Чтение 5–й страницы книги ~Три строчки на старофранцузском~

Но прежде чем он смог ударить, сильные руки схватили его, удержали.
Алые огни перед глазами померкли. Ему показалось, что он слышит нежный
золотой голос, шепчущий:

- Ничего! Ничего! Постарайся видеть, как я!

Он стоял между офицерами, которые с обеих сторон прочно держали его.
Они молчали, глядя на бледного хирурга с холодным недружелюбным
выражением.

- Мой мальчик, мой мальчик... - самообладание хирурга исчезло; он
дрожал, был растерян. - Я не понимал... простите... я и не думал, что вы
воспримете это так серьезно.

Лавеллер сказал офицерам: - Господа, все прошло. Не нужно держать
меня.

Они посмотрели на него, освободили, похлопали по плечу, посмотрели на
своего гостя с тем же холодным неодобрением.

Лавеллер неуверенно повернулся к брустверу. Глаза его были полны
слез. Мозг, сердце, душа - все сплошное опустошение, ни призрака надежды.
Его послание, его священная истина, с помощью которой он собирался
привести измученный мир в рай, - всего лишь сон.

Его Люси, его кареглазая мадемуазель, которая шептала, что любит его,
- образ, вызванный словом, прикосновением, строчкой, искусственными
цветами.

Он не мог поверить в это. Он все еще чувствует прикосновение ее
мягких губ к своим губам, ее теплое тело еще дрожит в его объятиях. И она
сказала, что он вернется, и обежала ждать.

Что это у него в руке? Листок, в который были завернуты стебли роз,
проклятая бумага, с помощью которой этот холодный дьявол поставил свой
эксперимент.

Лавеллер скомкал ее, хотел швырнуть к ногам.

Как будто что-то остановило его руку.

Он медленно развернул листок.

Трое смотревших увидели, как на лице его появилось сияние, как будто
душа его освободилась от вечной муки. Вся печаль, вся боль - все исчезло,
перед ними снова был мальчик.

Он стоял с широко открытыми глазами, видел наяву сны.

Майор сделал шаг вперед, осторожно взял у него листок.

Непрерывно рвались осветительные снаряды, траншея была залита их
светом, и при этом свете он рассматривал листок.

Когда он поднял лицо, на нем было выражение благоговейного страха;
когда остальные взяли у него листок и прочли, на их лицах появилось то же
выражение.

Поверх строки, написанной хирургом, были три строчки - на
старофранцузском:

Не печалься, сердце мое, не бойся кажущегося:

Наступит время пробуждения.

Та, что любит тебя. Люси.

Таков был рассказ Мак-Эндрюса, и наступившее молчание нарушил Хоутри.

- Строчки, конечно, были уже на бумаге, - сказал он, - вероятно, они
были слабыми, и ваш хирург их не заметил. Шел дождь, и влага проявила их.

- Нет, - ответил Мак-Эндрюс, - их там не было.

- Откуда вы знаете? - возразил психолог.

- Потому что этим хирургом был я, - негромко сказал Мак-Эндрюс. -
Листок я вырвал из своей записной книжки. Когда я заворачивал в него
цветы, он был чистым - только та строка, что написал я.

- Но было еще одно - назовем это доказательством, Джон, - почерк,
которым были написаны три строчки, был тот же, что и почерк в найденном
мной молитвеннике, и подпись "Люси" точно та же самая, изгиб за изгибом,
причудливый старомодный наклон.

Наступило долгое молчание, нарушенное неожиданно опять Хоутри.

- Что стало с листком? - спросил он. - Проанализировали ли чернила?
Было ли...

- Мы стояли в недоумении, - прервал его Мак-Эндрюс, - и вдруг резкий
порыв ветра пролетел по траншее. Он вырвал листок у меня из руки; Лавеллер
смотрел, как его уносит; не сделал попытки схватить.

- Это неважно. Теперь я знаю, - сказал он - и улыбнулся мне
прощающей, счастливой улыбкой веселого мальчишки. - Простите, доктор. Вы
мой лучший друг. Вначале я думал, что вы сделали со мной то, что ни один
человек не сделал бы другому... теперь я знаю, что это действительно так.

- Вот и все. Он прошел через войну, не ища смерти, но и не избегая
ее. Я любил его, как сына. Если бы не я, он умер бы после Маунт Кеммел. Он
хотел дожить до того, чтобы попрощаться с отцом и сестрой, и я - залатал
его. Он дожил, а потом отправился в траншею под тенью старого разрушенного
шато, где его нашла кареглазая мадемуазель.

- Зачем? - спросил Хоутри.

- Он думал, что там он сможет вернуться... быстрее.

- Для меня это совершенно произвольное заключение, - сказал
раздраженно, почти гневно психолог. - Должно существовать какое-то
естественное объяснение.

- Конечно, Джон, - успокаивающе ответил Мак-Эндрюс, - конечно.
Скажите нам, какое оно.

Но Хоутри, казалось, никакого объяснения предложить не может.