его страх не доставлял ему радости - но теперь слова стали черны как
ненависть, а за ними простиралась огромная кровоточащая рана пустоты.
сложна, но впоследствии вы убедитесь в том, что она может быть для вас
разрушительной. Восприятие человеком окружающего мира основано большей
частью на чувстве осязания; фактически, вся система взаимоотношения людей
с окружающим миром построена на осязании. Люди могут не поверить своим
глазам или ушам, но когда они к чему-то прикасаются, то знают, что это
реально. И не случайно мы описываем свои глубочайшие проявления эмоций с
помощью терминов чувства прикосновения. Грустные истории трогают нас за
душу. Неприятные ситуации раздражают или ранят нас. Это неизбежный
результат того, что мы являемся биологическими организмами. Вы должны
бороться за то, чтобы для себя изменить эту ориентацию. Вы разумные
существа - у каждого из вас есть мозг. Пользуйтесь. Пользуйтесь им, чтобы
распознать опасность. Пользуйтесь, чтобы научить себя оставаться в живых.
раскрытыми глазами, губы напряжены от готовых прорваться сквозь сжатые
зубы рыданий. И так повторялось ночь за ночью, неделя за неделей. День за
днем он вынужден был доводить себя до бешенства, чтобы найти силы покинуть
бесполезное убежище своей палаты.
пациентами, уже несколько раз проходившими курс лечения в лепрозории, -
пойманными рецидивистами, которые не в состоянии были выполнить главное
условие своего мучения - условие держаться за жизнь без всякой мысли о
компенсации нынешних неудобств комфортом в будущем, которая и придавала
жизни ценность. Их циклическая деградация и доказала Кавинанту, что его
ночные видения содержали в себе основу для выживания. Ночь за ночью они
колотили его о жестокий и непоправимый закон проказы; удар за ударом они
показывали ему, что полное подчинение этому закону было его единственной
защитой от нагноения, разъедающей прелости кожи и слепоты. В течение
пятого и шестого месяцев лечения в лепрозории он практиковался в ВНК и
других упражнениях с маниакальным усердием. Глядя на пустые антисептичные
стены своей палаты, он словно бы старался загипнотизировать себя с их
помощью. Привычка отсчитывать часы между приемами лекарств постепенно
стала подсознательной. Если же он допускал ошибку или хоть немного нарушал
свой защитный ритм - беспощадному самобичеванию потом не было конца.
временная проходящая фаза. Они имели все основания полагать, что прогресс
его болезни остановился. И отправили его домой.
думал, что готов ко всему. Он приучил себя спокойно относиться к
отсутствию каких бы то ни было вестей от Джоан и к испуганному шараханью
бывших своих друзей и знакомых - хотя эти обиды все еще причиняли ему
боль, вызывая время от времени головокружительные приступы ярости и
отвращения к самому себе. Оставшиеся в доме вещи Джоан и Роджера и
опустевшая конюшня, где Джоан держала прежде своих лошадей, терзали его
измученное сердце, словно едкая кислота, - но он уже подчинил себя задаче
сопротивляться таким раздражителям.
оказался ему не по силам. После того, как он дважды и даже трижды
проверил, действительно ли Джоан ничего не писала, и после разговора по
телефону с юристом, который наводил для него справки, - смущение и
волнение этого человека, казалось, можно было почувствовать даже через
соединяющие их телефонные провода, - Томас отправился в свою
хижину-кабинет, стоящую среди леса, и занялся чтением написанного им
начала второго романа.
каракули смехотворно-наивными было бы для них еще комплиментом. Он едва
мог поверить, что эта высокомерная чушь написана им самим.
оперируя руками с величайшей осторожностью, он разжег огонь в камине и
бросил туда как новый манускрипт, так и напечатанный роман.
ни строчки, то по крайней мере я избавлю свою жизнь от этой лжи.
Воображение? Как я мог быть настолько самоуверенным?!"
сжигал и свои мечты о дальнейшей писательской деятельности. Впервые он
ощутил, насколько верны были наставления врачей; ему надлежало подавить в
себе все воображение. Он не мог позволить себе развивать воображение -
способность, с помощью которой он мог представить себе Джоан, радость,
здоровье. Если он будет терзать себя несбыточными желаниями, то это
нанесет урон соблюдению того закона, который позволял ему выжить.
Воображение было способно убить его, или соблазнить, или обманом склонить
к самоубийству: мысли о недоступном повергли бы его в отчаяние.
уничтожение написанного.
из нержавеющей стали сверкало в флюоресцентном свете ванной злобным
плотоядным взглядом, но Томас намеренно загородил его от света, намылил
лицо, боязливо облокотился о раковину и приблизил лезвие к горлу. Словно
линия холодного огня пересекла его яремную вену - остро ощутимая угроза
пореза, и гангрены, и обострения проказы. Если бы его лишенная половины
пальцев рука соскользнула или дернулась, последствия могли бы быть самыми
серьезными. Но Томас сознательно пошел на риск - для того, чтобы приучить
себя к внутренней дисциплине, усилить свою бдительность при соблюдении
основных правил выживания и подавить свою непокорность им. Бритье этим
лезвием стало у него впоследствии личным ритуалом, ежедневной очной
ставкой со своим положением.
перочинный нож. Как только он чувствовал, что его контроль ослабевает, что
к нему возвращается воспоминание о надежде или любви, он доставал этот нож
и приставлял лезвие к своему запястью.
образом, чтобы выступавших углов было как можно меньше, сведя до минимума
угрозу острых краев и невидимых препятствий; он уничтожил все, обо что
можно было споткнуться, ушибиться или пораниться, так что комнаты стало
безопасно обходить даже в темноте; он сделал свой дом максимально похожим
на свою камеру в лепрозории. Все опасное он поместил в комнату для гостей;
покончив с этим, он запер ее и запрятал ключ подальше.
предварительно выкрутив пробки, чтобы предотвратить возможность загорания
старой электропроводки.
основательно вымыл руки. Мыл он их с мрачным и одержимым видом, и ничего
не мог с собой поделать - физическое чувство нечистоты было слишком
сильно.
сила пульсировала в нем, словно пиратская шпага застряла между ребрами,
непреднамеренно раздражая его. Он чувствовал смертельную потребность
выспаться, но не мог этого сделать, потому что во сне ему теперь стали
чудиться кошмары разложения; несмотря на бесчувственность своего тела, он,
казалось, ощущал, как оно живет. А пробуждение ставило его лицом к лицу с
ужасным непоправимым парадоксом. Не имея никакой поддержки или ободрения
со стороны других людей, он начал сомневаться в том, что сможет вынести
всю тяжесть своей борьбы с ужасом и смертью; тем не менее эти ужас и
смерть объясняли, делали понятным, почти оправданным его отчуждение и
отказ других помочь или ободрить его. Его борьба была результатом тех же
страстей, что обуславливали его изгнание. Мысль о том, что с ним будет,
если он откажется от борьбы, была ему ненавистной. Ненавистной была и
мысль о том, что он вынужден вести безвыигрышную вечную борьбу. Но людей,
которые сделали его духовное одиночество столь абсолютным, он ненавидеть
не мог. Они всего лишь разделяли его собственный страх.
держался за свою отчаянную злобу как за якорь спасения; чтобы выжить, ему
нужна была ярость - ярость, позволявшая ему держаться за жизнь, словно
накинув ей на шею удавку. Бывали дни, когда ярость не покидала его от
восхода солнца до заката.
людей была частью его устава: она была необратимым фактом, столь же
реальным и обязательным, как земное притяжение, напасть и
бесчувственность. Если ему не удастся заставить себя подчиниться фактам,
ему не удастся выжить.
принадлежащий ему клочок земли и отгораживающие его от шоссе, казались
такими далекими, что ничто не могло послужить мостом через эту пропасть.
продолжать борьбу - однако все эмоции должны были быть отринуты им.
желаний, в плену которых находился. Он бродил по лесу позади Небесной
Фермы - высокий худой человек с диким взором, механической походкой и
лишенной двух пальцев правой рукой. Любой острый камень, крутой уступ,
заваленная тропа напоминали ему о том, что жизнь его зависит от его
осторожности, что стоит ему на мгновение ослабить бдительность - и все его
беды исчезнут вместе с ним, безболезненно и для всех незаметно.
становился лишь еще более грустным, предвидя при этом, какой его ожидает
конец: сердце его станет таким же бесчувственным, как и тело, и тогда мир
окончательно будет потерян для него.
Лукьяненко Сергей
Курылев Олег
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия