всегда настороже... Тут Виллиам поглядел на своих белых друзей, и они
увидели, как он, согнувшись и придерживая раненую руку, петляет в
лабиринте лачуг, сарайчиков, мусорных ящиков... прыгает в мусорный ящик,
захлопывает за собой крышку.
пепельно-черное, как остывшая зола, и думали об одном и том же.
налаженной жизни и все такое, а для Виллиама это, в сущности, продолжение
прежнего... Впрочем, да, ты прав, Виллиам, для тебя тоже все
переменилось... Еще как переменилось...
гостиниц, и они согласились отправиться в гостиницу "У белого кролика" в
районе площади Терн, и дребезжащее такси доставило их к облупившемуся
четырехэтажному зданию на узкой грязной уличке, и над входом качался и
громыхал на ветру белый кролик, вырезанный из жести. И комнаты были те
самые, что они видели: узкие, темноватые, все три рядышком, на четвертом
этаже, а под окнами - шиферная крыша соседнего трехэтажного дома, и по ней
разгуливает тощий рыжий кот с удивительно хитрыми глазами.
тоже Один из Нас?
естественный ход событий. Мы действительно позавтракаем в кафе на углу -
его и отсюда видно, потом отправимся в университет, разыщем твою кузину и
профессора Карне.
Мэллори. - Получается ведь, что скажем.
говорить с профессором, ничего не объясняя, он же не младенец!
и нам куда труднее ориентироваться, чем в Претории.
почти без слов.
собеседники молча кивнули.
именно с нами, мы ведь такие разные... Ладно, друзья, тут мы ни до чего не
додумаемся, оставим это... Да, но интересно бы узнать, много ли таких, как
мы... В Претории был еще этот... Питер, что ли... И еще кто-то... Да?
Виллиам, ты ее знаешь? Значит, вот как получается: полицейские в машине
говорят об этой самой Мэссон как о претендентке на Мисс Преторию, а
Виллиам уже видит и знает, что она - из таких... Питера мы засекли по пути
на аэродром... Можно сформулировать так: мы видим людей лишь тогда, когда
их орбита каким-то образом пересекается с нашей... Не слишком точно: когда
у меня это началось, я угадал, куда упадет шар, а какое мне дело было до
студентов, играющих в гольф?.. Что ты хочешь, Дик, я же не автомат! Да,
мне жаль всего, что было; и студентов и моей лаборатории, особенно теперь,
когда я мог бы... Ну, конечно, и тебе есть о чем жалеть, и даже Виллиаму:
родина есть родина, правильно. И вообще идемте: остальное на практике
выясним понемногу...
написал статью "о принципиально возмутительной истории с нашим земляком",
а Дик не выдержал и заявил, что этот самый Ханни Питерс - слюнявый
наркоман, да к тому же и расист. И для примера сообщил, что Ханни делает в
данный момент в ста метрах отсюда. Сьюзен не могла видеть того, что видели
три ее собеседника, но она немедленно продемонстрировала неплохие
результаты в беге на сто метров с препятствиями, и мозгляк Ханни Питерс
отлетел к стене от ее увесистой пощечины, а Сьюзен схватила за руку худого
чернокожего парня и потащила за собой.
этого типа чуть не влюбилась за то, что он такой бедненький и
несчастненький. А Сьюзен девушка хорошая, и я, как родственник...
губы в подобие улыбки.
журналисткой: вы так много всегда знаете, так много можете сделать
полезного!
его:
вполне подходящие парни.
переглянулись, увидев, как именно он рассчитывает уладить это дело, а
Виллиам сделал жест, показывая, что он займется этим парнем.
Суффло, а остальные отправились покупать теплые вещи.
Лондоне, и с тех пор они изредка переписывались. Сейчас, шагая по улицам
Латинского квартала, Йен думал о профессоре - и увидел, как он сидит в
своем кабинете, неловко и странно поджав правую ногу, а перед ним на столе
- уравнение... Уравнение, которое почему-то вызывает у него страх,
тревогу, почти физическую боль.
мира. Так же остро, как в тот первый миг, когда это началось, а он стоял в
своей лаборатории...
безграничная ясность мысли. Лица прохожих контрастно четки, как на
передержанной фотографии, они просматриваются насквозь, но это
неинтересно, не а этом дело, и вот словно тают стены домов, просвечивая,
как зеленоватое стекло, и расплываются, редеют лохматые серые тучи, и за
ними открываются вся безграничность мира, просторы космоса... Ах, так вот
в чем дело, а я-то и не знал, давно же мы не переписывались с Карне... Вот
оно что! Капитан "Лютеции" Фелисьен Карне, Счастливчик Карне, надежда и
гордость Космической Франции, а для профессора это младший брат, малыш
Фелисьен, которому он заменил и отца и мать... И Фелисьен погибает, а он,
всегдашний его защитник, всесильный старший брат, ничем не может помочь,
не может даже понять, что случилось...
под глазами темные круги... Еще бы, три бессонные ночи, голубые таблетки
стимина, одна за другом, отчаянные поиски ответа, разгадки, спасения.
"Малыш, потерпи еще немного, держись, малыш, я помогу, я должен помочь, я
должен... Мне бы только понять, что все это значит, только бы понять..."
Но это - про себя, как заклинание, а вслух он говорит совсем другое,
ровным таким голосом:
отклонения несущественные, да, все в порядке, благодарю вас, коллега.
словно клочки голубого неба в разрывах густых туч, но этих разрозненных
пятен не хватало, чтобы воссоздать всю картину. Картина, оказывается, уж
очень сложная, до чего же она сложная и трудная, черт, ах, черт, вот это
настоящая задача, не то что детские забавы с Растерсом и полицией. А за
ответом на эту задачу уже встает, непонятно почему, другая, насущнее
важная для тебя самого, для нас, и никак все это не поймаешь, прямо
стонать хочется от нетерпения... Будто забыл какое-то самое обычное и
самое необходимое слово, и никак оно не дается, а тебе оно позарез
нужно... Ну, что за чертовщина!
космосе уже шестьдесят девять дней. И вроде все в порядке. Траектория
выдерживается отлично, в пределах расчетных ошибок, с каждым днем корабль
приближается к Венере - свободным полетом, практически без ускорения.
"Лютеция" превосходно просматривается с Земли радиотелескопами. И данные
автоматических бортовых приборов вполне подтверждают земные наблюдения.
Однако уже трое суток корабль терпит бедствие, и ни черта нельзя понять.
Капитан Карне передает, что у них двойное ускорение, что на корабле
бортовые приборы показывают совсем иное, и именно эти показания истинны, а
не те, что попадают на Землю. Например, пульс у капитана Карне не
семьдесят, как передает на Землю кардиограф, а сто пятьдесят. Астрофизик
Ришпен трое суток ничего не ест, состояние у него полуобморочное. А самое
страшное, что в иллюминаторы и телескопы они не видят ничего. Ни Земли, ни
звезд, ни Венеры. Пространство, мерцающее лиловыми переливами. И еще -
"несколько ярких точек в пучностях свечения, яркость - минус пятая
звездной величины, количество неопределенное, около десяти точек". Так...
Нет, этого, безусловно, мало, нужны дополнительные сведения. Ах, черт, и
объяснять некогда...
профессору, - а Фелисьену, и я могу помочь, если вы не будете бояться и
согласитесь несколько отложить объяснения.
сильной боли.
Максимов Альберт
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Херберт Фрэнк
Эриксон Стивен
Володихин Дмитрий