Тетка Изварина обняла ее, запустила пальцы в мягкие редкие волосы.
Да и для головы вредно. А вы чего ж? Хоть ты, Леля, подтверди им.
пошевелила плечиком и глубже зарылась в мамин бок. Ксюта, не закончив
убирать посуду, потребовала:
выцвели, уголки рта опустились, глаза отсутствующе уставились за окно.
фразе дважды переломился. -- Я уж поуспокоилась, думала, отойдет помаленьку.
Пускай бы калекой жил, чем совсем с войны не вернуться. Водила гулять.
Читала. Он понимал, если медленно, чуть не по складам... А все же мучился:
до войны учительствовать мечтал. Вот бы их мне учил... Хотя, откуда ж бы им
при нем взяться!
бока тотчас приткнулась Ксюта. Мать обняла и ее.
мрака торчит". Потом обернется ко мне -- как только угадывал? -- рукой
воздух ощупает вокруг себя: "И здесь тоже нет. Нет меня больше. Личность я,
мама, утерял... Жить не хочется..."
ломким и сухим и больше не обрывался.
испугалась. Решила, опять с Динкой за деревню подался. На ручей, тоску
отливать. Они часто к ручью уходили. Я ж и всего-то в правление на минутку
-- насчет машины договориться: хотела его в город, к профессору... Подошла к
подоконнику полить цветок -- а там эта фотка. И чернилом поперек: "Я убит
шестого марта 1943 года". У меня так все внутри и трепыхнулось. Далеко ж,
думаю, за час не мог уйти. Сама все вокруг избегала. И другие тоже колхозом.
И из милиции двое. С собакой. Все допытывались, не затаил ли он от войны
оружия. Да если б и затаил, тут же б из головы выронил... Бегали мы все,
бегали, так представляешь -- ну нигде ни следочка! Ни слезы. Ни кровинки.
Собака их здоровущая хвост под брюхо, наземь повалилась и уши лапами
заслонила, даром что овчарка! А Динка лишь через три дня объявилась.
Облезлая. Бока проваленные. Под крыльцо заползла и еще неделю скулила точно
по покойнику. Да уж и совсем зазря. Какой там покойник, когда и так два раза
умер! Чую, сам он на себя руки наложил. Незнамо где теперь и косточки
незарытые валяются... Как раз с седьмого августа...
вовсе переселяйся.
уговорили остаться и жить. Лелька не доверяла им, видевшим, как металась
между ними четырьмя обезумевшая от горя женщина, едва примирившаяся со
смертью мужа. И как, наверное, тихо кусала ночью губы в печали о
сыне-калеке. И как обманывала здесь себя с чужими мужчинами -- лишь бы не
быть одной! Может, она уже не имела ни надежды, ни права на новую семью. Но
очень хотела ее иметь...
ночи!
седьмой не пришла.
нетерпеливо тыкалась в колени, тянула Лелю за руку, деликатно повизгивала.
Жук. -- Твоя четвероногая Санчо Панса у любого скулежом аппетит отобьет.
-- Пошли, что ли? Нас с тобой милостиво отпускают.
подмигнул ребятам и гулко захохотал. -- Будь на твоем месте я, никто бы не
ломал голову, чем можно с такой аппетитной мамашей заниматься...
пошевелил лопатками:
сторонись этого дома! Динка вздыбила шерсть на загривке и зарычала.
осознал...
Побрели вниз по течению, не торопясь и не оглядываясь. Динка держалась у
ноги. Однако стоило Леле приостановиться, хватала за брюки и тянула дальше
вниз. Где-то там за несколько километров отсюда ручей сливается с рекой. А
река, как известно, бежит в Волгу. Которая, в свою очередь, впадает в
Каспийское море. По морю гуляют волны. И всякая мысль, обегая даже
безмозглую голову, рождает волны. Мысленные волны. Биополе. Которое
объединяет волны всех людей и тоже образует море, целый мысленный океан. На
Земле есть скрытые от глаз лагуны, где океан этот пенится невиданными
взлетами энергии.
поле. Ну, море. Ну, океан. Если мысленный, то почти и не существующий. А о
несуществующем зачем думать? Зачем ненужными мыслями маяться?
Ручей здесь ударялся в обрывистый берег, взъяривался, слегка отскакивал
назад и под прямым углом катился в сторону. В месте изгиба крутило пенный
водоворот. И именно здесь кому-то понадобилось брать песок. Вода не
доставала до выемки, а точнее, до ниши примерно человеческого роста и
метровой глубины, куда солнечный луч не попадал из-за берегового уступа. Там
отчетливо просматривались слои песка, крепленные охряными прожилками глин и
срезанные вкось штыковой лопатой. Ничего, в общем, интересного. И Леля не
остановила бы на нише своего внимания, если бы не Динка.
ее куцего хвоста подползла острая тень двузубого валуна.
земле, мелко-мелко задрожала, попятилась, и девушка не стала настаивать.
Пригнувшись, ступила в нишу. Конечно же, заслонила собой свет. Но не
настолько, чтобы не видеть в упор той же песчаной, со следами штыковой
лопаты стенки. Подняла руку потрогать охряной узор. И, к своему удивлению,
не встретила преграды: рука по локоть исчезла в породе. От любопытства, а
больше все-таки от неожиданности сделала еще шаг -- и провалилась в
невыразимо длительное падение лицом вниз в слоистую темноту...
перестоявшейся фиалки и широко расплывшуюся во рту боль прикушенного или
обожженного языка. Внутрь тела, начиная от кончиков пальцев, поползло,
отступая, тепло. Озябли колени и плечи, посинели ногти, в мурашках растаял
низ живота. Горячий комок задержался у сердца, на мгновение затопил горло и
маленьким радужным пятнышком аккумулировался в центре затылка. Тело потеряло
вес. Руки и ноги поплыли в неуправляемом и бесплотном парении. Пенистые
пузырчатые огоньки -- как шампанское на свету! -- впитались в кожу. Взлетел
и опал сильный звук, распухая из высокого колющего тона в ужасающе низкий
ватный хрип. И ливень, огнепад, бездна всепоглощающего света растворили мир
и мозг.
ритм. -- Все в мире поглотил сиреневый туман..."
лазорево-фиолетовый туман. Воздух, осязаемый без удушья, не обжигал ни губ,
ни глаз. Густая, как в полуденную жару, истома скопилась на месте
несуществующего Лелькиного тела, окончательно похитив умение что-то делать
или хотя бы шевелиться,
дистрофиках, синюшный голос.
тела. И был, похоже, ее и не ее. Лелька напряглась. И бесконечно долго
отрывала голову от земли. Потом еще дольше поднимала веки.
ли пели, то ли жужжали, не разжимая губ. Слова были неразборчивы. Но гораздо
труднее воспринимался этот выворачивающий зевотой скулы ритм.
в сторону и вверх на остановившееся в зените солнце.
пекло и не ослепляло. И все же размягчающий свет проникал всюду. Ничто здесь
не отбрасывало тени.
для убедительности: -- С Динкой.
ослепительной мертвенной красоты.
догадалась, что слышит никакое вовсе не пение, тем более не жужжание, а
самые натуральные человеческие мысли. Мозг был набит чужими мыслями, они
гудели и жалились помалу, как осы в чемодане.
проверещала старушонка, подсовываясь ближе.
Нортон Андрэ
Афанасьев Роман
Василенко Иван
Шилова Юлия
Белогорский Евгений
Зыков Виталий