Чтение 5–й страницы книги ~Смилодон~

отпускников. Пальмы, каштаны, подстриженные акации, белые фасады бывших
санаториев, колонны и решетки эпохи сталинизма. В недалеком прошлом
номенклатурный рай, ныне же услада культурного отдохновения. Разгульного,
по-ново. Только Буров был дикарь. Мурлыча себе под нос, он вышел из автобуса,
вдохнул полной грудью, глянул по сторонам и направил стопы не к гостиничным
фасадам, нет, - к ближайшему столбу, обклеенному объявлениями. С частным
сектором оно-то попроще. А значит, и подешевле. Объявлений хватало, только
напечатанные на машинке или на принтере Буров не читал - эти наверняка все
продумали, рассчитали, десять шкур сдерут. С ухмылочкой он присматривался к
рукописным призывам, правда, вначале тоже не вникая - анализировал почерк. Вот
писано голимым алкоголиком, вот откровенным хамом, вот человеком
раздражительным и нервным, вот крайне неуравновешенным и склонным к воровству.
А шли бы они все куда подальше. Наконец на глаза попалось объявление,
написанное просто и доходчиво, явно женской рукой. В почерке чувствовалась
гармония, вкус, хорошее здоровье и... неудовлетворенная сексуальность. И просили
не дорого. "Так, так", - бросив заниматься графологией, Буров хмыкнул и пошел
звонить нежадной Зое Павловне, которую замучил основной инстинкт.

- Да, - сказала она и без церемоний назвала адрес. - Приезжайте, я
дома.

Голос у нее был низкий, хорошо поставленный, даже по телефону очень
сексуальный и волнующий.

- Еду, - пообещал Буров, бросил трубку и направился в лабаз -
заявляться в незнакомый дом с пустыми руками было как-то неудобно. Отлично
развитое воображение уже нарисовало ему эту Зою Павловну - грудастой,
длинноногой, томящейся в искусе смуглянкой. Естественно, с чувственными губами,
страстно раздувающимися крыльями чуть вздернутого носа, карими глазами с
поволокой и ослепительным жемчугом зубов. Ничего, милая, ничего, скоро мы
покончим с твоими проблемами...

Жила Зоя Павловна на улице Роз в стандартном пятиэтажном доме, какие
уже лет как сорок с гаком в народе называют хрущебами. Скамеечки у подъезда
были некрашены, истертая лестница затоптана, квартирная дверь - картонной,
несерьезной, пни посильнее - и заходи. "Не слышны в саду даже шорохи", -
электронно проиграл звонок, повисла пауза, и Буров услышал все тот же
сексуальный голос:

- Кто там?

- Насчет комнаты, - ответил он, ухмыльнулся и приготовился узреть ту
самую, с грудями и ногами. - Я вам звонил где-то полчаса назад.

- А, сейчас, - выстрелил замок, дверь открылась, и Буров лишний раз
убедился, что с воображением лучше не связываться - Зоя Павловна была рыжая,
сероглазая, скуластая, с занятными такими конопушками на носу. Взгляд живой. И
фигура очень даже ничего.

- Прошу, пожалуйста, - она показала комнату семь на восемь, похлопала
по кровати, оправила занавеску. - Можете еще холодильником пользоваться. На
кухне.

Взгляд остановить было не на чем. Плохонькая мебель, убогий
телевизор, чешское стекло в гэдээровском серванте. Очень опрятная, чистенькая
нищета. Ясно, почему входная дверь картонная - брать нечего.

- Пойдет, - Буров кивнул, вытащил бумажник, расплатился вперед. -
Здесь за месяц. - Подмигнул весело, подкупающе улыбнулся. - Разрешите
представиться: Василий Гаврилович Буров, из Питера. Первый день в отпуске,
прибыл на бархатный сезон. Полагаю, это надо отметить. У вас, Зоя Павловна,
бокалы найдутся?

Нашлись. Буров вытащил вино, сыр, охотничьи колбаски, Зоя Павловна
пошла на кухню гоношить яичницу и ставить чайник. Двигалась она легко и споро,
то и дело поправляя челку и посматривая на Бурова из-под загнутых ресниц.
Ладно, чокнулись, выпили, взялись за еду, выпили еще и потихоньку
разговорились. Зоя Павловна работала в школе, средней, преподавала химию, а
нынче проводила забастовку, потому как сочинским учителям зарплату не платили
аж с марта месяца. Хорошо еще мать ее, Надежда Николаевна, живущая неподалеку,
в поселке Гумария, согласилась взять к себе внучонка Вовку, шустрого дошколенка
неполных пяти годов. Так что одну комнату теперь можно сдавать. Иначе вообще
хана. А муж? Муж объелся груш. Лучше без него. Буров о себе особо не
распространялся - так, военный офицер, с женой не в ладу. Все больше слушал,
понимающе кивал, подливал Зое Павловне в бокал. Она ему определенно нравилась -
не болтушка, не вертушка, не дуреха и не жеманница. И почему это нормальных баб
жизнь особо не балует?

Выпили вино, прикончили яичницу, и Буров приглашающе взглянул на Зою
Павловну:

- Как насчет искупаться? Компанию не составите?

- А что, вода, говорят, еще теплая, - обрадовалась та и принялась с
поспешностью грузить посуду в раковину. - Я за. Только вот загорать не люблю,
как поганка бледная.

- Ну вот и хорошо, - Буров встал, поблагодарил и отправился к себе
готовиться к купанию. Положил в презерватив несколько купюр, завязал его узлом,
сунул во внутренний карман шикарных, с эмблемой на причинном месте, плавок. А
вот футболку надел линялую, и брюки с пузырями да тапки стоптанные на босу ногу
- брось - на улице никто не поднимет. А уж на пляже тем более.

- Ну и правильно, - взглянула на него с одобрением Зоя Павловна и
забренчала ключами, запирая квартиру. - Нам нечего терять, кроме своих цепей.

Сама она была одета немногим лучше, в короткий сарафан и старенькие
босоножки. Не маленькая. В России живем. Где воруют.

Солнце отражалось в море мириадами брызг, ветер доносил запахи
дальних странствий, немногие энтузиасты бархатного отдыха ловили теплые, уже не
обжигающие лучи. А топчанов-то свободных, топчанов...

- Давайте вот здесь, - Зоя Павловна вытащила из сумки подстилку,
ловко расстелила неподалеку от воды, озорно тряхнула волосами и в два счета
рассталась с босоножками. - Солнышко-то греет, галька теплая.

Вздохнула глубоко, потянулась всем телом и решительно сняла сарафан.
В черном, чисто символическом бикини ей было куда как лучше, чем в одежде.
Стройная, поджарая, тонкая в кости, однако все, что надо, круглое. И кожа -
бархатистая, ослепительно белая, красиво оттененная купальником и волосами. Не
бледная поганка - пригожая молодица с телом лакомым, белосахарным.

"Похоже, повезло мне с хозяйкой", - Буров с трудом отвел глаза, тоже
разделся и залюбовался на волну.

- Красота-то какая, а, Зоя Павловна?

Честно говоря, черта ли ему было собачьего в этих волнах. О другом
думал...

А ей тоже было не до морских красот, она не отрываясь смотрела на
Бурова. На его мощный торс, широкие плечи, могучую, отлично прочеканенную
грудь, бугристые бицепсы, крепкие ноги. Чувствовалось сразу, что погоны офицера
заслужил он не на парадах и смотрах. Об этом свидетельствовали многочисленные
шрамы и длинная, побелевшая строчка операционной штопки. И зеседенькая
татуировка на плече - череп с красноречивой надписью: "Killing is no murder"
[Умерщвление не убийство (англ.).].

- Господи, это же что такое? Кто это тебя так? - Зоя Павловка, даже
не заметив как, перешла на "ты" и провела ладонью Бурову по прессу, аккурат по
розовому выпуклому рубцу.

Ладошка у нее была прохладная и мягкая, очень приятная на ощупь.

- Порезался, - Буров хмыкнул, пожал плечами. - "Завтрак туриста"
открывал. Ну что, купаться идем?

Не стал рассказывать, как ему хотели выпустить кишки, а он убил
врага, вырвав трахею соединенными в кольцо большим и указательным пальцами.

Ладно, пошли купаться. Взявшись за руки, в компании солнечных
зайчиков. Вода была теплой, располагающей к заплывам. Только не всех. Зоя
Павловна, хоть и жила на море, плавала не ахти, по-собачьи, смешно отплевываясь
и задирая подбородок. С водной стихией она была что-то не в ладу. Зато уж Буров
резвился вовсю, демонстрируя высший класс боевого плавания. Мастерски нырял,
высовывался по пояс над поверхностью воды, резким рывком выскакивал высоко в
воздух, словно ниндзя, запрыгивающий способом "молодого лобана" в лодку своих
врагов. Ключом вскипало море, играли на солнце брызги, публика на берегу
таращила глаза - во дает ихтиандр, ну и нажрался же. Наконец купание
прискучило, потянуло на сушу. Буров и Зоя Павловна вылезли на берег, полежали
рядышком на горячей гальке и вдруг почувствовали, что они знакомы уже сто лет.
Ну, по крайней мере двадцать. И очень близко. А все говорят, что тонких струн
души не существует. Еще они почувствовали, что хорошо бы чего-нибудь съесть,
яичница и колбаса остались в области воспоминаний. Вот тут-то и пригодились
буровские кровные, заныканные в интимном резиноизделии. На них были куплены
кура, ветчина, буженина, сосиски, молдавское красное, грузинское белое,
советское игристое полусладкое. Так что дома они устроили пир на весь мир,
вернее, на двоих - романтический, при свечах, в обществе беззаботных мотыльков.
А потом как-то получилось само собой, что прижалась Зоечка Бурову к груди, и
оба ощутили то, что легкомысленные французы называют "конжсьен" - любовный
удар. Временное помутнение сознания. И пришли в себя очень не скоро -
обнявшись, совершенно голые, соленые от моря и любовного пота.

- Господи, неужели это было? - Зоечка блаженно вытянулась, глаза ее
светились восторгом и наслаждением. - Слушай, а может, ты снишься мне?

- Конечно, солнце мое, это сон, - в тон ей ответил Буров, перевернул
на бочок и ласково, но настойчиво начал пристраиваться с тыла. - Ложись
поудобнее, баюшки-баю. Я тебе колыбельную сейчас... На три голоса...

И снова сотрясалась кровать, и снова брякала посуда в серванте, и
снова заходилась криком Зоечка, вибрировала всем телом, изгибалась дугой,
теряла голову, бешено стонала и ругалась. Ей было так хорошо, как может быть
хорошо жизнелюбивой женщине с настоящим, понимающим толк в любви мужчиной.
Однако все кончается - была уже полночь, когда дуэт распался. Только не
спалось.

- Пить хочешь? - Зоя ласково коснулась Бурова, прошептала в ухо: - Я
ведь все соки выжала из тебя. Ну что, поставить чайник?

Двигалась она лениво, словно объевшаяся кошка, а говорила нараспев,
как пантера из мультфильма "Маугли". Буров, однако, чая не хотел. Несмотря на
перелет, смену часового пояса и обильную потерю гормонов, его распирала