Чтение 5–й страницы книги ~Осиная фабрика~

целое. Если ты плохо себя чувствуешь, ты промахнешься, если ты знаешь, что
делаешь что-то не то, ты тоже промахнешься. Если ты стреляешь не с бедра,
стрельба - Внешнее действие, ты направляешь ружье, целишься и все, если
конечно видимость нормальная и не дует сильный ветер. Как только ты взвел
курок, вся сила уже здесь, ждет освобождения нажатием пальца. Катапульта
живет с тобой до последнего мгновения, она напряжена в твоих руках, дышит с
тобой, движется с тобой, готова прыгнуть, готова запеть и дернуться и
оставить тебя в драматической позе, а ты ждешь, пока темная дуга мяча с
сочным ударом найдет в своем полете цель.

Но охотясь на кроликов, особенно на маленьких ублюдков с Земли, тебе
понадобиться все, что ты можешь достать. Один выстрел и они разбегаются по
своим норам. Ружье тоже достаточно громкое, чтобы распугать их, но этот
спокойный хирургический инструмент увеличивает шанс убить с первого раза.

Насколько я знаю, ни один из моих несчастных родственников не умер от
ружья. Колдхеймы и их спутники жизни ушли в мир иной множеством странных
способов, но мне ничего не известно о ружье, которое пресекло бы земной путь
одного из них.

Я подошел к концу моста, где официально моя территория кончается и
постоял там несколько минут, думая, чувствуя, и слушая и нюхая. Кажется, все
было в порядке.

Кроме тех, кого убил я (они были все приблизительно одного возраста,
когда я их прикончил), я знаю по крайней мере трех из нашей семьи, ушедших к
тому, что они воображали своим Создателем, необычными путями. Левитикус
Колдхейм, старший брат моего отца эмигрировал в Южную Африку и купил там в
1954 ферму. Левитикус, человек, умственные способности которого были такой
крупнокалиберной глупости, что она вероятно была бы улучшена наступлением
старческого маразма, уехал из Шотландии поскольку консерваторы не отменили
социалистические реформы предшествующего лейбористского правительства:
железные дороги национализированы, рабочий класс размножается как мухи,
государственное здравоохранение препятствует естественной смерти от
болезней, государственные шахты... невозможно терпеть. Я читал письма,
которые он писал моему отцу. Левитикус был счастлив в другой стране, хотя
вокруг было много черных.

Однажды Левитикус проходил мимо полицейского управления в Йоханнесбурге,
и шел по тротуару после похода за покупками, когда сумасшедший черный
прыгнул с крыши и сорвал все свои ногти по пути вниз. Он упал и смертельно
ударил моего невинного и несчастного дядю, последними словами которого были:
"Боже, эти сволочи научились летать?".

Неясная струйка дыма поднялась впереди меня с городской свалки. Я не
собирался забираться сегодня так далеко, но я слышал бульдозер, который
разравнивал, крутясь и толкая, мусор.

Я давно не был на свалке, и было как раз время посмотреть, что выбросили
добрые люди Портнейла. Я достал там старые аэрозоли для последней Войны, не
говоря уже о нескольких важных частях Осиной фабрики, включая само Лицо.

Мой дядя по материнской линии Асвольд Трэплей эмигрировал в Америку в
конце Второй Мировой войны. Он бросил хорошую работу в страховой компании
из-за женщины и оказался, в конце концов, сломанный и брошенный, на стоянке
караванов на окраине Форта Ворс, где решил покончить с собой.

Он открыл краны на газовой плите и обогревателе, но не зажег их, а сел
ждать конца. Нервничая по понятной причине и без сомнения будучи отвлечен
безвременным отбытием своей любимой и тем, которое он планировал для себя,
он без задней мысли решил успокоиться привычным способом и зажег "Мальборо".

Крича, он выскочил из пылающих остатков фургона, с головы до ног объятый
пламенем. Он хотел умереть без боли, а не сгореть заживо. Поэтому он прыгнул
головой вперед в сорокагалонную бочку из-под
нефти, полную дождевой воды, которая стояла в конце площадки. Втиснувшись
внутрь бочки, он утонул, жалко болтая своими маленькими ножками и глотая, и
изгибаясь, и пытаясь ухватиться руками, чтобы достать себя оттуда.

За двадцать метров от поросших травой холмов, смотрящих на Кроличью
Землю, я переключился на Молчаливый Бег, скрытно передвигаясь через траву и
камыш, заботясь, чтобы ничто из моей поклажи не звякнуло. Я надеялся поймать
маленьких вредителей рано утром, но если бы пришлось, я был готов ждать до
захода солнца.

Я тихо полз вверх по склону, трава скользила под грудью и животом. Мои
ноги напрягались, проталкивая мое тело вверх и вперед. Естественно, я был с
подветренной стороны, да и ветер был достаточно сильный, чтобы заглушить
небольшие звуки. Я не видел кроликов-часовых на холме. Я остановился в
приблизительно двух метрах от гребня и тихо взвел ружье, проверив пулю из
смеси стали с нейлоном, а потом положил ее в ружье и сложил его. Я закрыл
глаза и подумал о пойманной, сжатой пружине и маленькой пульке, сидящей на
дне блестящей трубки ствола. Потом я прополз на вершину холма.

Сначала я думал, что мне придется ждать. Земли в вечернем свете казались
пустыми, только трава колыхалась под ветром. Я видел норы, маленькие кучки и
россыпи помета и я видел кусты дрока на дальнем склоне, на котором было
большинство нор, где кроличьи тропы шли как неровные туннели через кусты, но
самих животных не было и следа. На этих тропах, идущих сквозь дрок, местные
мальчишки устанавливали ловушки. Но я нашел проволочные петли, увидев, как
они это делали, сорвал петли или поставил их под травой на тропинках,
которые использовали мальчишки, приходившие проверить ловушки. Уж не знаю,
попал ли кто-нибудь из них в свою собственную ловушку, но мне нравиться
думать, что они спотыкались и падали головой вперед. В любом случае, они или
их смена больше не ставят ловушек; полагаю, мода прошла, и сейчас они рисуют
краской лозунги на стенах, нюхают клей или пытаются с кем-нибудь переспать.

Животные редко удивляют меня, но было что-то в сидящем кролике-самце,
которого я заметил, что остановило меня на секунду. Должно быть, он все
время был там, сидящий неподвижно и уставившийся прямо на меня с дальнего
конца ровной площадки Земель, но сначала я его не заметил. Когда же я его
заметил, эта неподвижность остановила и меня на секунду. Не двинув ни одним
мускулом, я мысленно очистил сознание и решил, что голова большого самца
пригодится для Столба. Кролик выглядел чучелом, он не сделал ни одного
движения, и я точно видел, что он уставился на меня, его глазки не мигали,
его носик не нюхал, его уши не двигались. В ответ я уставился на него и
очень медленно перенес ружье, двигая его сначала немного в одну сторону,
потом в другую, чтобы это выглядело как будто что-то качалось ветром в
траве. Перенести ружье в нужную позицию и повернуть мою голову заняло около
минуты, но животное не сдвинулось и на миллиметр.

В четыре раза больше, когда его большая усатая голова была аккуратно
рассечена прицелом на четыре части, он выглядел еще более впечатляюще и был
так же неподвижен. Я нахмурился и поднял голову, внезапно подумав, может он
и в самом деле чучело, возможно, кто-то решил посмеяться надо мной.
Городские мальчишки? Отец? Не Эрик же? Я сделал глупость, я дернул головой
слишком резко, и кролик метнулся вверх по склону. В тот же момент я опустил
голову и поднял ружье, даже не подумав. Времени вернуться в правильную
позицию, вдохнуть и мягко нажать курок не было, это было вверх и бах, мое
тело несбаласировано, обе руки на ружье, я упал вперед, переворачиваясь,
чтобы уберечь ружье от песка.

Когда я посмотрел вверх, прижимая к себе ружье и хватая ртом воздух, моя
спина вдавлена в песок, кролика я не увидел. Я переломил ружье и ударил себя
по коленям. "Дерьмо!" - сказал я себе.

Но кролика был не в норе. Он даже не был около склона, где расположены
норы. Он мчался по ровной земле большими скачками, направляясь прямо ко мне
и трясясь в воздухе при каждом прыжке. Он несся ко мне как пуля, голова
дрожала, губы раздвинуты, зубы длинные и желтые - самые большие из тех,
какие я когда-нибудь видел у кролика, живого или мертвого. Его глаза были
похожи на свернувшихся змей. Капли красного сочились из его левой задней
ноги после каждого атакующего прыжка, он был почти рядом, а я сидел и
смотрел.

Времени перезаряжать не было. Когда я начал реагировать, времени
что-нибудь сделать, кроме как реагировать на уровне инстинкта, уже не было.
Мои руки оставили ружье, повисшее над коленями и двинулись к катапульте,
которая всегда висела на поясе, рукоятка между ним и веревкой. Но даже мои
болты быстрого реагирования нельзя было достать вовремя, кролик добрался до
меня через секунду, нацелившись на горло.

Я поймал кролика катапультой. Толстая черная трубка из резины перегнулась
в воздухе, я сдвинул руки и упал назад, пропуская кролика над головой, потом
ударил его ногами и повернулся так, что я был на одном уровне с ним,
лягающимся и вырывающимся с силой росомахи, распятым на песке с шеей,
захваченной черной резиной. Его голова была повернута так, как будто он
пытался достать мои пальцы своими резцами. Я зашипел на кролика сквозь
стиснутые зубы и дернул резину туже, потом еще туже. Кролик бился, и
плевался, и издавал высокий громкий звук, на который, по моему мнению,
кролики не способны, и бил по земле ногами. Я был настолько выбит из колеи,
что огляделся вокруг, чтобы убедиться - это не сигнал для армии зайчиков
вроде этого добермана наступать на меня со спины и разорвать на кусочки.

Чертово животное не собиралась умирать! Резина растягивалась и
растягивалась, и не сжимала его горло достаточно плотно, а я не мог сдвинуть
руки из-за боязни, что кролик откусит кусок пальца или мой нос. Та же мысль
остановила меня от удара головой, я не собирался приближать свое лицо к этим
зубам. Я не мог поднять колено и сломать ему спину, потому что я почти
соскальзывал по склону, и я не мог бы закрепиться на такой поверхности одной
ногой. С ума сойти! Тут не Африка! Это кролик, а не лев! Что, черт побери,
происходит?

Наконец он меня укусил, вывернув шею больше, чем я считал возможным, и
поймав мой правый указательный палец на сгибе.

Это была последняя капля. Я закричал и потянул изо всех сил, напрягая
руки, и бросив себя назад и через голову, ударил колено о ружье, упавшее в
песок.

Я лежал на редкой траве под холмом и душил кролика, костяшки пальцев
белые от напряжения, мотая его перед моим лицом, его шея зажата тонкой
черной линией резиновой трубки, теперь завязанной узлом на черной струне. Он