проявлять эту способность в высшей мере, а этого нет. И тогда меня
ослепила мысль, от которой я чуть не закричал во всю глотку: птицы! Птицы,
у которых температура тела составляет, как правило, около сорока градусов
и которые проявляют поразительную способность ориентироваться в полете
даже ночью, при беззвездном небе. Хорошо известна загадка "инстинкта",
приводящего их с юга в родные края весной! Разумеется, сказал я себе, это
и есть то самое!
градуса, человек обычно теряет сознание и начинает бредить. Проявляет он
при этом телепатические способности или нет, мы не знаем, наладить с ним
контакт в это время невозможно, наконец, галлюцинация подавляет эти
способности.
не знал далее ничего. Все возведенное мной здание состояло из исключений,
отрицаний, туманных догадок - если подойти по-деловому, это была
фантасмагория, ничего больше. А в то же время - могу вам это сказать - все
данные были уже у меня в руках. У меня были все элементы, я только не умел
их правильно расположить или, вернее, видел их как-то по отдельности. То,
что нет реакций, не поддающихся катализу, торчало у меня в голове, как
раскаленный гвоздь. Я пошел к Маколею, этому знаменитому химику, знаете, и
молил его, да, молил назвать хотя бы одну не поддающуюся катализу реакцию;
наконец, он принял меня за сумасшедшего, я подвергался ужасным насмешкам,
но мне было безразлично. Он не дал мне ни одного шанса; мне хотелось
броситься на него с кулаками, словно он был виноват, словно он из
злорадства...
так что добросовестно заслужил репутацию безумца. Я и был им, уверяю вас,
ибо, словно слепой, словно слепой, повторяю, обходил элементарнейшую
очевидность; уперся, как осел, в эту проблему катализа, будто забыл, что
речь идет о муравьях, людях, то есть - о живых организмах. Способность эту
они проявляли в исключительных случаях, необычайно редко. Почему эволюция
не пробовала конденсировать феномен? Единственный ответ, какой я видел,
был: потому что явление не поддается катализу. Но это было неверно. Оно
поддавалось, и еще как.
Эволюция не упускает не единого шанса. Но цель ее - жизнь. Пять слов,
понимаете, пять слов, открыли мне глаза на эту величайшую изо всех тайн
вселенной. Я боюсь сказать вам. Нет - скажу. Но это будет уже все. Катализ
этой реакции приводит к денатурации. Вы понимаете? Катализировать ее, то
есть сделать явлением частным, совершающимся быстро и точно, - значит
привести к свертыванию белков. Вызывать смерть. Как же эволюция стала бы
убивать свои собственные создания? Когда-то, миллионы лет назад, во время
одного из своих тысячных экспериментов она ступила на этот путь. Было это
еще до того, как появились птицы. Вы не догадываетесь? В самом деле?
Ящеры! Мезозойская эра. Потому-то они и погибли, отсюда потрясающие
гекатомбы, над которыми до наших дней ломают головы палеонтологи. Ящеры
предки птиц - пошли этим путем. Я говорил о путях эволюции, помните? Если
в такой тупик забредет целый вид, возврата нет. Он должен погибнуть,
исчезнуть до последнего экземпляра. Не поймите меня неверно. Я не говорю,
что все стегозавры, диплодоки, ихтиорнисы стали мудрецами царства ящеров и
сейчас же вслед за этим вымерли. Нет, ибо оптимум реакции, тот оптимум,
который в девяноста случаях из ста обусловливает ее возникновение и
развитие, находится уже за границами жизни. На стороне смерти. То есть
реакция эта должна происходить в белке денатурированном, мертвом, что,
разумеется, невозможно. Я предполагаю, что мезозойские ящеры, эти колоссы
с микроскопическими мозгами, обладали чертами поведения, в принципе
похожими на поведение Акантис, только проявлялось это у них во много раз
чаще. Вот и все. Чрезвычайная скорость и простота такого вида ориентации,
когда животное без посредства органов чувств немедленно "схватывает"
обстановку и может к ней моментально приспособиться, втянула всех
обитателей мезозойской эры в страшную ловушку; это было что-то вроде
воронки с суживающимися стенками - на дне ее таилась смерть. Чем
молниеноснее, чем исправнее действовал удивительный коллоидный механизм,
который достигает наибольшей точности тогда, когда белковая взвесь
свертывается, превращаясь в желе, тем ближе были к своей гибели эти
несчастные глыбы мяса. Тайна их распалась и рассыпалась в прах вместе с их
телами, ибо _ч_т_о_ мы находим сегодня в окаменевших илах мелового или
триасового периода? Окаменевшие берцовые кости и рогатые черепа,
неспособные рассказать нам что-либо о химизме мозгов, которые в них
заключались. Так что остался лишь единственный след клеймо смерти вида,
гибели этих наших предков, отпечатавшееся в наиболее старых
филогенетических частях нашего мозга.
несколько иначе. Вы ведь знаете, что эволюция неоднократно достигала одной
и той же цели различными способами? Что, например, способность плавать,
жить в воде образовывалась у разных животных неодинаково? Ну, взять хотя
бы тюленя, рыбу, и кита... тут произошло нечто подобное. Муравей выработал
эту субстанцию - акантоидин; однако предусмотрительная природа тут же
снабдила его - как бы это сказать? - автоматическим тормозом; сделала
невозможным дальнейшее движение в сторону гибели, преградила маленькому
красному муравью путь к смерти, преддверием которой является
соблазнительное совершенство...
на бумаге, первый набросок моей системы... Я не могу назвать ее мозгом,
ибо она не походила ни на электронную машину, ни на нервную систему.
Строительным материалом, среди прочих, были силиконовые желе - но это уже
все, что я могу сказать. Из физико-химического анализа проблемы вытекала
поразительная вещь: система могла существовать в двух различных вариантах.
В двух. И только в двух. Один выглядел проще, другой был несравненно более
сложным. Разумеется, я избрал более простой вариант, но все равно не мог
даже мечтать о том, чтобы приступить к первым экспериментам... не говоря
уже о замысле воплощения... Это вас поразило, правда? Почему только в
двух? Видите ли, я говорил уже, что хочу быть искренним. Вы математик.
Достаточно было бы, чтоб я изобразил на этой вот салфетке два неравенства,
и вы поняли бы. Это необходимость математического характера. К сожалению,
больше не могу сказать ни слова... Я позвонил тогда - возвращаюсь к своему
рассказу Шентарлю. Его уже не было в живых - он умер несколько дней назад.
Тогда я пошел - больше уж не к кому было - к ван Галису. Разговор наш
продолжался почти три часа. Опережая события, скажу вам сразу, что
Шентарль был прав. Ван Галис заявил, что не поможет мне и не согласится на
реализацию моего проекта за счет фондов института. Он говорил без
околичностей. Это не означает, что он счел мой замысел фантазией. Что я
ему сообщил? То же, что и вам.
за которое он получил нобелевскую премию. Его машина действительно
совершала самопроизвольные действия - на уровне четырнадцатимесячного
ребенка. Она имела ценность чисто теоретическую, но это была наиболее
приближенная к человеческому мозгу модель из проводов и стекла, какая
когда-либо существовала. Я никогда не утверждал, что она не имеет никакого
значения. Но вернемся к делу. Знаете, когда я уходил от него, то был
близок к отчаянию. У меня была разработана лишь принципиальная схема, но
вы понимаете, как далеко было еще от нее до конструкторских чертежей... И
я знал, что даже если составлю их (а без серии экспериментов это было
невозможно), то все равно ничего не выйдет: раз ван Галис сказал "нет",
после его отказа никто бы меня не поддержал. Я писал в америку, в институт
проблемных исследований, - ничего из этого не получилось. Так прошел год,
я начал пить. И тогда это произошло. Случай, но ведь он-то чаще всего и
решает дело. Умер мой дальний родственник, которого я почти не знал,
бездетный, старый холостяк, владелец плантации в Бразилии. Он завещал мне
все свое имущество. Было там немало: свыше миллиона после реализации
недвижимости. Из университета меня давно выставили. С миллионом в кармане
я мог сделать немало. Это вызов судьбы, подумал я. Я должен это сделать.
одиннадцать. С виду не так много, принимая во внимание, _ч_т_о_ это была
за проблема, - но ведь то были мои лучшие годы.
сообщу вам подробностей. Когда я кончу свой рассказ, вы поймете, почему я
вынужден так поступать. Могу сказать лишь: эта система была, пожалуй,
наиболее далека от всего, что мы знаем. Я совершил, разумеется, массу
ошибок и десять раз вынужден был начинать все заново. Медленно, очень
медленно я стал понимать этот поразительный принцип; строительный
материал, определенный вид производных от белка веществ, проявлял тем
большую эффективность, чем ближе находился к свертыванию, к смерти;
оптимум лежал тут же, за границей жизни. Лишь тогда открылись у меня
глаза. Видите ли, эволюция должна была неоднократно ступать на этот путь,
но каждый раз оплачивала успех гекатомбами жертв, своих собственных
созданий, - что за парадокс! Ибо отправляться нужно было - даже мне,
конструктору - со стороны жизни, так сказать; и нужно было во время пуска
убить _э_т_о, и именно тогда, мертвый - биологически, только биологически,
не психически - механизм начинал действовать. Смерть была вратами. Входом.
Послушайте, это - правда, что сказал кто-то - Эдисон, кажется. Что гений -
это один процент вдохновения и девяносто девять процентов упорства,
дикого, нечеловеческого, яростного упорства. У меня оно было, знаете. У
меня его хватало.
Тьюринга, а также, разумеется, теореме Геделя; когда эти два
доказательства были у меня на бумаге черным по белому, лабораторию уже
заполняла эта... эта... аппаратурой это трудно назвать; последние из
заказанных деталей и субстанций прибывали, они стоили мне вместе с
экспериментами три четверти миллиона, а еще не было заплачено за само