им нас не поймать?

- Не поймать, - ответил я неуверенно. - А зачем, собственно, им нас
ловить? Мы и не собираемся скрываться.

Он засмеялся и зашагал по асфальту. Но теперь поведение его изменилось.
Прежде он боялся неподвижных людей, которых мы встречали по дороге. Теперь
страх его прошел, и он сделался каким-то неприятно прилипчивым по
отношению ко всему живому, что попадалось нам по пути.

Недалеко от поселка мы обогнали открытый "ЗИЛ-110". Машина шла
километров на сто двадцать, но для нас она двигалась не быстрее катка,
которым разглаживают асфальт. Даже медленнее.

Мы остановились возле автомобиля и стали рассматривать пассажиров. Это
была компания, отправившаяся на прогулку куда-нибудь на озера.

В машине сидело пятеро, и на всех лицах было то счастливое и
самоуглубленное выражение, которое бывает у человека, когда он вполне
отдается ритму быстрой езды и приятному ощущению упругого ветра.

Правда, все они казались чуть-чуть безжизненными.

Крайней справа на заднем сиденье была девушка лет семнадцати, школьница
с чистым и свежим лицом, одетая в цветастое платье. Она сощурила глаза с
длинными ресницами и чуть приоткрыла рот.

Жора долго смотрел на девушку, потом вдруг поднял руку, выставил
короткий и толстый указательный палец с грязным ногтем и вознамерился
ткнуть девушку этим пальцем в глаз.

Я едва успел отвести его руку. Мы с ним некоторое время боролись. Он,
хихикая, вырывался от меня, и я с большим трудом оттащил его от
автомобиля.

- Им же нас не догнать, - бормотал он.

В конце концов он сумел сорвать с девушки газовую косынку и бросил ее
на дорогу. Я поднял косынку, сунул ее в кузов и потащил моего спутника
дальше.

Он был силен, как бык, и тут я впервые подумал, какую опасность для
людей могут представить те преимущества, обладателями которых мы случайно
оказались.

А Жору теперь трудно было угомонить.

За обочиной он заметил клеста и кинулся за ним. Но, к счастью для себя,
птичка была так высоко, что он не мог ее достать.

По дороге нам попался мотоциклист - тот, которого я утром увидел еще из
дома. Он был примерно в полутора километрах от того места, где я его
впервые рассматривал. Жоре почему-то очень захотелось его опрокинуть.
Когда я опять стал его оттаскивать, он вдруг, вырвав руку, злобно
посмотрел на меня.

- Уйди, гад! А то ты у меня будешь не жить, а тлеть.

Я, опешив, молчал.

Он презрительно выпятил нижнюю губу:

- Чего пристал? На что ты мне нужен?

Еле-еле я его успокоил, и мы потащились дальше. Но теперь его тон по
отношению ко мне совершенно переменился.

После всей этой возни я почувствовал огромное облегчение, когда мы
наконец вошли в поселок, и я смог увести его с улицы в дом.

ДРАКА

По моим часам выходило, что мы отсутствовали чуть больше одной минуты
нормального "человеческого" времени. В поселке почти ничего не
переменилось с тех пор, как мы ушли.

В доме Мохова в окне его кабинета была поднята штора, и сам Андрей
Андреевич сидел за своим столом. (Ужасно далеким и чужим показался он мне,
когда я, прихрамывая, брел мимо.) Домработница Юшковых - веснушчатая
коренастая Маша - за заборчиком на противоположной стороне улицы застыла у
веревки с пеленкой в руках. Стоя на месте "недалеко от ларька, шел
незнакомый мне коренастый брюнет в брюках гольф. И надо всем этим висело в
небе неподвижное солнце, а ветви деревьев гнулись от ветра, которого я не
ощущал.

В столовой я устало рухнул на стул. Черт побери! Все мне уже порядком
надоело. Нужно было заставить себя сосредоточиться и подумать, откуда
взялись все эти странности. Но я был так удручен, что чувствовал себя
совершенно неспособным на сколько-нибудь объективную оценку окружающего.

И мне и Жоре хотелось есть.

Я, наконец, встал и, волоча ноги, принялся собирать на стол то, что
было в холодильнике и на газовой плите на кухне.

- Сбегаю за пол-литром, - предложил Жора.

- Сходим вместе, - ответил я. Мне не хотелось отпускать его одного в
поселок.

Он хмуро согласился. Я уже надоел ему со своей опекой, и он с
удовольствием от меня отделался бы.

За обедом мы просидели часа два или три.

Было много удивительного. Оброненная со стола вилка повисала в воздухе
и лишь минуты за полторы лениво опускалась на пол. Водка никак не хотела
выливаться в стакан, и Жоре пришлось сосать ее из горлышка.

Все совершалось как бы в сильно замедленном кинофильме, и только
усилием волн я заставлял себя постоянно помнить о том, что мир ведет себя
нормально и лишь другая скорость нашего восприятия позволяет нам видеть
его изменившимся.

Когда я смотрел на медленно опускающуюся вилку, мне вдруг показалось,
что когда-то раньше я уже видел это явление и когда-то раньше уже сидел с
Жорой за столом, пытаясь налить себе молоко в стакан. (Знаете, бывает