Разве ты не знаешь об этом, Моргольт из Ольстера, разве ты не понимаешь,
насколько могучей силой может быть чувство? Силой, способной повернуть
естественный порядок событий? Разве ты не чувствуешь этого?
здесь. Мы обязаны быть здесь, независимо от нашей воли. Вот почему я
знала, что ты появишься на берегу. Потому-то я не могла позволить, чтобы
ты погиб в дюнах...
воспоминание о глазах Златокудрой. А может, что-то такое, о чем я забыл,
пока шел по длинному, бесконечному и темному коридору. Но я сделал это,
совершенно не раздумывая, без всякого расчета.
чувство может быть могучей силой. Но равно сильным может быть и долгое,
болезненное, сметающее все на своем пути бесчувствие.
показалось. Бранвен медленно освободилась от моего объятия, отвернулась.
Порыв ветра вновь взлохматил ее волосы.
Может, она вместе с Изульт исполняет роль сиделки у ложа Тристана, который
снова без сознания мечется в горячке. И шепчет: "Изульт...". Изульт
Белорукая знает, что Тристан призывает не ее, но при звуке этого имени ее
охватывает дрожь. И она ломает пальцы белых рук. Если Бранвен там, с нею,
то у нее в глазах влажные алмазы. Бранвен... Жалко, что... Эх, черт!
капеллан. Может, он тут всегда был?
не надо, моя разбитая голова это плохо выносит. Когда напьюсь, у меня
бывают галлюцинации, голова болит. Иногда я даже теряю сознание. Но к
счастью, редко.
о том, что дрожат руки. О замке Кархаинг. О глазах Бранвен, наполненных
страхом перед неизвестностью. Я хочу заглушить в себе вой ветра, шум
прибоя, качание палубы под ногами. Я хочу заглушить в себе то, чего не
помню. И этот преследующий меня запах яблок.
залитый вином. Нас разделяет не только стол.
но мною не овладел мистицизм, как многими другими. По отношению к религии
я безразличен. Причем ко всем ее проявлениям. Куст, который якобы посадил
в Гластонбери Иосиф Аримафейский, для меня ничем не отличается от других
кустов - разве что более ободранный и колючий. Само аббатство, о котором
некоторые из артуровых молодчиков говорят с набожным чувством, во мне
каких-то особых впечатлений не пробуждает, хотя следует признать, что оно
неплохо вписывается в лес, озеро, окружающие холмы. То, что там постоянно
бьют в колокола, лишь облегчает поиски дороги в тумане - а туманы там
всегда чертовски плотные.
островах особых шансов иметь не может. У нас, я имею в виду Ирландию,
Корнуэлл или Уэльс, на каждом шагу встречаются вещи, существование которых
монахи с упорством отрицают. Любой придурок у нас видел эльфов, паков,
сильфов, корриганов, лепреконов, сидхе и даже биан сидхе. Но никто,
насколько я помню, не видел ангелов. Правда, если не считать Бедивера,
который вроде бы видал самого Гавриила, очень давно, то ли перед каким-то
сражением, то ли во время сражения. Но Бедивер - болван и лжец, кто ему
поверит?
давайте честно - после того, что могла Вивьен Озерная, Морган ле Фей или
Моргот, жена Лота с Оркадских островов, не говоря уже о Мерлине, Христу
особо хвалиться нечем. Я вам так скажу, монахи пришли и уйдут. А вот
друиды останутся. И дело не в том, что я так уж считаю, что друиды намного
лучше монахов, нет. Но только друиды - наши. Они были всегда. А вот монахи
- это приблуды. Как этот вот попик, мой сегодняшний собутыльник. Один
дьявол знает, откуда его занесло сюда, в Арморик. Он пользуется странными
словами и у него странный акцент, вроде бы аквитанский или гаэльский. Ну и
пес с ним.
чем-то проходным. Мы, ирландцы, не очень податливы к этому их римскому
неуступчивому и упрямому фанатизму. Для этого мы слишком заядлые и
простодушные. Наш Остров - это форпост Запада, это Последний Берег. За
нами, уже довольно близко, лежат Старые Края - Хай Бразиль, Ие, Майнистир
Лейтрег, Беаг-Арраин. Это они, как и много веков назад, правят людскими
умами, а не крест, не латинская литургия. Впрочем, мы, ирландцы - люди
терпимые. Пусть каждый верит во что угодно. Насколько я слыхал, кое-где
различные христианские секты уже берут друг друга за грудки. А у нас это
невозможно. Все могу себе представить, но чтобы, к примеру, Ольстер стал
сценой столкновений на религиозной почве?
Может, уже завтра тебе придется отрабатывать то, что ты здесь сожрал и
выхлестал. Ибо тот, кто должен уйти, обязан уйти при полном параде, с
соблюдением всех ритуалов. Гораздо легче уйти, когда кто-то рядом
отправляет ритуал, и все равно, бубнит ли он Requiem Aeternum, дымит
кадилом, воет или молотит мечом о щит. И какая, к черту, разница, куда
уходить - в рай, в ад или опять же в Тир-На-Ног. Уходишь всегда в темноту.
Кое-что я об этом знаю. Уходишь в бесконечный темный коридор.
в битве на берегу реки Шеннон. Вот это, поп, была смерть, достойная
мужчины. Умирая, Флэнн не стонал: "Изульт, Изульт". Умирая, Флэнн
расхохотался и обозвал ярла норманнов такими словами, что тот битых три
"Патер Ностера" не мог захлопнуть свою челюсть.
гораздо легче умирать в битве, от меча, чем кончаться в постели, когда
тебя пожирает la maladie. Сражаться с la maladie можно только в одиночку.
Тяжело сражаться одному, но еще тяжелее одному умирать.
так же легко, как тогда, когда... Но тогда, в Ирландии, он был полон
жизни, полон надежд, а теперь надежда вытекла у него вместе с кровью. Черт
подери, если бы он мог перестать о ней думать, если бы он забыл об этой
проклятой любви...
такая берется. Тристан и Изульт... Рассказать тебе, поп, откуда взялась из
любовь, или как там это называется? Сказать, что их соединило? Это был я,
Моргольт. Прежде чем Тристан раскроил мне череп, я хорошенько угостил его
в бедро и уложил на пару недель в постель. А он, как только чуточку пришел
в себя, затянул в эту постель Златокудрую. Любой здоровый мужик сделал бы
то же самое, будь у него время и возможность. А потом менестрели пели про
Моренский лес и обнаженный меч. Все это дерьмо, не верю. Так что сам
видишь, поп, откуда берется любовь. Не от Бога, а от Моргольта. И вот
почему она столько и стоит, эта твоя любовь. Эта твоя la maladie.
понимаешь. Посему было бы лучше, если бы ты перестал о них говорить.
руке. Вы спросите, почему? Я вам отвечу. Потому что он был прав. Я не
понимал.
и моя мать зачали меня на сене, и наверное, имели от этого зачатия немало
простой и здоровой радости. Дав мне имя, они не вкладывали в него какой-то
скрытый смысл. Они назвали меня так, чтобы было легко звать: "Моргольт,
ужинать! Моргольт, ах ты сучье вымя! Принеси воды, Моргольт!" La
tristesse? Дерьмо, а не la tristesse.
любимой все мысли, все дневные занятия, а ночью бродить по комнате, потому
что не можешь заснуть? Черта с два. Имея такое имя, можно хлестать вино и
пиво, а потом блевать под стол. Разбивать нос кулаком. Раскраивать головы
мечом или топором, а то и самому получать по морде. Любовь? Некто по имени
Моргольт лезет под юбку, а потом валит наземь. А потом засыпает. А если в
душе что-то заиграло, то говорит: "Да, деваха ты славная, Меир О'Коннел,
всю бы тебя с охотой слопал, а особенно твои сиськи". Ищите хоть три дня и
три ночи, не найдете здесь и следа la tristesse. И следа. И что с того,
что я люблю глядеть на Бранвен? Я на многих люблю глядеть.
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Гюго Виктор
Ильин Андрей
Емилина Ника