Чтение 5–й страницы книги ~Последний джентльмен~

На третьем этаже лифт остановился. Харингтон вышел. Слева от него
тянулась длинная линия кабинетов.

317 кабинет оказался третьим. Дверь в него была открыта. Харингтон
вошел. За столом, заставленным стопками книг, сидел человек. Груды книг
лежали на полу и на полках вдоль стен.

- Мистер Мэдисон? - спросил Харингтон.

Человек поднял голову от книги.

И неожиданно Харингтон оказался вновь в дымной темной будке, где
когда-то давно разговаривал с безликим незнакомцем. Но тот больше не был
безликим. Харингтон узнал его по исходящей волне мощного внушения, по
какому-то почти неприличному чувству собственного бессилия.

- Харингтон! - воскликнул безликий человек, который теперь приобрел
лицо. - Как хорошо, что вы пришли! Невероятно, чтобы мы с вами...

- Да, невероятно.

Он едва сознавал, что говорит. Он ответил автоматически, как
автоматически протягивают руки, чтобы спастись от удара - простой защитный
механизм.

Мэдисон встал, и, обходя вокруг стола, пошел ему навстречу. Если бы
Харингтон мог повернуться и бежать, он сделал бы это. Но он не мог. Он был
ошеломлен, он онемел, у него не осталось ни одного движения, кроме
автоматических жестов вежливости, выработанных в нем тридцатью годами
аристократической жизни.

Он знал, что лицо его невозмутимо и вежливо, и был благодарен судьбе
за это. Ни в коем случае он не должен был показывать, что узнал своего
собеседника.

- Невероятно, что мы с вами никогда не встречались, - сказал Мэдисон.
- Я прочел все, написанное вами, и мне все ужасно понравилось.

- Вы очень добры, - сказала спокойная и невозмутимая часть
Харингтона, протягивая руку. - Это моя вина, что мы никогда не
встречались. Я вел слишком затворническую жизнь...

Он ощутил в своей руке ладонь Мэдисона и почти конвульсивно сжал
пальцы. Рука редактора оказалась сухой, холодной и очень похожей на
клешню. Этот человек был подобен грифу: тонкая сухая кожа, плотно
обтягивающая череп, проницательные беспокойные глаза, совершенное
отсутствие волос, рот, подобный ножевой ране...

- Вы должны присесть, - сказал Мэдисон, - и побыть немного со мной.
Нам есть о чем поговорить.

В комнате был лишь один стул, свободный от книг. Харингтон неловко
сел, во рту у него все еще было сухо от страха.

Мэдисон снова вернулся на свое место и наклонился над столом.

- Вы очень похожи на свою фотографию, - заявил он.

Харингтон пожал плечами.

- У меня хороший фотограф.

Он чувствовал, как медленно возвращается к жизни, как оцепенение
проходит, и две части его существа снова сливаются, становясь одним
человеком.

- Мне кажется, - сказал он, - что здесь у вас преимущество передо
мной. Не могу припомнить, чтобы видел когда-нибудь ваше фото.

Мэдисон шутливо погрозил ему пальцем.

- Я анонимен, - сказал он. - Вы, конечно, знаете, что все редакторы
лишены лица. Они не должны навязывать себя общественному мнению и
сознанию.

- Это, несомненно, ошибка, - возразил Харингтон, - но, поскольку вы
считаете, что так лучше, не буду спорить с вами.

Он почувствовал порыв паники: замечание об безликости редактора не
было похоже на простое совпадение.

- А теперь, когда вы пришли, чтобы повидаться со мной, - сказал
Мэдисон, - я полагаю, что это связано со статьей в утреннем выпуске?

- Вы правы, - спокойно сказал Харингтон. - Именно поэтому я здесь.

- Надеюсь, вы не очень сердитесь?

Харингтон покачал головой.

- Вовсе не сержусь. В сущности, я пришел поблагодарить вас за ту
помощь, что вы оказали мне. Я уже думал об этом. Я говорил себе, что я
должен это сделать, однако...

- Однако, вы беспокоились из-за своей ответственности перед
читателями. Может быть, даже перед самим собой?

- Писатели редко замолкают. По крайне мере - добровольно. Это не по
правилам.

- Но это было очевидно, - возразил Мэдисон. - Такое решение казалось
настолько соответствующим вам, что я не мог сопротивляться. Наверное, я
даже хотел повлиять на вас. Вы так прекрасно изложили в своей последней
книге то, что говорили уже много лет назад, что было бы стыдно пытаться
что-то добавить. Совсем другое дело, если бы вы нуждались в деньгах и ради
них продолжали писать, но ваши гонорары...

- Мистер Мэдисон, что бы вы сделали, если бы я выразил протест?

- Мне пришлось бы публично извиниться перед вами. И я постарался бы
сделать это самым лучшим образом. - Он встал и снял со стола стопку книг.
- Я просматривал ваши последние книги и кое-что мне хотелось бы с вами
обсудить.

"Конечно, он - ключ, - думал Харингтон, глядя, как Мэдисон листает
книги. - Но он и нечто большее, этот Седрик Мэдисон!"

Он знал, что должен как можно быстрее выбраться отсюда, и в то же
время это нужно сделать так, чтобы не возбуждать подозрений. А пока что,
напомнил он себе, надо продолжать играть роль писателя, культурного
человека, последнего джентльмена.

- А, вот оно! - с торжеством воскликнул Мэдисон. Он заторопился к
столу, сжимая в руке книгу. - Вот здесь, в главе шестой, вы пишете...

Луна садилась, когда Харингтон миновал массивные ворота и направился
по дорожке к прекрасному белому зданию на холме.

Он вышел из машины и поднялся по широким каменным ступеням, ведущим к
его дому.

Добравшись до вершины, он остановился, чтобы взглянуть на освещенный
луной склон, заросший травой и тюльпанами, белеющими березами и темными
вечнозелеными растениями. Он подумал, что на такие пейзажи человек должен
смотреть как можно чаще - захватывающий дыхание миг призрачной красоты,
момент, вырванный из вечного движения от рождения к смерти.

Он гордо стоял на вершине, позволяя лунной красоте ночи вливаться в
его душу.

"Это, - сказал он себе, - одно из тех непостижимых мгновений жизни,
которые невозможно предвидеть, а впоследствии оценить или
проанализировать..."

Он услышал, как открылась дверь, и медленно повернулся.

На пороге стоял старый Адамс. Его фигура вырисовывалась в свете
ночника, стоявшего на столе в прихожей. Снежно-белые волосы были
взъерошены и сверкали вокруг головы, как ореол. Одной рукой он запахивал
на груди халат.

- Вы так поздно, сэр, - сказал Адамс. - Мы беспокоились.

- Простите. Меня сильно задержали.

Адамс посторонился, пропуская его в дом.

- Вы уверены, что все в порядке, сэр?

- О, совершенно уверен. Я навещал Седрика Мэдисона из "Ситуэйшн". Он
оказался отличным парнем.

- В таком случае, я снова пойду в постель, сэр. Зная, что вы в
безопасности, я усну спокойно.

- Не беспокойтесь. Спасибо, что подождали меня.

Он стоял у двери в кабинет и смотрел, как Адамс медленно поднимается
по лестнице. Потом вошел в кабинет и включил свет.

Комната сомкнулась вокруг него с привычной близостью, с запахом
комфорта и ощущением того, что он дома. Он стоял, глядя на ряды обтянутых
кожей книг, на аккуратный стол, на старое удобное кресло, на глубокий
мягкий ковер.

Снимая пальто, он ощутил в кармане сложенную газету. Удивленный, он
достал ее, развернул, и в глаза сразу бросился заголовок. И тут же все в
комнате мгновенно и странно изменилось. Комната больше не была аккуратным
святилищем, а просто рабочим кабинетом пишущего; не обтянутые кожей
элегантные тома стояли на полках, а неровные ряды растрепанных, с халатно
загнутыми страницами, книг. А ковер больше не был старинным и глубоким -
он превратился в дешевый новый ковер фабричной работы.

- Боже... - выдохнул Харингтон почти умоляюще.

Он чувствовал, как испарина выступила у него на лбу. Руки его
неожиданно задрожали, колени подогнулись.

Потому что он изменился так же, как и комната - комната изменилась,
потому что изменился он.

Он больше не был последним джентльменом и снова стал той другой,
гораздо более реальной личностью, которой был уже весь вечер. Он снова был
собой. И он знал, что произошло это благодаря заголовку в газете.

Он осмотрел комнату и понял, что теперь видит ее правильно, что такой
она была всегда; даже когда он представлял ее себе гораздо более
романтичной. Он нашел себя через тридцать лет и затем - он вспотел при
этой мысли - и затем снова потерял себя, легко и не сознавая этого, даже
ничего не заметив.

Он пошел, чтобы увидеть Седрика Мэдисона, с этой самой газетой,
зажатой в руке, пошел без всякой цели. И вот он снова увидел свой кабинет
не таким, каков он на самом деле. Ему снова захотелось прочесть знакомые
имена на могильной плите. Он снова помнил свои ужины с давно умершей
матерью. Его снова заставляли сообразить, что уличная забегаловка - это
прекрасная столовая. И, конечно, еще многое...

Думать об этом было унизительно, но не только унизительно - в этом
заключались и метод, и цель, и теперь было важно узнать, что это за метод
и цель.