- не только конспирация. Действительно, повсюду альбомы выкроек, и
обрезки тканей там и сям, и ножницы поверх...
продавленное кресло, обтянутое, как в больнице, белой простыней. Ася опять
едва не скривилась в ядовито-горькой ухмылке, опять сдержалась едва-едва.
Только сегодня мечтала, чтобы Асенькой называли, вот и дождалась. Но как-то
не тот контекст. Сама Александра уселась напротив Аси, у стола, и подвинула
по столу пепельницу с горкой окурков так, чтобы она оказалась ровно
посередине между Асей и ею самой. - Кури. Ты ведь обрадовалась, когда
увидела, что я курю? Уже невмоготу, сигарета сама в руку просится?
курила. В молодости баловалась, конечно... и только.
тебя коробит, что я обратилась к тебе на <ты>.
стряхнула в пепельницу пепел. - Но ведь ты сама назвалась Асей и ни разу не
назвала своего отчества. Что же мне было делать?
женщину. Да, незаурядная особа. Когда-то была красива, возможно, даже очень
красива. Не той модной нынче красотой, которая сразу вся на ладони, не
тупенькой миломордашкостыо ногастых акселераток, которые умеют кое-как
ездить на мотоциклах, целуются и отдаются, не вынимая жвачки изо рта, и с
пеленок знают все о гинекологии и о том, что от них надо парням, которые
тоже только и умеют, что ездить на мотоциклах и сурово, мужественно бить
тех, кто слабее; и что им самим надо от этих парней. Нет. Не броской, но
бесконечной переливами духовной красотой, перед которой всегда, кроме
последних лет, так преклонялись на Руси; красотой, от которой щемит сердце,
как от скрипичной сонаты или от освещенных закатом сосен над темным
зеркалом озера, затерянного в лесу. Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать...
Иконописное лицо. Любовь, порыв, бесшабашная радость, самоотречение и
сострадание - вот из чего была соткана эта женщина. А мир изжевал все это и
сплюнул под мотоцикл. Она и сейчас могла бы быть красива, если бы не
находилась в последнем градусе отчаяния и усталости. Сердце, конечно, и
желудок, конечно. Сердце - от постоянных адских стрессов, желудок - от
многолетней дрянной еды на бегу. Даже не еды, а так называемого
перекусывания. Жуткое слово. Перекусил... кого? чем? Совершенно не следит
за собой, мимоходом подкрашивается какой-то дешевой дрянью, просто по
привычке, как зубы чистят - и к станку... Нет, не к станку, конечно; к столу.
На столе... телефон и бумаги на столе, очевидно. Секретарь. Мужчины нет. Под
глазами синяки, мешки. Ранняя седина, которую даже не пытается скрыть.
Неужели такое горе - из-за мужчины? Нет, наверняка что-то более серьезное.
Ребенок пристрастился к наркотикам? Уже ближе. А мужчины - мужчины
просто нет, и ей это уже все равно. С ее характером у нее действительно
должны быть проблемы с мужчинами. Не курю, видите ли. Мой дым буквально
весь готова была заглотить, грудь ходуном заходила... грудь красивая до сих
пор. Гордыня. Но сейчас это - так, от отчаяния, отчаяние подчас удесятеряет
гордыню; ежик, ежик, спрячь иголки... Сразу всплыл Достоевский: самые
гордые самыми пошлыми рабами-то и становятся! Нет, эта женщина не могла
быть рабой и совершенно не могла быть пошлой. Просто она делалась частью
того, кого любила. С радостью делалась, счастлива этим была... А ее кто-то
ампутировал, эту часть. Но здесь она не потому. Скорее всего, и впрямь что-то с
ребенком - ушел из дому и пропал или... вляпался в какую-нибудь секту?
Ищет ребенка, очевидно. Охо-хо, ничем я ей не помогу...
дня не звонил; по-прежнему, вероятно, весь в грустях. Ничего, деньги кончатся
- позвонит. Нормальный жизненный цикл уж который год. Мам, ты знаешь,
как-то так получилось, что я опять совершенно пустой...
совсем, совсем нестандартное. Оно не укладывалось в шаблоны, наработанные
многолетней практикой. Александра Никитишна была даже благодарна си-
дящей напротив женщине за то, что та молчит и никак не решается перейти к
делу, хотя обычно старалась тратить как можно меньше времени на этот свой не
вполне честный приработок. Вот шить ей нравилось, в шитье был реальный
процесс и реальный результат, и результат этот - положительный,
материальный, возникал в конце концов всегда. Так приятно сделать своими
руками что-то настоящее! Так приятно его потом отдать - зная, что это
действительно одежда, ее будут носить, гладить, стирать, вешать в шкаф,
доставать из шкафа и надевать сызнова... А тут... мыльные пузыри. Но лишних
денег не бывает, и если есть хоть какой-то дар, скромненький, задрипанный,
сродни жульничеству, да, сродни, пусть! - нельзя не выкачивать из него хоть
малость. Не те времена.
сияния... И тут у нее буквально перехватило дыхание, сердце зашлось.
десятирублевок и кинула ее на стол рядом с пепельницей.
сказала она ровно, но так напряженно, что казалось, голос вот-вот сорвется. -
Я не верю в ведовство. Я не верю ни в Бога, ни в черта, ни в инопланетян, ни в
Шамбалу и ни в какую вообще дребедень. Раз в жизни я поверила человеку,
который сам, наверное, верил в то, что ухватит жар-птицу... впрочем, к делу это
не относится.
Александра Никитишна. - Незачем ими так царственно разбрасываться.
обращение на <вы> выбило ее из едва нащупанного ритма. Потом, ощутимо
напрягшись, проигнорировала услышанное.
военкомате, в штабе округа с какими-то ярыжками в погонах провела, кажется,
полжизни. Унижалась, чуть ли не отдавалась... сто раз писала в часть, бегала по
материнским комитетам - и разрешенным, и неразрешенным, и
полуразрешенным... Да, - она глубоко вздохнула, потом с силой провела
ладонями по щекам, уродливо натягивая их на почти спрятавшийся в складках
рот. Опустила руки. Лицо неторопливо расправилось. - Простите. Мой сын
Антон был призван в армию осенью прошлого года. Последнее письмо я
получила от него в феврале. В нем, кроме прочего, определенно говорилось, что
его часть отправляют на Закаспийский фронт...
все правильно, проблема в ребенке... но мне и в голову не пришло, что ее сын
уже год назад достиг призывного возраста. Раненько же она родила. А можно
было бы догадаться, что именно и только так она и должна была бы...
Характерец, Да, девочка, представляю, сколько наломала ты дров с тех пор, как
начала подкладывать ватку в штанишки. И сколько тебя ломали. А сломали?
Интересно, сломали - или просто сожгли? А интересно - совсем сожгли? Я
же чувствую, что не совсем. И пожалуй, даже не совсем сломали. И эта пере-
ливчатая, медленно тающая пуповина, давно уже оборванная, но еще чуть
теплящаяся тем же светом, каким горит тот светляк...
Александра Никитишна, чтобы хоть что-то сказать, потому что женщина
замолчала и молчала уже, наверное, с полминуты, строго и недоверчиво глядя
ведунье в глаза.
Это его записная книжка.
образом, - не удержалась Александра Никитишна. Ася пожала плечами:
этому делу относишься...
книжкам?
действительно из какой-то бульварной книжонки. В детстве мы все такое
читаем иногда.
Никитишна, беря из Асиных рук строгую черную записную книжку. Мельком
полистала. Мало телефонов, мало имен. Очень ограниченный круг общения.
Нелюдимый? Мама подавила? Такая может... Представляю, когда она
влюблялась и пыталась стать частью своего беззаветно любимого - мужику
надо просто глыбищей быть, чтобы под тяжестью этакой части не опроки-
нуться... Или, наоборот, в маму - чересчур разборчив, как золотоискатель?
Почерк уже вполне мужской, не надломленный и не сдавленный - колючий,
стремительный. Значит, скорее, в маму. Интересно бы взглянуть на почерк
мамы, подумала Александра Никитишна. Впрочем, и так очевидно: парень
серьезный, суровый и от мамы взял немало. А от папы? Да какое мне дело, соб-
ственно... Но бабье любопытство пересилило:
уродился. Это Антонов любимый галстук. На выпускном вечере он был в нем.
сразу не скажу, что это все для меня слишком серьезно? Что ей обращаться
сейчас ко мне - все равно что поручать планирование десантной операции
ковровому клоуну? Что я - просто балаболка?
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий