годилась в октябре, но Чарльз Хэллуэй всегда слушал ее с
удовольствием.
жутковатого восторга, захотелось смеяться и плакать
одновременно. Так бывало, когда в канун Рождества он
смотрел на безгрешные лица детей на заснеженных улицах среди
усталых прохожих. Порок испятнал лица взрослых, грех
оставил на них следы, жизнь разбила их, словно окна
заброшенного дома, разбила, отбежала, спряталась, вернулась
и вновь бросила камень...
чем-то возле телеграфного столба на перекрестке, потом
отошел и вдруг нырнул в открытую дверь давно пустовавшего
магазинчика.
двери. А человек со свертком, кистью и корзиной уже снова
появился на улице. Глаза его, пронзительные и неприятные,
взглянули на Хэллуэя в упор. Человек протянул руку и
медленно раскрыл ладонь. Хэллуэй вздрогнул. Ладонь
незнакомца покрывала густая черная шерсть. Это походило
на... Он не успел сообразить на что. Ладонь сжалась и
исчезла. Человек повернул за угол. Ошеломленный Хэллуэй
смахнул со лба вдруг выступившую испарину и с трудом сделал
несколько шагов к дверям пустого магазина.
лампы, стоял на козлах, словно на похоронах зимы, ледяной
брус длиной шесть футов. Тусклый зеленовато- голубой свет
струился из его глубин, и весь он был как огромная холодная
жемчужина. Сбоку, у самого окна, висел на щите небольшой
рекламный лист. Выведенное от руки каллиграфическим
почерком, там значилось:
ничуть не изменилась с детства. Он помнил ее, точно такую
же, и бродячих фокусников, когда Холодильная Компания
выставляла на всеобщее обозрение кусок зимы с вмороженными
девушками. Вокруг толпились зрители, на экране мелькали
лица комедийных актеров, аттракционы сменяли друг друга,
пока наконец вспотевший от натуги волшебник не вызволял
заиндевевших бедняжек из ледяного плена и они, едва улыбаясь
посиневшими губами, не исчезали за занавесом.
Нет, не совсем.
сердце. Может быть, там, внутри огромной зимней жемчужины,
есть пустое место, этакая продолговатая волнистая выемка,
ждущая жаркую летнюю плоть, может быть, она имеет форму
женского тела?
внутри. Томительное ничто. Изысканная плавность незримой
русалки, позволившей поймать себя в ледяной футляр.
хотел уйти, но еще долго стоял посреди странной ночи, в
пустом магазине, перед холодным арктическим саркофагом,
сверкавшим словно огромная Звезда Индии во мраке...
просительная нотка.
жестокостью.
минуточку, Вилли, - упрашивал Джим.
Театра.
персиками, за сливами и абрикосами, когда приходило время.
Но вот в конце августа, в пору кислейших яблок, случилось
нечто, разом изменившее все: и дома, и вкус персиков, и
даже сам воздух под болтушками-деревьями.
шептал Джим.
плечо. Они стояли на улице, переставшей быть яблочной,
сливовой, персиковой. С некоторых пор она превратилась в
улицу Единственного Дома, Дома с Окном Сбоку. Окно это -
сцена, по словам Джима, а всегдашний занавес - сумрак за
окном - иногда (может, и сегодня?) бывал поднят. И там, в
комнате, на чудных подмостках - актеры. Они говорят
загадочные, невероятные вещи, смеются непонятно чему,
вздыхают, их бормотание и перешептывание казалось Вилли
лишним, он не понимал их.
унимался Джим.
Щеки Джима зарделись. В глазах мелькнул зеленый огонек. А
Вилли словно наяву увидел ту ночь. Он только что закончил с
яблоками на дереве, как вдруг голос Джима шепотом окликнул
его с соседней ветки: "Смотри! Вон там!" Вцепившись в
ствол дерева, странно возбужденный, Вилли смотрел и не мог
отвести взгляда от сцены. Перед ним был Театр, там
незнакомые актеры сдергивали через голову рубашки, роняли
одежду на ковер, нагие, похожие на дрожащих лошадей,
тянулись друг к другу, касались... "Что они творят? -
лихорадочно думал Вилли. - Почему смеются? Что с ними
стряслось? Разве это хорошо?"
там, за окном, была освещена ярко-ярко, и Вилли, оцепеневший
на своем суку, глаз не мог оторвать. До него долетал смех,
он вслушивался в смутные звуки, пока в изнеможении не
скользнул по стволу вниз, почти упал, потом посмотрел вверх,
на Джима - тот все еще висел на своей ветке: лицо словно
опалило огнем, рот приоткрыт... "Джим, спускайся, - позвал
Вилли. Не слышит. - Джим!" Джим наконец посмотрел вниз,
странно посмотрел: как будто идиот прохожий предложил ему
перестать жить и спуститься на землю. И тогда Вилли убежал,
убежал один, просто погибая от половодья мыслей, не думая ни
о чем, не зная, что и подумать.
шелестящими, мерцающими деревьями. Обернулся. Кричит.
епископальный баптист!
него повлажнели.
Не буду, не буду!" Не оглядываясь, он пошел к дому. Быстро.
Мережковский Дмитрий
Шилова Юлия
Мацумото Сэйте
Афанасьев Роман
Белогорский Евгений
Орловский Гай Юлий