Чтение 5–й страницы книги ~Жалобная книга~

- Ну разумеется, я читал какие-то книжки про Таро, - говорю. - И кое-что из них уяснил - теоретически. Но гадать никогда не пробовал. Правда.

- Горе мне с вами, - ворчит Варя. - Чувствую себя как на экзамене. Но... Что ж, спасибо вам за такой вопрос. Мне и самой интересно: зачем? И многое другое мне интересно... Ладно, вот вам карты. Хотите, помешайте, хотите, просто в руках подержите. Это все равно.

Принимаю из ее рук колоду. Не Райдер, Кроули. Уважила*.

* * Речь идет о выборе между двумя самыми популярными в XX веке традициями Таро.

К одной из них относится колода Райдера, разработанная английским оккультистом Артуром Эдвардом Уэйтом. Уэйт придумал собственную колоду карт Таро, которую под его руководством нарисовала художница Памела Коулман-Смит. Впервые изданная в декабре 1909 г. лондонским издательством "Райдер", эта колода впоследствии получила название "Райдер-Уэйт-Смит"; однако часто ее для краткости называют "колодой Райдера".

Колода Кроули (официальное название "Таро Тота") создана несколькими десятилетиями позже. Ее нарисовала художница Фрида Харрис под личным руководством Алистера Кроули.

Каждая из описанных традиций имеет свои достоинства; однако для правильного понимания реакции персонажа ("уважила") следует знать, что многие профессиональные тарологи предпочитают пользоваться колодой Райдера для решения повседневных, ординарных проблем, но в исключительных случаях прибегают к помощи колоды Кроули, втайне считая ее не просто системой гадания, но и могущественным магическим инструментом, способным кардинально переменить ход событий.

Карты большие, в моих руках едва помещаются. Как же она-то их тасует? Впрочем, пальцы у нее длинные, справляется небось...

Несколько секунд спустя убеждаюсь: да, еще как справляется! Словно бы специально для этих ловких рук делали колоду. Загляденье.

В тот момент, когда первая карта опускается на стол, рубашкой вверх, раздается оглушительный грохот, и я с изумлением наблюдаю, как по белоснежной стене разбегаются трещины. Они словно просачиваются из-под металлической двери, текут, как вода из опрокинутого кувшина. Потом свет в комнате гаснет.

- Зажигалку! - требует Варя. - Была же!...

Чиркаю зажигалкой. При неверном свете пляшущего огонька вижу, как руки сметают со стола карты. Потом по комнате забегала проворная тень. Наконец раскаленный металл обжег мне палец, и снова сгустилась тьма. Все же я не спартанский мальчик, увы.

- Держи!

В руках у меня оказывается небольшой, довольно тяжелый предмет. Кажется, ноутбук. На шее повисает хладный шнур - блок питания, так, что ли? Ладно, потом разберемся.

- Пошли отсюда, быстро! - командует Варя. - Есть черный ход. Выйдем на улицу, поглядим снаружи, что происходит. По-моему, нас грохнули...

- В смысле? - переспрашиваю, ныряя за нею во тьму коридора.

Впрочем, не так уж тут темно. Там, откуда мы пришли, в зале кафе, занялся пожар. Сквозь дверные щели пробивается багряно-оранжевый свет. Плохо дело, кажется.

- В смысле - кафе Маринкино взорвали, - поясняет Варя. - По-моему... Ты ничего в комнате не забыл? А то потом не вернешься. Горит же все!

- Да нет, я раздеться не успел, - говорю. И спохватываюсь: - А ты? У тебя же там, наверное, деньги, документы...

Грохочет щеколда, и мои пылающие щеки встречаются с влажным мартовским ветром. Мы уже во дворе.

- Деньги и документы всегда при мне, в сумке. И карты я забрала. И книжку Штрауха. И ноутбук - у тебя, да?

- И еще шнур какой-то на шее...

- Значит, все в порядке, - заключает она. - Идем скорее. Посмотрим, как там твоя машина. Только бы не...

Машина моя в полном порядке. Ничего удивительного: припарковаться мне удалось метров за двадцать от входа. Во всех московских переулках по ночам аншлаг: места во дворах не хватает даже половине автовладельцев. Впрочем, те машины, что стояли ближе к кафе, насколько я мог оценить ситуацию, тоже уцелели. Зато "Шипе-Тотек" пылает. Великолепное зрелище, но Нерон из меня хреновый: меньше всего на свете я сейчас готов воспевать эту неземную красоту. Мне бы понять, что случилось, а потом оказаться где-нибудь на другом краю света. Или в обратном порядке. В обратном порядке, строго говоря, даже лучше.

Тут мы с Варей единодушны.

- Поехали, - требует она. - Все равно куда, лишь бы отсюда. И... да, мне надо позвонить. Марине позвонить, что ли... Или сразу Алексею? Нет. Марине. Откуда сейчас позвонить можно? Таксофоны где-то ведь есть?..

- Да ну, таксофоны... Звони.

Одной рукой завожу машину, другой протягиваю ей телефон.

- Хорошо, что у тебя сотовый, - кивает Варя. - А меня всегда жаба давила его заводить, даже когда лишние деньги были... Какая тут система? Просто цифры набирать или сначала кнопку нажать какую-то?.. И поехали, поехали отсюда, скорее. Сейчас какие-нибудь менты с пожарными примчатся, решат, что мы с тобой и есть самые страшные злодеи-поджигатели. Им так удобнее. Всем так удобнее, а у меня еще и регистрации московской нет... Поехали!

- Сначала набираешь номер, потом нажимаешь кнопку с зеленой точкой, - говорю, трогаясь с места.

- Ясно.

* * *

- Марина! - кричит Варя в трубку. - Маринушка! Кафе взорвали... Да, только что. Я в порядке... Нет, грохнуло в зале, а мы были в комнате... Да, в машине, едем уже... Не знаю куда. Куда-нибудь подальше... Да, забрала... Нет, не вызывала никого, я же... Ага. Где-нибудь найду, сейчас разберусь... Да, конечно! Поворачивается ко мне.

- Какой у тебя номер? Чтобы Марина могла мне перезвонить...

Диктую цифры, она повторяет. Невидимая Марина на другом конце несуществующего провода, надо понимать, их записывает. Поразительно все-таки: взрыв, пожар, катастрофа, а три взрослых человека больше всего на свете озабочены необходимостью записать некую последовательность чисел.

Бред собачий. Но так почти всегда бывает.

- Она сейчас позвонит Леше - ну, сыну, - объясняет Варя, возвращая мне трубку. - Потом перезвонит, может, я к ней поеду... Нет, это плохо. Не надо ей со мной сейчас возиться. Если это Лешины проблемы, Маринушке лучше бы совсем потеряться на какое-то время...

- Лешины проблемы? - переспрашиваю.

- Сын Маринкин какой-то бизнес-фигней мается, - объясняет Варя. - Мутная рыба. Кафе открыто на его деньги. А нравы у них там понятно какие... Я потому и решила сбежать. Не хочу связываться... А уж тебе с этой дрянью связываться совсем ни к чему. Влип ты со мной!

- Ну, зато на "ты" перешли, - замечаю меланхолично. - А так сколько бы еще церемонились...

Варя начинает смеяться. Тоненький, с привзвизгом истерический смех - но все лучше, чем слезы. А какая-то разрядка ей сейчас нужна. Позарез.

Да и мне, честно говоря, не помешала бы разрядка. Но я ладно, я перетопчусь до лучших времен.

Смех, впрочем, почти сразу переходит в тихий, но горестный рев.

- Господи, - бормочет Варя. - Господи, господи, да что же это?.. Вот она Маринкина "Башня"! Вот она... Но зачем это все?.. Пиздец какой-то сраный... Зима, ночь на дворе, мне работать надо, ничего не понимаю, зачем?!

Но она быстро берет себя в руки. В рекордно короткие сроки. Ее минута слабости длилась секунд сорок, не больше.

- Мы сейчас где? - спрашивает, шмыгая носом.

- На Садовом, не узнаешь? - я стараюсь говорить бодро и оптимистично, но фальшивлю, как малахольный педиатр в разгар эпидемии дифтерита. - Сейчас будем сворачивать на проспект Мира. Поедем ко мне.

- Гадать? - она снова начинает смеяться. - Ну да, я же так и не отработала свой ужин...

- Чай пить, разговоры разговаривать. Про Михаэля тебе расскажу, если еще интересно... А вот гаданий с меня на сегодня хватит. Да и с тебя, пожалуй. Потом как-нибудь.

- Может быть, Марина позвонит, - нерешительно возражает Варя. - Я у нее могу переночевать. Или у Наташки, она на Менделеевской живет...

- Ты сейчас заснешь? - спрашиваю.

- Ну, вот прямо сейчас - вряд ли...

- И я - вряд ли. Поэтому поехали пить чай и успокаиваться. Захочешь, я потом тебя куда-нибудь отвезу. Мне не трудно, я ночная птица. После полуночи только и просыпаюсь толком.

- Я тоже сова, - откликается Варя. - Ложусь под утро, почти всегда...

- Вот и славно, - говорю. И, помолчав, добавляю: - Я, стыдно сказать, совсем не маньяк. Более безопасного занятия, чем отправиться ночью ко мне в гости, выдумать невозможно.

- А я, честно говоря, и не сомневаюсь, - она пожимает плечами. - Что-что, а опасность я всегда жопой чую. Помнишь, я же не смогла в зале кафе сидеть? Я ведь не собиралась тебя в свою комнату приглашать. Неловко как-то было... Но почувствовала, что в зале сидеть нельзя, и все тут.

- Хорошо, что ты себе веришь, - вздыхаю. - Я вот много лет себе верить учился; кажется, так и не выучился толком...

Варя улыбается, но лицо ее тут же снова искажается страдальческой гримасой.

- Ч-ч-ч-черт! У меня там книжки остались, - шмыгает носом. - И джинсы новые, и куртка, и три пары туфель. Ерунда, а так жалко! Стыдно, да-а-а-а?

На этом месте она принимается реветь в три ручья.

- Суки, - твердит сквозь слезы. - Суки поганые, твари! Ну кому Маринка-то помешала? Так ведь хорошо нам было, и никому не было плохо, и такое кафе! К Лешке в офис сунуться побоялись, так нам все испоганить надо было... Ненавижу, суки вонючие, ненавижу!

Я ее не трогаю. Пусть поревет, покричит, так даже лучше. Сам на ее месте с удовольствием поревел бы. Уж я-то знаю цену ее потерям. Книжки и обувь - то немногое, что до сих пор привязывает меня к реальности. Мог бы, на тот свет за собой уволок бы эти сокровища, ей-богу!

Телефон зазвонил, когда мы подъезжали к ВДНХ. Варя торопливо вытерла слезы и потянулась за трубкой. Голос ее звучал на удивление спокойно.

- Маринушка, - говорит, - ты не переживай за меня. Я выкручусь. Уже, считай, выкрутилась. Ты мне лучше скажи, что Леша говорит?.. Ага. Уже туда поехал? Разберется? Лучше прежнего?.. Ну, будем надеяться... Между прочим, правильно делает, что увозит. Я бы на его месте тебя не то что на дачу, на край света увезла... Нет-нет, Маринушка, мне в Москве надо быть. Мне книжку сдавать в пятницу, ты что, какие дачи?! Компьютер - да, унесла. Первое, что схватила... Ничего, найду. Ну да, пару дней у Натальи... Нет, она же без телефона. Вот так и живет с пейджером, а что делать?.. Нет, сейчас не помню... А ты просто по этому телефону позвони, мне все передадут. Что?.. Сейчас.

Оборачивается ко мне, смеется тихо, прикрывая рот рукой.

- Марина спрашивает, как тебя зовут. А я понятия не имею.

Действительно смешно. А самое смешное - это мое замешательство. Всегда теряюсь в подобных случаях: какое имя называть?

В порядке исключения решил в кои-то веки сказать правду.

- Максим, - отвечаю.

Как говорится, заодно и познакомились.

СТОЯНКА V

Знак - Телец - Близнецы.

Градусы - 21°25 '44'' Тельца - 4° 17'08" Близнецов.

Названия европейские - Алюксер, Алингез, Альшатая, Альбашая, Альхалая.

Названия арабские - аль-Хака - "Завиток".

Восходящие звезды - звезды в ареале лямбды Ориона - в спиралевидной форме.

Магические действия - заговоры на дружбу; благоприятное время, чтобы способствовать таланту.

Автопилот мой, надо сказать, молодец.

Пока я беззвучно визжала от ужаса, он схватил в охапку все самое необходимое, включая оригинальное издание Штрауха и его рыжего приятеля, и спешно эвакуировался из зоны бедствия в автомобиле товарища по несчастью, можно сказать, почти сообщника. Наш брат, пассивный нелегал без московской регистрации, почти не боится смерти, зато цепенеет при мысли о возможном появлении потенциальных спасителей в милицейских погонах. Спасибо, не надо нас защищать. Сами как-нибудь справимся. Вы только не лезьте.

Позаботившись об отступлении, мой автопилот позвонил Марине, доложил обстановку, выразил соболезнования. И наотрез отказался от ее гостеприимства. Это он, надо понимать, обо мне заботился. Если уж выпал такой случай толкнуть меня, дуру неповоротливую, в объятия прекрасного незнакомца, грех его упускать.

Насчет объятий, понятно, не моя была идея. Автопилотова. С него и спрос.

Потом мы с автопилотом объединились и немножко поревели от избытка чувств. Все же не каждый день взрывная волна выгоняет нас из уютных убежищ. Откровенно говоря, первый раз с нами такое. Потому и похныкали, совсем чуть-чуть, скорее для проформы. Автопилот решил, что так положено.

Я уже, можно сказать, успокоилась, начала наслаждаться поездкой и даже что-то щебетать, но вдруг вспомнила о прекрасных вещах второй необходимости: книжках, туфельках, курточке из цветных лоскутов кожи, замши и джинсы, специально для грядущих весенних теплых ветров припасенной, и разревелась еще раз, теперь уж по-настоящему. Потому что правда очень жалко.

Автопилот устыдился моего воя и сдал полномочия. Сказал: "Дальше сама выкручивайся как хочешь". Бросил меня в чужой машине, наедине со свидетелем моего позора и его мяукающим телефоном.

Я вспомнила: Марина обещала нам перезвонить, как только поймет, что происходит, и на каком мы обе теперь свете. Надо думать, уже поняла. Она вообще сообразительная, на лету хватает...

Поскольку автопилот меня предал, пришлось брать дела в собственные руки. Для начала я взяла в эти самые руки телефонную трубку: ее владелец даже не повернулся на писк. Наверное, тоже понял, что это мне звонят. Или просто за рулем разговаривать неудобно? Наверное, неудобно. Я вон без всякого руля слов нужных найти не могу.

Да и что сказать человеку, у которого полчаса назад взлетело на воздух любимое дело жизни, недавнее прошлое, прекрасное настоящее и неспешно, с любовью вымечтанное светлое будущее? По сравнению с этим моя грядущая бездомность - сущие пустяки. Тем более что Наташка меня на недельку точно пустит. И даже обрадуется, что все так сложилось: давно меня к себе на постой зазывала. Очень уж не любит одна жить.

Проблема в том, что я-то как раз люблю жить одна. Ну да ладно, чего уж теперь. Недельку потерплю, а там... А там что-нибудь да случится. Всегда что-нибудь случается.

Но Наташке будем звонить позже. Сначала надо с Маринушкой разобраться. Бедная моя...

* * *

Все как всегда: я переживаю за Маринку, она - за меня. Мы идеальная пара кумушек, две непутевые истерички, озабоченные чужим душевным благополучием куда больше, чем собственными житейскими проблемами.

- Маринушка, - говорю, - ты не переживай за меня. Я выкручусь. Уже, считай, выкрутилась. Ты мне лучше скажи, что Леша говорит?..

Слушаю ее пересказ вполуха. Леша, понятно, много чего говорит. Материт своих врагов-приятелей поименно да пальцы гнет. Дескать, щас все у меня попляшут. А я их тем временем в бараний рог, все дела... Где заканчиваются понты Алексея Хуановича и начинается полезная информация, сам черт не разберет. Ну и ладно, не моя печаль. Моя печаль, чтобы нас, единственных свидетелей и без пяти минут жертв, по ментам не затаскали. Ну, вроде не затаскают, это Маринке твердо пообещали.

Вот и славно.

Марина тем временем пакует чемоданы. Ей велено собираться: сейчас приедет Лешин шофер, повезет ее куда-то, за сотню километров от Москвы, в загородный дом. Марина там не была никогда, дом новый совсем, только-только достроен, еще не обжит толком. Но, говорит, три этажа, сауна в подвале, круче не бывает. Закачаешься.

Качаться Марина предлагает совместно. Такого шикарного убежища еще ни одной жертве теракта, надо думать, не предоставляли. Звучит заманчиво, но...

Но.

Как я в пятницу буду в Москву добираться, за сотню-то километров? То-то же. А мне, между прочим, работу сдавать, обещано уже, не отвертишься. Да и на нынешнюю ночь у меня, честно говоря, немного другие планы. Я твердо намерена пить чай в Бабушкине с загадочным незнакомцем, если уж так все сложилось. Потому что если не поехать сейчас к нему в гости, то...

...то совершенно непонятно, зачем был нужен весь этот смертоубийственный фейерверк. Никакой иной пользы я в нем не нахожу.

Поэтому я отказываюсь от фантастического предложения. О намеченном чаепитии молчу, ссылаюсь исключительно на дела. Марина, впрочем, знает, как много значит для меня этот перевод. Я ей все уши прожужжала, отрывки зачитывала вслух. Так что она и не уговаривает особо. Все понимает, ага.

Ох, хорошо, что не все!..

Еще один непростой вопрос: как меня найти? Я, конечно, говорю, что поселюсь у Наташки (и сама в это более-менее верю). Они с Мариной знакомы; кажется, даже понравились друг дружке. Но диктовать Наташин телефон я почему-то не захотела. Соврала зачем-то: дескать, нет там никакого телефона. Есть пейджер; номера не помню. Как со мной связаться? Хороший вопрос... Ну вот, например, по этому же телефону. Товарищ по несчастью побудет нашим связным, все мне передаст, если уж так получилось.

Украдкой кошусь на своего спутника: как ему такой поворот? Кажется, доволен. Я бы даже сказала, ликует. Могу его понять. Я и сама практически ликую, хотя куртку и книжки все же жалко до слез. О, да, кстати о слезах.

- Маринушка, - прошу, - скажи Леше, или кто там будет разбираться с кафе, пусть мои книжки и одежку заберут, если не сгорело. Им - мусор, а мне - ценное имущество.

- Там двери железные, - утешает меня Марина. - И в твоей комнате, и в кладовой. Не сгорело ничего, думаю... Конечно, я Леше скажу. Все будет хорошо. Он же знает, что ты - мой второй ребенок...

"Второй ребенок". Надо же. Никогда не думала, что она ко мне так относится. Нет, ну понятно, сейчас у нас бурные эмоции, общее горе, общая радость: все-таки уцелели обе, почти чудом. Рвани оно на полчаса раньше и... Ох, нет.

Но мы живы, здоровы, и Маринушка называет меня своим "вторым ребенком". А мне приятно, черт побери! И плевать, что все это просто эмоции.

- Как его хоть зовут-то, твоего "связного"? - вдруг спрашивает Марина.

Вот это да. А я и не знаю.

Смешно. Кому сказать, не поверит.

Прикрываю трубку рукой, спрашиваю его шепотом. Молчит, думает. Вспоминает, что ли? Или сочиняет наспех?

Какая, впрочем, разница. Нет, пожалуй, информации менее важной, чем имя человеческое. Цвет волос, и тот может больше рассказать о своем обладателе.

Наконец рыжий принимает решение. Говорит, что его зовут Максим. Будем считать, так оно и есть. Не паспорт же у него требовать, в самом деле...

Получив это сокровенное знание, Марина спешно прощается. Говорит, ей надо собираться. Там, на этой трехэтажной даче, даже посуды пока нет. Сауна есть, а, скажем, чайника или хоть кружки какой-нибудь нет. Об одеялах да подушках и говорить нечего. Эх, ничего-то они в жизни не понимают, эти "новые русские". Даже те из них, которые, теоретически говоря, древние индейские...

* * *

- Мы, кстати, уже почти приехали, - объявляет Максим, принимая из моих рук почти раскаленную трубку.

Вид у него при этом вполне виноватый. Словно бы признает за собой некий злодейский умысел. Дескать, мог бы подальше поселиться - вот, к примеру, как некоторые буржуи, в сотне километров от Москвы, чтобы поездка наша длилась и длилась, не завершалась никогда.

Как будто прочитав мои мысли, объясняет:

- Не люблю, когда что-то заканчивается. Даже домой приезжать не люблю. То есть дома-то хорошо, но вот говорить себе: "приехали", останавливаться, выходить из машины - ох, это не по мне!... Не понимаешь, да?

Честно говоря, действительно не понимаю. Но молчу, слушаю. Не перебиваю.

- Для меня, - говорит, - всякая завершенная история - история о смерти, рассказанная смертным повествователем смертному слушателю. Мой внутренний ребенок очень этого дела боится, но верит, что бывают иные какие-то варианты, и вечно нудит: "А что было дальше?" - в надежде, что "дальше" было хоть что-то, кроме тишины...

Теперь, кажется, понимаю. Но его несет.

- В момент завершения всякого дела, даже такого пустякового, как поездка домой, я остро чувствую собственную смертность. Строго говоря, я встречаюсь со своей смертью всякий раз, когда паркуюсь у подъезда. Зато незавершенность представляется моему воображению чуть ли не пилюлей бессмертия из кладовых Лунного Зайца. В моей идеальной истории путник выходит из пункта А, но в пункте Б его ждут напрасно: этому счастливчику суждено увязнуть в какой-то собственной, персональной бесконечности; понравится ему это или нет - другой вопрос. А вот мне - скорее да, чем нет.

- А ты пробовал? - спрашиваю.

- Что? - вздрагивает.

Ну вот, проснулся. Вспомнил наконец обо мне. Надеюсь, хоть знакомиться по новой не придется?

- Ты так говоришь, словно уже пробовал застрять в этой самой бесконечности, - поясняю.

Ухмыляется.

- Есть такое дело. Пробовал. И не раз. Но это отдельная история, специально для твоих ушей. Очень, очень длинная.

- Я так понимаю, у тебя коротких историй вообще нет. Парочка просто длинных, а все остальные - бесконечные. Если я тебя правильно поняла.

- Ты, - говорит, - удивительно правильно меня поняла. Так правильно, что слов нет. Единственный нюанс: все мои истории бесконечные, даже те, которые кажутся просто длинными. Просто я изобрел отличный способ их рассказывать. Нужно начать с начала, пропустить середину и наскоро придумать какой-нибудь хороший конец.

- Чтобы вышла волшебная сказка? - спрашиваю, выходя из машины. И замираю, жадно вдыхая теплый ветер, приправленный сосновым ароматом. Пахнет здесь, как в пригороде. Хорошее, оказывается, место это Бабушкино. А я тут и не была никогда до сих пор...

Он молчит, поднимает стекло, запирает дверцы, достает из багажника здоровенную спортивную сумку, копается в карманах, извлекает связку ключей. Хлопочет. И, только благополучно завершив акт беспрецедентного насилия над кодовым замком и впустив меня в теплый, вонючий подъезд, соглашается.

- Ну да. Я и есть сказочник. Практически Оле-Лукойе.

- Который из них? Первый или второй?

Хмурится, потом вспоминает, о чем речь.

- От второго, - шепчет доверительно, - я и сам прячусь.

Что тут скажешь?

Молчим. Топаем пешком на пятый этаж. Известное дело, хрущевка, без лифта. Я сама в такой выросла, хоть и за добрую тысячу километров отсюда. Наконец он отпирает дверь, первым делом включает свет в коридоре и пропускает меня вперед. На меня тут же падает здоровенный черный зонт. Достойное завершение беседы, ничего не скажешь.