поговорим о чем-нибудь другом. Как долго вы знаете Калдрена?
сказала Кома.
ним.
спать. Калдрен способный человек, но живет он только для себя. Вы играете
в его жизни значительную роль. Собственно, вы являетесь единственным моим
серьезным соперником.
Потому постоянно следит за вами. - Она внимательно взглянула на Пауэрса. -
Мне кажется, он чувствует себя в чем-то виноватым.
считал, что это мне нужно чувствовать вину.
провели на нем. Какие-то эксперименты?
как и многие другие, к которым я был причастен. Если Калдрен чувствует
себя виноватым, то это, быть может, идет от того, что он чувствует себя в
какой-то степени ответственным за мое фиаско.
целыми ночами ходит по комнате, что не может спать. В действительности эта
нехватка сна является у него нормальным состоянием.
зрения операция прекрасно удалась. За нее можно бы получить Нобелевскую
премию. В нормальных условиях периоды сна у человека регулирует
гипоталамус; поднимая уровень сознания он дает отдых волосковым структурам
мозга и дренирует накопившиеся в них токсины. Однако, когда некоторые из
управляющих петель оказываются разорваны, пациент не получает, как в
нормальных условиях, сигнал ко сну и дренаж происходит в сознательном
состоянии. Все, что он чувствует, это род временного помрачнения, который
проходит чрез несколько часов. В физическом смысле Калдрен увеличивает
наверняка свою жизнь на двадцать лет. Психе же добивается по каким-то
неизвестным причинам сна, что в результате дает бури, временами терзающие
Калдрена. Все это дело лишь большая и трагическая ошибка.
нейрохирургов, вы называете своего пациента буквами К.А. Аналогия с Кафкой
неоспорима.
сказал Пауэрс. - Не могли бы вы проследить, чтобы Калдрен не забрасывал
своих визитов в клинику? Ткани вокруг шрама все еще требуют периодического
контроля.
один из последних документов Калдрена, - сказала Кома.
окончательных утверждений о человеческом роде, которые собирает Калдрен.
Собрание сочинений Фрейда, Квартеты, Бетховена, репортажи с Нюрнбергского
процесса, электронная повесь и тому подобное... - Кома прервалась видя,
что Пауэрс не слушает ее. - Что вы рисуете?
огромной точностью рисовал четырехрукое солнце, идеограмму Уайтби.
почувствовал, что рисунок обладал какой-то странной, непреодолимой силой.
продемонстрировать. Он достал где-то старую опию последних сигналов,
переданных экипажем "Меркурия-7" сразу после их посадки на Луну. Вы
помните эти странные сообщения, которые они записали незадолго до смерти,
полные какого-то поэтического бреда о белых садах. Это мне немного
напоминает поведение растения здесь, в вашей лаборатории.
она.
виднелось написанное число:
сарказмом произнес Пауэрс. - Я соберу целую коллекция, пока это окончится.
стола и целый час разглядывал вырисованную на бумаге идеограмму.
пустых холмов, к давно неиспользованному военному стрельбищу,
расположенному над одним из отдаленных соленых озер. Тут же за подъездными
воротами было выстроено несколько малых бункеров и наблюдательных вышек,
один или два металлических барака и покрытые низкой крышей здание складов.
Вся площадь была окружена белыми холмами, которые отрезали ее от
окружающего мира. Пауэрс любил бродить пешком вдоль стрелковых позиций.
Замыкаемых бетонными щитами на линии горизонта. Абстрактная правильность
размещения объектов на поверхности пустыни вызывала в нем чувство, что он
является муравьем, разгуливающим по шахматной доске, на которой
расставлено две армии, одну в форме бункеров и вышек, другую - мишеней.
не так он проводил несколько своих последних месяцев. Прощай, Эниветок, -
написал он в дневнике, но в сущности систематическое забывание было ничем
иным как запоминание, каталогизированием вспять, перестановкой книг в
библиотеке мысли и установкой их в нужном месте, но корешком к стене.
и стал смотреть в направлении мишеней. Ракеты и снаряды выгрызли местами
целые куски бетона, но очертания огромных, стоярдовых дисков, раскрашенных
красным и голубым, все еще были видны. Полчаса он стоял, смотря на них, а
мысли его были бесформенны. Потом без раздумья он сошел с вышки и прошел к
ангару. Внутри было холодно. Он ходил среди заржавевших электрокаров и
пустых бочек, пока в противоположном конце ангара, за грудой дерева и
мотками проволоки, не пошел целые мешки с цементом, немного грязного песка
и старую бетономешалку.
бамперу бетономешалку, нагруженную песком, цементом и водой, которую он
вылил из лежащих вокруг бочек, после чего загрузил еще несколько мешков
цемента в багажник и на заднее сидение. Наконец он выбрал из груды
деревяшек несколько прямых досок, впихнул их в окно автомобиля и двинулся
чрез озеро в направлении центральной мишени.
голубого диска, вручную приготовляя бетон, перенося его и вливая в
примитивные формы, которые соорудил из досок. Потом он формовал бетон в
шестидюймовую стенку, окружающую диск. Он работал беспрерывно, размешивая
бетон рычагом домкрата и заливая колпаком, снятым с колеса. Когда он
кончил и отъехал, оставляя инструменты на месте, стена, которую построил,
уже имела немногим более тридцати футов длины.
двадцать часов в сутки, базой моей временной ориентации был полдень;
завтрак и ужин сохранили свои давший ритм. Сейчас, когда мне осталось
только одиннадцать часов в сознании, они являются постоянный барьером,
подобный фрагменту рулетки. Я вижу, сколько еще осталось на катушке, но не
могу снизить темпа, в котором развивается лента. Время провожу в медленном
паковании библиотеки. Пачки слишком тяжелые, поэтому не двигаю их. Число
клеток стало до 400 000. Проснулся в 8:10. Засну в 9:15. (Кажется, я
потерял часы, понадобилось ехать в город чтобы купить себе новые).
позади как автостраду. Последняя неделя каникул всегда проходит быстрее,
чем первая. При этой скорости перемен мне осталось, наверное, еще четыре
или пять недель. Сегодня утром я пробовал вообразить себе эту мою
последнюю неделю - последние три, два, один, конец - и внезапно меня
охватил такой приступ страха, непохожий ни на что из пережитого до сих
пор. Прошло полчаса, пока я оказался в состоянии сделать себе
поддерживающий укол.
96 688 365 408 702. Доводим почтальона до сумасшествия. Проснулся в 9:05.
Засну в 18:36.
хотел положить трубку, по как-то мне удалось до конца сохранить вежливость
и обсудить последние формальности. Он восхитился моим стоицизмом, применил
даже слово "героический". Этого я не чувствую. Отчаяние прописывает все -
отвагу, надежду, дисциплину - все так называемые добродетели. Как трудно
сохранить этот внеличный принцип согласия с фактами, который находится в
основе научной традиции. Я пробую думать о Галилее перед лицом инквизиции,
о Фрейде, терпеливо сносящем боль своей пораженной раком челюсти.
Акунин Борис
Шилова Юлия
Круз Андрей
Акунин Борис
Сапковский Анджей
Володихин Дмитрий