Чтение 5–й страницы книги ~Путешествие в Икстлен~

бесценна для всего, что мы делаем. Он назвал ее "дух".

- Нельзя обойтись без духа, - сказал он. - а у тебя его
нет. Горюй об этом, а не о фотоснимках.

- Что ты..?

Он прервал меня движением головы и вернулся на
несколько шагов.

- Обязательно возвращайся, - сказал он мягко и помахал
мне на прощание.

Глава 2. Стирание личной истории.
Четверг, 22 декабря 1960 года

Дон Хуан сидел на полу около двери своего дома спиной к
стене. Он перевернул деревянную молочную флягу и попросил
меня садиться и чувствовать себя, как дома. Я предложил ему
пачку сигарет, которую я привез. Он сказал, что не курит, но
подарок принял. Мы поговорили о холоде ночей в пустыне и на
другие обычные темы.

Я спросил его, не мешаю ли я его нормальному
распорядку. Он взглянул на меня с какой-то гримасой и
сказал, что у него нет никакого распорядка и что я могу
оставаться с ним до вечера, если хочу.

Я приготовил несколько опросных листов по генеалогии и
родовым отношениям, и я хотел заполнить их с его помощью. Я
составил также по этнографической литературе длинный список
культурных черт, которые, как считалось, присущи индейцам
этого района. Я хотел пройтись по списку вместе с ним и
отметить все вопросы, которые были знакомы для него.

Я начал с опросных карт родовых отношений.

Как ты называл своего отца? - спросил я.

- Я называл его папа, - сказал он с очень серьезным
лицом.

Я почувствовал легкое раздражение, но продолжал, думая,
что он не понял.

Я показал ему опросный лист и об'яснил, что один
пропуск там оставлен для отца, а один - для матери. Я привел
пример различных слов, которые используются в английском и
испанском языках для того, чтобы называть отца и мать.

Я подумал, что, может быть, мне следовало начать с
матери.

- Как ты называл свою мать? - спросил я.

- Я называл ее мама, - заметил он очень наивным тоном.

- Я имею в виду, какие другие слова ты использовал для
того, чтобы назвать своего отца или мать? Как ты звал их? -
сказал я, пытаясь быть терпеливым и вежливым. Он почесал
голову и посмотрел на меня с глупым выражением.

- Ага, - сказал он. - тут ты меня поймал. Дай-ка мне
подумать.

После минутного замешательства он, казалось, вспомнил
что-то, и я приготовился записывать.

- Ну, сказал он, как если бы он был захвачен серьезной
мыслью. - как еще я звал их? Я звал их эй-эй, папа! Эй-эй,
мама!

Я рассмеялся против своего желания. Его выражение было
действительно комичным, и в этот момент я не знал, то ли он
был очень хитрый старик, который морочил мне голову, то ли
он был действительно простачком. Используя все свое
терпение, я об'яснил ему, что это очень серьезный вопрос и
что для моей работы очень важно заполнить все эти бланки. Я
старался, чтобы он понял идею генеалогии и личной истории.

- Как звали твоего отца и твою мать? - спросил я. Он
взглянул на меня ясными и добрыми глазами.

- Не трать время на эту муру, - сказал он мягко, но с
неожиданной силой.

Я не знал, что сказать. Казалось, кто-то другой
произнес эти слова. За секунду до этого он был ошарашенным
глупым индейцем, чесавшим свою голову, и уже через мгновение
он сменил роль. Я был глупым, а он смотрел на меня
неописуемым взглядом, в котором не было ни раздражения, ни
неприязни, ни ненависти, ни сожаления. Его глаза были
добрыми, ясными и пронизывающими.

- У меня нет никакой личной истории, - сказал он после
длинной паузы. - однажды я обнаружил, что не нуждаюсь больше
в личной истории, также как пьянство, бросил ее.

Я не совсем понял, что он хотел сказать. Неожиданно я
почувствовал себя неловко, под угрозой. Я напомнил ему, что
он заверил меня в том, что я могу задавать ему вопросы. Он
повторил, что он совсем не возражает против этого.

- У меня больше нет личной истории, - сказал он и
взглянул на меня испытующе. - я бросил ее однажды, когда
почувствовал, что в ней нет больше необходимости.

Я уставился на него, пытаясь найти скрытое значение его
слов.

- Но как можно бросить свою личную историю? - спросил я
в настроении поспорить.

- Сначала нужно иметь желание бросить ее, - сказал он,
- А затем следует действовать гармонично, чтобы обрубить ее
мало-помалу.

- Но зачем кто-либо будет иметь такое желание? -
воскликнул я.

У меня была ужасно сильная привязанность к моей личной
истории. Мои семейные корни были глубоки. Я честно
чувствовал, что без них моя жизнь не имела бы ни цели, ни
длительности.

- Может быть, тебе следует рассказать мне, что ты
имеешь в виду под словами бросить личную историю, - сказал
я.

- Разделаться с ней, вот что я имею в виду, - заметил
он, как отрезал.

Продолжал настаивать, что не понимаю этого.

- Ну, возьмем тебя, например. Ты - яки, ты не можешь
изменить этого.

- Разве я - яки? - спросил он, улыбаясь. - откуда ты
знаешь это?

- Правда! - сказал я. - я не могу этого знать
наверняка. Это так. Но ты знаешь это, и именно это имеет
значение. Именно это делает личную историю. - я чувствовал,
что загнал его в угол.

- Тот факт, что я знаю, являюсь я яки или нет, не
делает его личной историей, - заметил он. - лишь тогда,
когда еще кто-либо знает о нем, он становится личной
историей. И уверяю тебя, что никто никогда этого не узнает
наверняка.

Я кое-как записал, что он сказал. Я перестал
записывать и взглянул на него. Я не мог составить
представления о нем. Мысленно я пробежал через свои
впечатления о нем. Загадочным и беспрецедентным образом он
взглянул на меня во время нашей первой встречи. Очарование,
с которым он утверждал, что получает согласие от всего, что
его окружает, его раздражающий юмор и его алертность, его
явно глупый вид, когда я расспрашивал его о его отце и
матери, а затем эта неожиданная сила его утверждений,
которые сразу отбросили меня.

- Ты не знаешь, что я такое, не так ли? - сказал он,
как если бы читал мои мысли. - ты никогда не узнаешь, кто
или что я есть, потому что я не имею личной истории.

Он спросил у меня, был ли у меня отец. Я сказал, что
да. Он сказал, что мой отец был примером того, о чем он
говорит. Он попросил меня вспомнить, что мой отец думал обо
мне.

- Твой отец знал о тебе все, - сказал он, - поэтому он
полностью распланировал тебя. Он знал, кто ты есть, и что ты
делаешь. И нет такой силы на земле, которая могла бы
заставить его изменить его мнение о тебе.

Дон Хуан сказал, что каждый, кто знал меня, имел обо
мне свою идею, и что я питал эту идею всем, что я делал.

- Разве ты не видишь? - спросил он драматически. - ты
должен обновлять свою личную историю, говоря своим
родителям, своим родственникам и своим друзьям обо всем, что
ты делаешь. С другой стороны, если у тебя нет личной
истории, то никаких об'яснений не требуется, никто не
сердится, никто не разочаровывается в твоих поступках. И,
более того, никто не пришпиливает тебя своими мыслями.

Внезапно идея стала ясной у меня в уме. Я почти знал
это сам, но я никогда не рассматривал таких мыслей. Не иметь
личной истории действительно было очень заманчивой
концепцией, по крайней мере, на интеллектуальном уровне.
Однако, это дало мне чувство одиночества, которое я нашел
угрожающим и отвратительным. Мне хотелось обговорить с ним
вопрос об этих моих чувствах, но я держался начеку. Что-то
было ужасно неуместным в этой ситуации. Я чувствовал