Чтение 5–й страницы книги ~Пылающий остров~

далеко от физики...

- Быть может, и не так далеко... - снова загадочно сказал Баков.

- Во всяком случае, надо думать, что формы эти бесконечно
разнообразны, - заметил Кленов.

- Не вполне, - пробурчал Баков. - И у лягушки и у человека по
пяти пальцев на конечностях и сердце в левой стороне.

- Совершенно справедливо.

- На голове почти у всех животных по два глаза, по два уха...
Словом, похожего много.

- Пожалуй, - согласился Кленов.

- А как вы думаете, по какому пути могла развиваться жизнь на
другой планете?

- Простите, профессор, осмелюсь возразить вам. Я считаю саму
постановку вопроса... не научной.

Баков громко расхохотался. Олень Кленова, который шел рядом с
оленем Бакова, шарахнулся в сторону.

- А между тем это любопытнейший вопрос! Знаете ли вы, Кленов,
замечательного мыслителя прошлого века Фридриха Энгельса?

- Я далек от его понимания классовой борьбы и ее значения. На мой
взгляд, вершителем судеб человечества может быть только человеческий
Разум и Знание.

- И носителями Разума и Знания вы готовы считать лишь наших с
вами почтенных коллег?

- М-да... мне кажется, что только ученые могут принести
человечеству счастье. Впрочем, я далек от политики, хотя и готов
сопровождать вас в изгнание, быть вашим учеником и помощником.

- Если бы у меня хватило времени, я прежде всего выучил бы вас
марксизму. Так вот! Я встречался с Фридрихом Энгельсом, с этим
замечательным человеком, когда еще пылким юношей бывал за границей.
Старый философ рассказывал мне, что работает над книгой о природе,
применяя для понимания ее законов материалистическое учение и
диалектический метод. Он в этой работе затрагивал вопросы,
закономерности возникновения и развития жизни. Жизнь, первая живая
клетка, неизбежно должна была возникнуть, когда условия на
какой-нибудь планете оказались благоприятными. Развитие жизни всюду
должно было начинаться с одних и тех же азов. Высшие формы жизни, по
крайней мере у нас на Земле, связаны с позвоночными, у которых
наиболее совершенная нервная система. А высшим среди высших является
то позвоночное, в котором природа приходит к познанию самой себя, -
человек. Я бы не ожидал встретить на другой планете в роли тамошнего
"царя природы" муравья или саламандру. Условия на планетах разные,
вернее - смена этих условий различна, а законы развития жизни одни и
те же. Все преимущества строения позвоночных, которые определили
высшую ступень их развития на Земле, неизбежно сказались бы и на любой
другой планете, если условия вообще допускали бы там возникновение и
развитие жизни. Но уж если жизнь возникла, то она будет развиваться и
в конце концов, как говорил Энгельс, неизбежно породит существо,
которое, подобно человеку, познает природу. И клянусь вам, Кленов, на
расстоянии версты оно будет походить на человека! Оно будет ходить
вертикально, будет иметь свободные от ходьбы конечности, которые
позволят ему трудиться, развить этим свое сознание и возвыситься над
остальными животными. Конечно, в деталях разумные существа других
планет могут отличаться от нас: быть других размеров, иного сложения,
волосяного покрова... ну, и сердце у тех существ не обязательно будет
в левой стороне, как у земных позвоночных...

Кленов тяжело вздохнул:

- Я не понимаю, почтенный Михаил Иванович, какое это все имеет
отношение к физике или черномазой шаманше?

Баков загадочно усмехнулся:

- Как знать! Вот, например, мертвый стоячий лес, который я
сфотографировал среди поваленной тайги. Не кажется ли вам, что взрыв
произошел не на земле, а верстах в пяти над нею? Взрывная волна
ударила во все стороны. И там, где фронт ее был перпендикулярен
деревьям, они не были повалены, потеряв лишь верхушки и сучья. Но
всюду, где удар пришелся под углом, деревья были повалены, а на
возвышенностях - даже на сотню верст. Видите? - И Баков показал на
возвышенность, по склону которой лежали стволы деревьев.

- Что же из этого следует? - недоумевал Кленов.

- То, что метеорит никогда не падал в тайгу, - отрезал Баков.

Они могли ехать рядом лишь по краю болота, где тайга
расступается. Болото кончилось, и деревья сомкнулись. Баков, ударяя
своего рогатого конька пятками, погнал его вперед за оленем Лючеткана.

Глава III. ТЯЖЕЛЫЙ ПОДАРОК

В стойбище со странным названием "Таимба" русских приняли
радушно. Они остановились в чуме старика Хурхангыря, старейшего в
роде.

Михаил Иванович всячески допытывался, из какого рода живущая в
стойбище шаманша. Но удалось ему установить только то, что до
появления ее в роде Хурхангырь о ней никто ничего не знал. Возможно,
что языка и памяти она лишилась во время катастрофы, по-видимому
окончательно так и не оправившись.

Лючеткан сказал русским, что у шаманши есть свои странные обряды.
И он шепнул, что покажет бае камлание.

Оказывается, она шаманила ранним утром, когда восходит утренняя
звезда.

Лючеткан разбудил Бакова и Кленова до рассвета. Они встали и
вышли из чума.

Глядя на рассыпанные в небе звезды, Баков сказал Кленову:

- Джордано Бруно сожгли на площади Цветов в Риме за то, что он
предположил существование жизни и разумных существ, кроме Земли, на
многих мирах.

- В наше время вас не сожгут на костре, но я не советовал бы вам,
Михаил Иванович, выступать с подобными утверждениями.

Баков усмехнулся.

Конический чум шаманши стоял у самой топи. Сплошная стена
лиственниц отступала, и были видны низкие звезды.

Лючеткан сказал:

- Здесь стоять надо, бае.

Ученые видели, как из чума вышла высокая женщина, а следом за ней
три старушки тунгуски, казавшиеся совсем маленькими по сравнению с
шаманшей. Процессия гуськом двинулась по топкому болоту.

- Бери шесты, бае. Провалишься - держать будут. Стороной пойдем,
если смотреть хочешь.

Словно канатоходцы, с шестами наперевес шли двое ученых по
живому, вздыхающему под ногами болоту, а кочки справа и слева
шевелились, будто готовые прыгнуть. Даже кусты и молодые деревья
раскачивались, цеплялись за шесты и, казалось, старались заслонить
путь.

Ученые повернули за поросль молодняка и остановились. Над черной
уступчатой линией леса, окруженная маленьким ореолом, сияла красная
звезда.

Шаманша и ее спутницы стояли посреди болота с поднятыми руками.
Потом скрывшиеся в кустарнике наблюдатели услышали низкую длинную
ноту, и, словно в ответ ей, прозвучало далекое лесное эхо, повторившее
ноту на какой-то многооктавной высоте. Потом эхо, звуча уже громче,
продолжило странную, неземную мелодию. Баков понял, что это пела
Таимба.

Так начался этот непередаваемый дуэт голоса с лесным эхом, причем
часто они звучали одновременно, сливаясь в непонятной гармонии.

Песня кончилась. Ни Баков, ни Кленов не могли двинуться.

- Не кажется ли вам, что это доисторическая песнь? Не верна ли
моя гипотеза о доледниковых людях? - испытующе спросил Баков.

Кленов недоуменно пожал плечами.

Днем ученые сидели в чуме шаманши. Их привел туда Илья Иванович
Хурхангырь, сморщенный старик без единого волоска на лице. Даже
ресницы и брови не росли у этого лесного жителя.

На шаманше была сильно поношенная парка, украшенная цветными
тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой на лоб
меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью.

Гости сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.

- Зачем пришел? Больной? - спросила шаманша низким бархатным
голосом.

И обоим ученым сразу вспомнилась утренняя песнь на болоте.

- Вы верите только экспериментам? - прошептал Кленову Баков. -
Наблюдайте, я проведу сейчас необыкновенный эксперимент. - И он
обратился к шаманше: - Слушай, бае шаманша. Ты слышала про Москву?
Есть такое стойбище. Много каменных чумов. Мы там построили большой
шитик. Этот шитик летать может. Лучше птиц. До самых звезд летать
может. - И Баков показал рукой вверх. - Я вернусь в Москву, а потом
полечу в этом шитике на небо. На утреннюю звезду полечу, которой ты
песни поешь.

Шаманша наклонилась к Бакову - кажется, понимала его.

- Полечу на шитике на небо! - горячо продолжал Баков. - Хочешь,
Таимба, возьму тебя с собой на утреннюю звезду?