палатку и все необходимое для жизни на свежем воздухе. Провизию я закупал
в La Brize Marine [Морской ветер (фр.)], а лагерем расположился над La
plage des Grottes [Пляж с гротами (фр.)], где удобно устроился и позволил
расслабиться нервам, наслаждаясь тем временем сценками среди публики.
формам. Секс для них слишком изыскан; им надо было родиться устрицами. На
всех молодых женщин приятно смотреть (включая маленьких коричневых
сестренок, хоть они меня и пугали); единственная разница в том, что одни
выглядят чуть получше, чем другие. Одни полные, другие худые, одни старше,
другие моложе. Там некоторые смотрелись, как будто только что вышли из "Ле
Фоли Бержер". Я познакомился с одной из таких, и был недалек от истины;
она оказалась шведкой, выступавшей в голом виде в каком-то там парижском
обозрении. Я совершенствовал с ней французский, а она со мной английский,
и она пообещала приготовить мне шведский обед, если меня занесет в
Стокгольм, а я приготовил ей обед на спиртовке, и у нас кружилась голова
от "vin ordinaire" [Дешевое красное вино (фр.)], и она захотела узнать,
откуда у меня такой шрам, и я рассказав несколько небылиц. Мархатта хорошо
действовала на нервы старого солдата, и я опечалился, когда ей пришло
время уехать.
Пляже с Гротами, откинувшись на валун и разглядывая кроссворд, как чуть не
окосел при попытке вытаращить глаза на достойнейшую в этом плане особу из
всех, которых мне приходилось видеть в своей жизни.
взгляд я дал ей лет восемнадцать, может, двадцать; позже, когда я смог
смотреть ей прямо в лицо, она все же выглядела на восемнадцать, но могла
бы быть и сорока. Или старше сорока. У нее не было возраста, как у всякой
совершенной красоты. Как Елена Троянская или Клеопатра. На вид она и могла
бы быть Еленой Троянской, однако я знал, что Клеопатрой она быть не может,
потоку что она была не рыжая; она была от природы блондинкой. Тело ее было
цвета поджаренного гренка без всяких следов бикини, и волосы ее были того
же оттенка на два тона светлее. Ничем не удерживаемые, они лились изящными
волнами по ее спине, и было похоже, что ножницы их никогда не касались.
весу. Не полная, вовсе не полная, за исключением тех изящных отложений,
которые облагораживают тело женщины, скрывая лежащие глубже мышцы - я был
убежден, что мышцы у нее есть; в ней чувствовалась мощь расслабившейся
львицы.
женственные (роскошные) бедра; талия ее казалась бы полной у женщины
поменьше ростом, у нее она была восхитительно стройна. Живот ее ничуточки
не провисал и нес идеальный двухкупольный изгиб, в котором угадывалось
прекрасное состояние мускулов. Ее груди - только ее большая грудная клетка
могла поместить в себе груди такой величины так, чтобы не возникало
впечатления "хорошо, но много". Они были высоки и упруги, колыхались лишь
самую малость, когда двигался весь корпус, а на их вершинах коронами
лежали розовые, с коричневым отливом, конфетки, которые явно были сосками,
причем женскими, а не девичьими.
ее были несколько длинноваты для ее роста; кисти и ступни тоже не были
маленькими. Однако все было стройно и мило. Она была изящна, как ни
посмотри; и невозможно было представить ее в неизящной позе. При этом она
была так гибка и подвижна, что, вроде кошки, могла изогнуться, как угодно.
что когда ее увидишь, не ошибешься? Большой рот чуть растянут в призрачную
улыбку, даже тогда, когда в общем черты ее спокойны. Пухлые губы ее были
яркими, но если она и использовала какой-то грим, он был нанесен так
искусно, что я не мог его обнаружить - и одно это могло бы выделить ее из
толпы, потому что в тот год все остальные женские особи носили
"континентальный" грим, искусственный, как корсет, и бесстыдный, как
улыбка проститутки.
не кнопка. А ее глаза...
чтобы на них смотрели, и, раздетые, ожидают этого так же, как и одетые в
бальное платье. Но открыто глазеть невежливо. Я прекратил поединок по
истечении первых же десяти секунд и пытайся только запомнить ее, каждую
линию, каждый изгиб.
отвести глаз. Глаза ее были такой глубокой голубизны, что казались
темными, темнее, чем мои собственные карие глаза. Я сипло сказал:
внимательно, как я изучал ее. Голос ее был теплым, чистым контральто,
удивительно глубоким в самом нижнем регистре.
мной. Я начал было подниматься, но она жестом велела мне остаться сидеть,
жестом, который подразумевал подчинение, как будто она с детства привыкла
отдавать только приказы. Легкое дуновение донесло до меня ее аромат, и я
весь покрылся гусиной кожей.
убежден, что и не француженка. У нее не только не было ни следа
французского акцента, но еще и... ну, в общем, француженки всегда
держатся, по крайней мере, немного вызывающе. Это не их вина, этим
пропитана французская культура. А в этой женщине не было ничего
вызывающего - за исключением того, что само ее существование было
подстрекательством к мятежу.
редкий дар создания мгновенного сближения. Она заговорила со мной так, как
мог бы говорить старый друг, как если бы мы были друзьями, знающими самые
слабые струнки друг друга и разговаривающими tet-a-tete без всяких
натяжек. Она расспрашивала меня обо мне самом, причем некоторые вопросы
были довольно интимными, а я честно отвечал на все, и мне ни разу не
пришло в голову, что у нее нет никакого права выспрашивать меня. Она не
спросила только моего имени, и я - ее. Я вообще не задал ей ни одного
вопроса.
меня. Потом она задумчиво сказала:
повернулась и ушла по пляжу к воде. И уплыла.
называл меня "симпатичным" даже до того, как я сломал нос. А уж
красивым!..
если бы я подумал об этом вовремя. Эта подружка умела плавать.
Потом я наскоро поужинал хлебом с сыром и вином, натянул свою джи-стринг и
отправился в город. Там я прочесал бары и рестораны, поминутно заглядывая
в окна коттеджей, где только они не были занавешены, но не нашел ее. Когда
все быстро начали закрываться, я отступился, вернулся в свою палатку,
изругал себя за восемь видов идиотизма (и почему я не мог сказать: "Как
вас зовут, и где вы живете, и где вы остановились ТУТ?"), залез в мешок и
уснул.
снова проверил plage, "оделся" и ушел в деревню, проверил магазины и почту
и купил свою "Геральд Трибюн".
жизни: я вытащил на свой билет лошадь.
серийных номера. Мне пришлось снова бежать в палатку, откапывать их список
и проверять - и все подтвердилось! Это был номер, который засел в памяти
из-за своей необычности: No XDY34555. Я вытащил лошадь.
достаточно, чтобы я мог продержаться в Гейдельберге... если я продам его
тут же. "Геральд Трибюн" здесь всегда была за вчерашнее число. Это
означало, что жеребьевка прошла, по крайней мере, два дня назад - а за это
время та скотина могла сломать ногу или быть вычеркнута по девяти другим
причинам. Мой билет был стоящими деньгами только пока Счастливая Звезда
значилась в списке участников.
получить наивысшую цену за счастливый билет. Выковырнуть билет из своего
сейфа и продать его!
дукаты!" был не больше раздвоен, чем я.
называл себя, сообщал ей, что меня внезапно вызвали, и умолял ее или
подождать, покуда я не вернусь на следующий день, или, в самом крайнем
случае, оставить письмо с сообщением, как ее найти. Я оставил ее у
заведующей почтой вместе с описанием блондинки - вот такого роста, волосы
вот такой длины, изумительная poitrine [Грудь (фр.)] - и двадцатью
франками с обещанием дать вдвое больше, если она вручит письмо и получит
Орловский Гай Юлий
Березин Федор
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Прозоров Александр
Лукьяненко Сергей