Чтение 5–й страницы книги ~Зеркало для наблюдателей~

Банальное замечание - только не в устах двенадцатилетнего ребенка.

Я подверг испытанию одинокое кресло и нашел, что пружины еще
достаточно прочны. Вмятина, оставленная на сиденье чужими телами,
выглядела трогательно и придавала мне чувство сопричастности с
человеческими существами. Я прощупал Анжело, как прощупал бы любого
другого человека. Две вещи казались очевидными: ему не хватало
осторожности и детского избытка энергии.

Отец его уже ушел из жизни, мать не была ни сильной, ни здоровой, и
поэтому преждевременно свалившись на Анжело ответственность вполне могла
оказаться причиной его уравновешенности. Однако приглядевшись к нему,
понаблюдав, как он отдернул занавеску в углу комнаты, показав мне
водопроводную раковину и двухконфорочную газовую плиту, я несколько
изменил свое мнение о мальчике. В нем был избыток энергии и избыток
достаточно большой, просто он не растрачивал ее на беспорядочные
суматошные движения или крики.

- Нравиться комната, мистер Майлз? - спросил он и, не дожидаясь
ответа, добавил: - Двенадцать в неделю. Мы иногда сдаем ее как
двухместную.

- Да, вполне подходит.

Комната была похожа на все меблированные комнаты. Но вместо обычных
календарей с изображением сверкающих белозубыми улыбками полногрудых
красоток на стене висела написанная маслом и вставленная в простенькую
раму картина. Картина изображала залитый солнцем летней пейзаж-фантазию.

Я был удивлен, как если бы обнаружил вдруг в лавке старьевщика
ограненный изумруд.

- Плачу за неделю, но передай своей матери, что я не прочь пожить
здесь и побольше.

Он взял деньги, пообещав принести квитанцию и ключ от комнаты. И
тогда я решил проверить возникшее у меня предположение:

- Много ли ты написал картин, подобных этой, Анжело?

По его щекам и шее разлился румянец.

- Разве это не твое произведение?

- Мое. Годичной давности... И чего я вам надоедаю?!

- А почему бы и нет?

- Тратим время попусту.

- Не могу с тобой согласиться.

Он был поражен: похоже, до сих пор ему приходилось слышать нечто
совсем иное.

- Допускаю, что твоя картина не соответствует нынешним канонам, -
сказал я. - Но разве это имеет значение?

- Да, они... - Тут он опомнился и усмехнулся. - Девчоночье занятие.
Детский лепет.

- Дурачок! - сказал я, внимательно наблюдая за ним.

Он засуетился, стал больше походить на двенадцатилетнего мальчишку.

- В любом случае я не думаю, что она так уж хороша. Разве это береза?

- Конечно. И трава под ней. А в траве полевая мышь.

- Знаете... - Он не верил и не льстил себе надеждой. - Я принесу вашу
квитанцию.

И тут же сорвался с места, словно боясь сказать или услышать нечто
большее.

Когда он вернулся, я распаковывал вещи. Позволил ему понаблюдать за
моей возней над заурядным барахлом. Краситель для волос, делающий меня
седым, выглядел пузырьком с чернилами. Дистроер запаха скрывался под
маской лосьона после бритья. Впрочем, аромат его у обладателя
человеческого носа не мог вызвать никаких подозрений. Зеркало я
распаковывать не стал, а плоские гранаты всегда носил на теле.

Анжело тянул время, любопытный, желающий продолжить знакомство.
Похоже, он злился на меня за то, что я не спешил возобновить разговор о
его живописи. Каким бы он ни был смышленым, двенадцатилетнему ребенку
тяжело бороться с собственным тщеславием. Наконец, приняв донельзя
простодушный вид, он спросил:

- Этот футляр от пишущей машинки достаточно вместителен, чтобы
хранить в нем вашу рукопись?

Он оказался слишком смышленым. Когда я решил, что "мистер Майлз"
работает над книгой, я совершенно не позаботился о том, чтобы, помимо
пишущей машинки и пачек бумаги - из которых, кстати, еще ни одна не
вскрыта, - взять с собой еще что-нибудь, присущее профессии писателя.

- Пока вполне, - сказал я и выразительно постучал пальцем по лбу. -
Книга на сегодняшний день в основном здесь.

Мне стало ясно, что придется сочинить и напечатать какую-нибудь
словесную мешанину на английском языке. Причем заняться этим надо
незамедлительно: вряд ли, конечно, он или его мать станут копаться в моих
вещах, но Наблюдатель обязан избегать даже малейшего риска. Остановиться
придется либо на фантастике, либо на философии - эти направления
литературы представляют богатейшие возможности по части машинописных
упражнений.

Я устремился к креслу и зажег сигарету. Кстати, в очередной раз
рекомендую табак Наблюдателям, лишенным наших тридцатичасовых периодов
отдыха: курение - не заменитель созерцания, но я верю, что оно снижает
потребность в последнем.

- Школьный год закончен, Анжело?

- Угу. На прошлой неделе.

- В каком ты классе?.. Если это не мое дело, можешь предложить мне
заткнуться.

На лице Анжело появилась улыбка. И тут же исчезла.

- Я студент-второкурсник.

Мне было понятно, что он притворяется сдержанным в целях самозащиты.
Такой ответ дал бы шестнадцатилетний.

- Тебе нравится "Критий"?

Сквозь деланное смущение на его лице проступила очевидная тревога.

- Да-а-а...

Конечно, стоило бы убедить его, что я просто болтаю и подсмеиваюсь
над его ранним развитием. И я строил из себя праздного болтуна:

- Бедный Критий! Он и в самом деле старался. Но, я думаю, Сократ
хотел умереть. Ради доказательства рассуждений ему пришлось остаться. Тебе
не приходило в голову, что он больше беседовал с собой, чем с Критием?

Ни малейшего расслабления. Неестественная юношеская вежливость:

- Может быть.

- Он ничего не был должен Афинам и имел возможность спорить о том,
что несправедливые законы могут быть нарушены, дабы послужить великим. Но
он не стал спорить. Он устал.

- Почему? - спросил Анжело. - Почему кто-то может желать умереть?

- Потому что устал. После семидесяти лет так бывает.

А что еще мне оставалось сказать? Я раздумывал, подходящ ли такой
разговор для данного момента или я все же перегнул палку... Во всяком
случае, я попытался дать ему понять, что уважаю его умственные
способности, и это могло в будущем мне помочь. Думаю, если бы мне пришлось
ловить своими неуклюжими руками мыльный пузырь, я оказался бы в более
легком положении, - пусть бы он даже лопнул, ничего бы особенного не
произошло. И продолжая разыгрывать из себя "мистера Майлза", я спросил:

- Интересно, не побеспокоит ли моя работа других жильцов? У меня
достаточно шумная старая машинка.

- Не-а. - После такого поворота в прозу жизни Анжело успокоился. -
Между комнатами ванная мистера Фермана и туалет.

Комната над вами свободна, а живущие на верхнем этаже старые леди и
Джек Макгуайр... Нет, они вряд ли услышат стук машинки. Мы внизу тоже -
ваша комната находится над кухней. Не берите в голову!

- Даже если я разобью инфинитив? [в оригинале игра слов;
грамматический термин split infinitive в дословном переводе звучит как
"разбитый инфинитив"]

Он засунул в рот палец и щелкнул им: как будто пробка вылетела из
бутылки с шампанским.

- Даже если вы будете обращаться со спондеем, как с ямбом [спондей и
ямб - термины из теории стихосложения].

- Ого! Не подождешь ли ты, пока я тоже стану образованным?

Он мило улыбнулся и исчез.

И это ребенок, которого Намир хочет пристегнуть к себе, подумал я.
Вот с этого момента, Дрозма, меня по-настоящему начала мучить загадка
самого Намира. Я должен признать: и для человека, и для марсианина вполне
возможно увидеть нечто прекрасное, осознать, что оно прекрасно, и
немедленно захотеть уничтожить его. Я знаю, что это так, но не понимаю и
никогда не пойму подобного желания. Неужели не ясно, что краткость жизни
должна служить напоминанием: уничтожать красоту значит уничтожать самого
себя?

Я волновался из-за пустяков, как волновался бы всякий человек в новом
для него окружении. Я повторил "Правила поведения Наблюдателей". Меня
очень беспокоила опасность того, что пустяковая царапина способна
обнаружить оранжевый цвет нашей крови. У меня есть милая привычка сдирать
кожу на голенях и украшать синяками руки. То, что у нас пульс бьется с
частотой один раз в минуту, не только риск, но и достойно сожаления. Ведь
я вынужден быть очень осмотрительным при близких контактах и всячески
избегать врачей - их обязательно заинтересует подобная аномалия. Работа
Наблюдателя должна стать более интересной и более безопасной (не забыть и
о проблеме лошадей), как в старые времена, когда магия и суеверия были
шире распространены и всячески работали на нас.

Я крутил в руках сверток с бронзовым зеркалом, пытаясь угадать смысл
ваших слов, Дрозма. Я не разворачивал его. Я вдруг пожалел, что не
рассмотрел его как следует еще в Северном Городе. Вы несомненно полагали,
что я подобным образом и поступлю, но последние минуты пребывания в Городе
были заполнены неотложными делами, а я уже изучил так много человеческих