Чтение 5–й страницы книги ~Клеарх и Гераклея~

Клеарх, однако, стал на сторону Архестрата, и осмотрительность его
снискала ему любовь лучших людей, а щедрость -- любовь народа. В самом деле,
молодой Пандионид богатство свое употреблял не на бесполезную роскошь, но,
казалось, заботился о пропитании народа, раздавая хлеб, облегчая, сколько
возможно, бремя долгов и заступаясь за бедняков, и невинный всегда мог
рассчитывать на его справедливость, а виновный -- на его милосердие.

Выказывая осмотрительность, он полагал, что законы следует менять с
осторожностью, ибо слишком часто, когда начинают ломать существующие порядки
во имя блага, тут же начинают ломать их во имя зла.

Желая отвергнуть подозрения в нечестии, он обновил старинное общество
оргеонов Эвия. Множество имущих и неимущих, а также неполноправных
метанастов участвовали теперь в общих трапезах, как бы сплачиваясь вокруг
почитаемого героя и самого Клеарха.

В это время Клеарх был неравнодушен к одному мальчику-рабу, но хозяин
наотрез отказался отступиться от него. Мальчик как-то ночью сбежал к
Клеарху, обливаясь слезами и показывая ужасные шрамы, и просил похитить его
у хозяина или оспорить в суде. Клеарх, однако, то ли поняв, что мальчик
подослан врагами, то ли вследствие добродетели, ставшей из привычки второй
натурой, дал мальчику денег и прогнал его, сказав: "У меня теперь слишком
ревнивая любовница".

Честолюбие бешеное, ненасытное, страсть по имени плеонексия, многоликая
и неизменная, распространившаяся меж греками той поры, сжигала его. Людей
неполноправных побуждала она рыскать по морям, промышляя торговлей и не зная
предела в искусстве наживать деньги ради денег, одержимых честолюбием звала
и заискивать перед народом и помыкать им: ибо, в самом деле, народ не терпит
людей выдающихся среди себя, но только выше или ниже.

Следует, однако, признать, что честолюбие, хотя и порок, все же ближе к
добродетели, чем алчность, ведь стремление к славе меняет лицо. мира; а
искусство наживать деньги ради денег возбуждает лишь зависть толпы или
правителей и желание завладеть неправедно нажитым добром.

Клеарх отправил послов в Дельфы, к Аполлону. Оракул был весьма
двусмыслен и дал демагогам новую пищу для насмешек. Локсий сказал:

Прочь от святыни моей! В храме фригийского бога

Ждет, о властитель, тебя Ники победный венок.

x x x

Говорят, что народ подобен женщине. Честная женщина не любит, когда ей
сразу предлагают то, к чему она стремится, но хочет подарков и ласковых
взглядов прежде слов. Нельзя навязывать ей свою любовь: надо дождаться, чтоб
она сама о ней мечтала, тогда и станешь желанным. Также народ прежде полюбил
Клеарха за его щедрость, а потом увлекся его словами.

Вскоре Клеарх и его сторонники стали добиваться вывода колонии в
близлежащую долину во Фригии: и почва тут была тучная, и гавань удобная, и
горную дорогу в глубину Азии было легко одолеть во время мира и легко
запереть во время войны.

Для Метона это было, однако, как если бы он сложил весной в кучу
обрезки лозы и собрался поджечь, чтобы согреться, а некто воспрепятствовал
ему и предложил посадить обрезки в землю, ибо они способны еще укорениться и
принести добрый плод.

Метон злился и повторял гражданам совет Афинодора: наказывать тиранов
уже за те зловредные помыслы, которые они бы осуществили, если бы были в
состоянии; ибо часто, если не накажешь подозрительного, потом уже не сможешь
наказать тирана. "Разве неясно, -- восклицал он, -- что человек этот раздает
деньги народу, чтобы купить его любовь, и рвется к тирании!"

Клеарх на это везде говорил: "Я, однако, раздаю народу собственное
имущество, а Метон хочет раздать чужое. И если первое называется щедростью,
то второе издавна называется грабежом!"

Архестрат, встревоженный столь явным честолюбием и видя, что Клеарх
окружил себя людьми, более преданными ему, чем закону, попытался
воспрепятствовать выводу колонии в совете шестисот, но увидел, что юноша
свой молодой возраст, запрещавший ему доступ к общественной должности,
обратил из недостатка в преимущество. Дело в том, что по настоянию
Архестрата в совете шестисот заседали как старые роды, искони владевшие
землей, так и люди, недавно обогатившиеся через приобретательство. Так как
Клеарх не выступал публично, а скорее беседовал с глазу на глаз, то с людьми
новыми он рассуждал, что бедность не должна быть ни препятствием для
человека трудолюбивого, ни источником выгод для бездельника. А людям
родовитым на упреки в расточительности отвечал: "Мои предки основали город,
что же мне подражать новым богачам, которые зарятся на имущество знати, а
свое не спешат раздавать? Они нажили свое добро обманом и мошенничеством,
что ж хорошего в их власти?"

Тогда-то неожиданно для всех Архестрат вынес вопрос о войне на
обсуждение всех граждан.

Семнадцатого таргелия созвали народное собрание, и первым говорил
Метон, размахивая по обыкновению руками и громко вопя.

М е т о н. Народ, доколе будешь ты обманываться и вместо свободы дома
завоевывать для богачей земли за морями? Не так давно затеяли они войну с
тиранами Боспора, и что же? Люди бедные заложили земли и дома, чтоб купить
оружие, и одни лишились жизни под Херсонесом, другие -- отеческого
имущества, скупленного задешево в Гераклее.

Неужели вы допустите, чтобы деньги, собранные для войны, опять были
утаены олигархами и послужили обогащению богатых и обнищанию бедных?

Если бы голосовали тотчас после речи Метона, то, наверное, не нашлось
бы ни одного желающего записываться в колонисты. Многие плакали и кричали.
Клеарху долго не давали говорить. Наконец он вышел перед народом, укрыл
пристойно руки полами плаща и сказал так:

-- Клянусь Зевсом, Метон, тебе трудно угодить! То ты порицаешь меня за
щедрость, то упрекаешь в стяжательстве, словом, сам не знаешь, как опорочить
соперника.

Нечисто туг дело! Можешь ли ты поклясться, что возражаешь против этой
войны, думая лишь о благе народа? Или же ты просто подкуплен варваром
Ариобар-заном, который опасается за свои владения и везде поощряет
демагогов, полагая, что их власть приносит персам наибольшую выгоду?

Или же тебя всего больше страшит согласие, возникающее между гражданами
во время войны?

М е т о н. Клянусь, я думаю лишь о поборах с народа!

К л е а р х. Хорошо же! Тогда поручите эту войну мне, я сам заплачу
наемникам, так что расходы понесу я, а выгода достанется всему городу!

Предложение это было столь неожиданно для всех, что народ, какой-нибудь
час назад требовавший не допустить войны, тут же принял решение о выводе
колонии.

В городе только и было разговоров о предсказании Аполлона и храме
фригийского бога, где молодого полководца ждет победный венок. Помимо
наемников множество гераклеотов записывалось в войско, будучи обязано
Клеарху в хорошем и в дурном. Но тут неожиданно пришло известие, что
вифинский царек заключил союз с сатрапом Фригии Ариобарзаном, а сын его,
ровесник Клеарха, девятнадцатилетний Митрадат, выпросил у отца начальство
над войском.

Два фригийских городка, подвластных Гераклее, Хела и Кандира,
подкупленные персом, изменили городу.

По предложению Метона граждане предложили продать жителей Хелы и
Кандиры, а имущество их распределить между гражданами.

У Клеарха в это время был кружок преданных товарищей; с ними Клеарх
говорил совсем по-другому, чем с народом; не от какого-то двоедушия, но
просто потому, чтоб они видели, что ночные его речи не похожи на дневные, и
чувствовали себя особо приобщенными, как участники элевсинских таинств.

Об этих-то людях Метон кричал везде, что глупо создавать в городе
войско, более преданное своему повелителю, нежели закону, и что Клеарх хочет
того же, что боспорский тиран Левкон: над гражданами он будет тираном, а над
завоеванными варварами -- царем, а то вернется с войском и захватит город.

Иные Метона слушали, а иные кричали, что он подкуплен Митрадатом.

Мнение гераклеотов переменилось; образумившись и не доверяя обоим
вожакам, они, как это в обычае при демократии, обоим и поручили начальство
над войском: один день стратегом был Метон, другой день -- Клеарх.

Накануне отбытия Клеарх пришел в дом к Архестрату, тот как раз
приступил к скромной вечерней трапезе. Клеарх сел на табурет, отодвинул
какую-то миску, взглянул номофилаку в глаза и сказал:

-- И чего ты добился? Метон будет через день отменять мои распоряжения,
я буду отменять его распоряжения, а в поражении опять обвинят тебя.

Архестрат молчал, понурив голову.

-- Архестрат! Я прошу не за себя, а за Гераклею! Не доплывет до цели
корабль, лишенный кормчего. Не победит врага войско, лишенное единоначалия!

Архестрат молчал. Клеарх посидел и ушел.

После его ухода сестра Архестрата, Агариста, женщина умная и ведшая его
хозяйство, с горечью сказала:

-- Что же это! Ведь юноша прав: единоначалие -- вещь, наилучшая для
управления войском.

-- Да, он прав! Только, клянусь Зевсом, он не видит разницы между
наилучшим управлением войском во время войны и наилучшим управлением народом
во время мира.

-- Неужели нет никакого законного способа остановить его?

-- Ни его, ни Метона, ни кого другого -- в этом-то все и дело.

Номофилак стукнул кулаком по столу и закричал:

-- Если бы я хотел, я бы стал тираном десять лет назад! Но я не хочу
пятнать себя преступлениями, потому что все в мире рано или поздно получает
возмездие, мерой за меру! А теперь я вынужден совершать гнусности, чтобы
пресечь похоть других!

Женщина спросила: