Недаром столько времени продержался тогда в доме.
Ох нет! Он же обещал себе не думать сейчас про это...
А все же недаром, видимо, перешло к нему второе имя отца - Юлиус. А
полностью - Матвей Юлиус Радомир. Так его именуют в лицее. Лишь Кантор
говорит иногда мягче: "Матиуш". Но и Кантор, скорее всего, не знает, что
лицеист Радомир - Ежики. Никто здесь не знает. А в школе про него, наверно,
уже не вспоминают. И Ярик далеко. А мамы нет, нет, нет.
Разве так бывает, что был человек, и теперь нет его совсем? Значит, бывает.
Сколько времени прошло? Чуть больше года. А кажется - сто лет.
А тоска не уходит. И когда совсем уже невмочь, остается одно: бежать из
лицея, садиться в хвостовой вагон и слушать Голос.
- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция...
"Знаю, мама, знаю. Площадь Карнавалов". Голос настоящий, знакомый до
последней крошечной нотки. Но он не скажет ничего нового.
- ...Следующая станция - Якорное поле.
2. ИГРА В ШАРЫ. РОСТОК
Его тряхнуло - нервно и жестко. Словно голой рукой задел открытые контакты
блока питания в домашнем комбайне "Уют". (Уют уютом, а трахнет так, что
озноб в каждой клеточке тела и волосы торчком.)
Он коротко вздохнул, замер. Не от испуга, от неожиданности. Но... и от
испуга тоже. Хотя чего бояться?
Да, не было на Кольце такой станции. Ну и что? Значит, построили. Чего
вздрагивать-то? А когда построили? И разве сумели бы так незаметно? Прошлый
раз он ехал здесь неделю назад... А может, это какой-то временный объезд?
Но такой станции никогда не было нигде... Какое там наверху может быть
поле? Между станцией Солнечные часы и площадью Карнавалов? А может, это
какое-нибудь незаметное кафе с таким названием или кинотеатр? Ну да, разве
стали бы называть их именем станцию!
И все-таки что ты так подскочил, Ежики? Аж сердце колотится. Будто ночью,
когда снится падение с Соборной башни и просыпаешься, хватая губами воздух.
Так нельзя, не надо.
Нужно выйти и посмотреть, что это за новое явление на Большом кольце. На
дороге, к которой он привык настолько, что чувствовал себя почти хозяином.
Все было так знакомо, и вдруг...
Ну ладно, он успокоился. По крайней мере, почти успокоился. Ехал и ждал. Не
только станции. Вообще ждал.
Казалось, поезд увяз во времени. Ежики вскинул глаза на вагонные часы.
Желтые цифры на круглом угольном табло менялись очень медленно, секунды как
бы застревали в черном безвременье. Можно было не спеша сосчитать до
десяти, пока одна сменит другую... Наконец заторможенное время лопнуло, как
тугая пленка. Желтые секунды замелькали, пневмотормоза плавно зашипели,
мамин голос (будто не в динамике, а рядом, у плеча) сказал:
- Станция Якорное... поле...
Ощутимым, как теплое дыхание, живым было ее ласковое пришептывание. А после
слова "Якорное" мама чуть запнулась, сделала маленький вдох.
Ежики метнулся с дивана, дверь отошла. Он шагнул на перрон... и остановился
- будто носом о стенку.
Нет, стенки рядом не было, но теснота станции поражала. Не зал, не
привычный яркий вестибюль, а небольшой подвал. Серая бетонная комната,
голые, без плафонов, трубки ламп. Ежики быстро оглянулся. Поезду не хватило
места, он ушел головой в туннель, и только два последних вагона оказались у
платформы.
"А как же выходят из остальных? А где же..." Мысли отсек резкий шелест и
стук задвинувшихся дверей - без объявления! Поезд взял с места сразу, так
быстро, что воздух взвихрился, рванул капитанку, щекочуще закрутился у ног
и задергал так и не застегнутые ремешки сандалий.
Ежики сел на корточки, машинально сцепил пряжки и, не вставая, осмотрелся
опять. Вот что еще удивляло (и странно пугало даже): не было
противоположного перрона, не было полотна для встречных поездов. В пяти
шагах от Ежики плиточный пол смыкался со стеной. На ней - ни указателей, ни
привычных стеклянных букв названий. Лишь белой краской - аккуратно, однако
явно ручной кистью, даже без трафарета, - на бетоне крупно выведено:
ЯКОРНОЕ ПОЛЕ
Яркость букв и сама необычность названия спорили с унылостью бетона. А
кроме того, гнетущую придавленность и тесноту разбивало желтое окно.
Большое, с переплетом в виде буквы "Т", как в старых домах, оно неярко, но
празднично светилось в левой торцовой стене.
Ежики, привыкая к странности случившегося, тихо подошел. За окном была ниша
с грубой облицовкой из песчаника. Там, за стеклами, под светом скрытых
наверху ламп стояла метровая модель парусного корабля.
Судя по всему, это был старинный галион - с высокой узорчатой кормой, с
фигуркой морской девы под крутым бушпритом, на котором подымалась тонкая
вспомогательная мачта. А основных мачт было четыре - все в переплетении
сеток и снастей, увешанных тяжелыми горошинами блоков.
Ежики когда-то любил рассматривать такие модели в музеях. И при этом он
думал не столько о приключениях и дальних плаваниях, сколько о мастерах. О
тех живших в прошлые века людях, которые строили эти маленькие корабли. Как
они в комнатах, заваленных толстыми кожаными книгами, с медным звездным
глобусом в углу, при свете масляного фонаря плели хитроумный такелаж,
резали из коричневого дуба узоры, клеили слюдяные окна кормовых надстроек.
В песочных часах шуршала сухая струйка, за стенами, у близкого мола,
вздыхало море, и стекла подрагивали в частых переплетах.
Люди эти были, конечно, старые капитаны - мудрые, много повидавшие на своем
веку. Жаль, что их уже нет.
И эта модель, без сомнения, была очень старая. Тоже, наверно, из какого-то
музея. Дерево от древности стало все одного, почти черного цвета. И снасти
такие же. Материя туго скатанных, привязанных к реям парусов сделалась
кофейно-бежевой. Лишь точеные столбики подставки светились новой лаковой
древесиной. Нижними концами они уходили в толстый слой песка и мелких
ракушек. Под этим слоем угадывалось тело небольшого якоря, а перед моделью,
у самого стекла, торчала из песка треугольная красно-ржавая лапа.
Ежики смотрел на это, рассеянно отмечая, что на снастях кое-где серая пыль,
что пушечные люки закрыты, в слюдяных фонарях на корме белеют крошечные,
но, кажется, настоящие - наполовину сгоревшие - свечки, а в закрепленном на
палубе баркасе лежит бочонок величиной с наперсток.
А среди мелких ракушек валяется сухая крабья клешня.
От якорной лапы Ежики опять скользнул взглядом по мачтам и вантам,
вздохнул, слегка потянулся. Положил сцепленные пальцами ладони на темя -
была у него такая привычка.
...Когда-нибудь Матвей Юлиус Радомир станет взрослым и, возможно, прочитает
старинное сочинение под названием "Книга кораблей". И там ему попадутся
слова капитан-командора Космофлота Элиота Красса д'Эспинозы - командира
знаменитой "Терры": "В тяжкие времена безотчетного страха и неясности
судьбы я нашел простое и доступное всякому лекарство от душевной смуты: в
Доме Капитанов я неспешно разглядывал судовые модели. Созерцание крошечных
каравелл и фрегатов, где сочеталась неторопливая мудрость, кропотливость
мастеров с воспоминаниями о плаваниях вокруг неоткрытого мира, успокаивает
человека, возвращая ему равновесие духа, ясное сознание и надежду..."
Сейчас ничего этого Ежики не знал. Но успокоенность уже пришла к нему. Он с
ровным, неторопливым любопытством разглядывал галион, покачивая
разведенными в стороны локтями и трогая коленом холодную цепь ограждения.
Провисшая цепь была натянута у окна между низкими чугунными столбиками.
Приглядевшись, Ежики понял, что это старые корабельные пушки. Они были
врыты в пол вниз дульными срезами. Цепь, несомненно, тоже была с корабля:
якорная, массивная, с поперечинками в каждом звене. Ежики еще раз толкнул
Буджолд Лоис
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий
Глуховский Дмитрий
Посняков Андрей
Акунин Борис