зашнуровывал на своих узких длинных ногах теннисные туфли. Туфли казались
чужими и неуместными рядом с темными обшлагами его пиджака. Наконец он
встал.
покачайтесь немного с пяток на носки, попрыгайте, поскачите, что ли, а я вам
все доскажу. Значит, так: я отдаю вам деньги, вы отдаете мне туфли. Я должен
вам еще доллар. Но, как только я надену эти туфли, мистер Сэндерсон, как
только я их надену, знаете, что случится?
всякие свертки, приношу вам кофе, убираю мусор, бегаю на почту, на телеграф,
в библиотеку! Я буду летать взад и вперед, взад и вперед, десять раз в
минуту! Вот вы теперь сами чувствуете, какие эти туфли, сэр, сами
чувствуете, как быстро они будут меня носить! Ведь они на
пружинах--чувствуете? Они сами бегут! Охватят ногу и уже не дают никакого
покоя, им совсем не нравится стоять на одном месте. Вот я и буду делать для
вас все, что вам не захочется делать самому, да знаете, как быстро! Вы
сидите спокойно у себя в лавке, в холодке, а я буду носиться за вас по всему
городу. Но ведь если по правде, это буду не я, это все туфли! Возьмут и
помчатся по улицам как бешеные, раз-два--за угол, раз-два--обратно! Вот как!
он поглубже засунул ноги в туфли, пошевелил пальцами, повертел ступней,
вытянул ногу в подъеме. В открытую дверь задувал ветерок, и мистер Сэндерсон
тихонько покачивался, подставляя ноги под его свежее дуновение. Туфли
неслышно тонули в мягком ковре, точно в бархатной траве джунглей, во
вспаханном черноземе или в размокшей глине. Старик с серьезным видом
привстал на носки, оттолкнулся пятками, словно от пышного теста, от
податливой мягкой земли. Все его ощущения отражались у него на лице, как
будто быстро переключали разноцветные огни. Рот приоткрылся. Он еще немного
покачался на носках -- все медленнее, медленнее -- и наконец застыл; голос
мальчика тоже умолк, и в глубокой, многозначительной тишине они стояли и
смотрели в глаза друг другу.
а старик, казалось, обдумывал некое неожиданное открытие.
продавать у меня тут ботинки?
делать, когда вырасту.
своего добьешься. И никто тебя не удержит,
коробок с обувью, и вернулся к прилавку с туфлями для Дугласа. Потом он
писал что-то на листке бумаги, а Дуглас в это время надел туфли, завязал
шнурки и теперь стоял и ждал.
тобой квиты и ты получаешь расчет.
ноги--они были уже далеко, на берегу реки, среди пшеничных полей, на ветру,
что гнал его из города. Потом вскинул голову и посмотрел на старика; глаза
его горели, губы шевелились, но с них не слетело ни звука.
Газели?
И--исчез. Шепнул что-то, круто повернулся и исчез. Дверь--настежь, на
пороге--никого. Быстрый шорох теннисных туфель растаял в тропическом зное.
С давних-давних пор, когда его еще одолевали мальчишеские мечты, он помнил
этот звук. Под небом мелькали чудесные создания, скользили под деревьями и в
кустах, убегали все дальше, и оставалось лишь еле слышное эхо...
пола брошенные зимние башмаки Дугласа, отяжелевшие от уже забытых дождей и
давно растаявших снегов. Потом отошел в тень, подальше от слепящих лучей
солнца, и неторопливо, мягко и легко ступая, направился назад, к
цивилизации...
фирмы Тайкондерога. Открыл блокнот. Лизнул карандаш.
Теперь и я буду так делать, все записывать. Вот ты, верно, про это и не
думал, а мы ведь каждое лето опять и опять, снова-здорово делаем то же
самое, что делали прошлым летом.
пускаем первый фейерверк, делаем лимонад, вытаскиваем из ног занозы,
собираем дикий виноград. Каждый год одно и то же, в точности как раньше, и
никаких перемен, никакой разницы. Но это только одна половина лета, Том.
дедушка не все на свете знают.
знают не все. Но тут нет ничего страшного. Я и это открыл.
живешь, ходишь, делаешь что-нибудь, а сам даже не замечаешь. И потом вдруг
увидишь:
раз. Теперь я разделю лето на две половины. Первая в моем блокноте
называется "Обряды и обыкновенности". Первый раз в этом году пил шипучку.
Первый раз в этом году бегал босиком по траве. Первый раз в этом году чуть
не утонул в озере. Первый арбуз. Первый москит. Первый сбор одуванчиков. Все
это бывает из года в год, и мы про это никогда не думаем. А вторая половина
блокнота -- "Открытия и откровения". Или даже лучше назвать "Озарения" --
вот отличное слово, правда? Или, может, "Ощущения"? В общем, когда делаешь
что-нибудь старое, давно известное, ну хоть разливаешь в бутылки вино из
одуванчиков, это, конечно, надо записать в "Обряды и обыкновенности". А
потом про это подумаешь--и уж тут все мысли, какие придут в голову, все
равно, умные или глупые, надо записать в "Открытия и откровения". Вот,
слушай, что я записал про это вино:
целости и сохранности кусок лета двадцать восьмого года". Ну, что скажешь?
стоит так: "Первый раз спорил с папой и получил первую трепку летом 1928
года, утром 24 июня". А в "Открытиях и откровениях" у меня про это так:
собой. Смотрите, они совсем не такие, как мы. Смотрите, мы совсем не такие,
как они. Разные народы -- "и друг друга они не поймут1" . Вот, мотай себе на
ус. Том.
можем поладить с папой и мамой. Вечно одни неприятности с утра до ночи! Дуг,
ты просто гений!
опять и опять,--тут же скажи мне. Потом подумай про это -- и тоже скажи мне.
А в День труда1 мы все это прочитаем и посмотрим, что у нас получится за
лето.
пять миллиардов деревьев. Я это вычитал в книжке. И под каждым деревом есть
тень, верно? Значит, откуда берется ночь? А вот откуда: пять миллиардов
деревьев -- и из-под каждого дерева выползает тень. Представляешь? Вот бы
найти способ удержать их все под деревьями и не выпускать--тогда и спать
ложиться незачем, ведь ночи-то и не было бы вовсе! Вот тебе и выходит:
немножко старого и немножко нового.
карандаш Тайкондерога (ему ужасно нравилось это название).--Ну-ка, скажи все
это еще разок...
тень...
время и свое привычное место. Обряд приготовления лимонада или замороженного
чая, обряд вина, туфель или босых ног и, наконец, очень скоро, еще один,
полный спокойного достоинства обряд: на веранде вешают качели.
принимается невозмутимо разглядывать два пустых кольца, свисающих с потолка.
Неторопливо подходит к перилам, уставленным горшками с геранью, точно Ахав,
который испытующим взглядом встречает ясный тихий день и ясное небо; потом