Чтение 5–й страницы книги ~Очищение огнем~

интересно, но я занимаюсь другим.

- Чем же вы занимаетесь? - не унимался учитель. - Допустим, завтра мы
окажемся на первой странице вашей газеты - о чем вы будете писать?

- Я буду писать о Бонафу.

Разговор начал терять всякий смысл. Я испытывал искушение встать и уйти,
послав их всех к черту.

- Я занимаюсь совами, пригвожденными к дверям, и младенцами с
перерезанным горлом.

- Это Дув наговорила вам всякую чепуху, не так ли? - раздраженно сказал
член городской управы. - Мы видели, как вы сейчас прогуливались с ней.

Я уже начал вставать, но сел снова, внезапно заинтересовавшись, и мне
налили еще один стакан вина.

- Кто эта девушка? - спросил я. Мэр пожал плечами. Владелец гаража сделал
неопределенно рукой.

- Откуда она взялась? - настаивал я. - С кем она живет?

- Дув живет одна, - ответил Лорагэ. - Родители у нее погибли три года
назад в автомобильной катастрофе. Ее взял к себе дядя, целитель. В прошлом
году ей исполнился двадцать один год, и она ушла жить в родительский дом.
Говорят, у нее осталось небольшое наследство, ферма в Лабежаке и какие-то
акции.

- Да, - произнес второй член городской управы, тот, что до сих пор
молчал. - У них денег куры не клюют, Бонафу здорово загребает.

- Похоже, люди не очень любят его, - заметил я.

- Бонафу боятся, - сказал мэр, делая особое ударение на последнем слове.

- Он мне показался вполне приятным человеком.

- Всегда готов помочь, - насмешливо продолжил учитель, - сделать для вас
все, что хотите, может даже просидеть целую ночь у постели больного.

- Но ведь так оно и есть, - возразил Лорагэ. - Ты не можешь это отрицать.

Так мы беседовали еще минут двадцать. Мои собеседники стали гораздо
любезнее. Они высказали все, что, по их мнению, следовало сказать журналисту
из Парижа, и к ним опять вернулось свойственное им добродушие. В их словах
постоянно ощущалась любовь к родному краю, к отцам и дедам. "Бедняги, -
подумал я - они не знают своего счастья. Нетрудно вообразить воплощение их
грез - заводы в предместьях, отравленная речка, в которой прежде водились
раки, супермаркет в сквере, в тени собора." Я представил, как бульдозеры
штурмуют Пролом и вокруг вырастают домики членов городской управы. "Слава
Богу, - думал я, - это никогда не произойдет." Но у меня не было
уверенности. И потому, ложась спать, я сказал себе, что завтра непременно
пойду и навещу тот дом - тот все дышит в едином ритме. И девушку. Она
казалась мне чудесной реликвией из мира, который давно исчез. Возможно, так
все и было. А может, какие-то другие причины побудили меня встретиться с
ней.

Глава 3

Однако мой визит закончился довольно неожиданно. Начался он в десять
часов возле чулана под лестницей. Там пахло старой обувью и спелыми
яблоками. Непременными атрибутами старого дома были полные сокровищ чердаки,
скрипучие доски, плохо закрывающиеся двери, погреба, прогнившие балки,
тяжелая мебель и выцветшие, пожелтевшие фотографии на каминной полке.
Романтическая дребедень. Весь эффект был в неустойчивом равновесии. (У
Терезы была мания располагать безделушки, рамы для картин, подсвечники,
вообще все предметы немного наискось, иногда на самом краю стола или
каминной полки. Удивительно, как они не падали. Позже мне пришлось вспомнить
об этом).

Ввиду отсутствия у меня энтузиазма, Тереза повела меня на экскурсию в
парк раньше, чем намечалось. Это оказалось действительно забавным. Она
рассказывала все, что можно было рассказать о дорожках, кустах и лужайках, и
о том, какие звезды видны ночью между теми или иными ветками. Она проводила
сравнение между домом и садом. Дорожки были коридорами, гостиная - солнечной
лужайкой, чердак - зарослями кустов, и окна - просветами неба между ветвей.
Все перемешалось.

- Бывают такие дома, - сказала она - которые посещаются призраками. Но
это заколдованный дом. Его посещают добрые духи, а не злые. Вы согласны?

Она настойчиво пыталась узнать мое мнение. Я был не способен согласиться
со столь сильным утверждением. Тереза показала мне маленький зеленый домик в
дальнем конце парка. Там работал старый садовник. Его лицо с перебитым носом
боксера делало его старше. Когда он появился у своего жилища с тремя
горшочками азалий в руках, Тереза представила его:

- Это Фу.

Садовник бросил рассеянный взгляд в мою сторону и, не проронив ни слова,
ушел.

- Он помешан на цветах, - едва слышно прошептала она, словно посвящая
меня в некую тайну. - Если бы я его послушалась, у меня повсюду были бы
цветы. Но я люблю только дикие цветы, без запаха, например лютики или
маргаритки.

- Зачем же вы его держите?

- Это долгая история. Если когда-нибудь встретитесь с ним, не будите его,
он носит цветы во сне.

"Если когда-нибудь встретитесь с ним..." - не в первый раз она
употребляла это выражение. Например, я узнал, что дверь в одной из спален на
первом этаже не запиралась, как бы сильно ни давили на щеколду. Чтобы ее
правильно закрыть, нужно знать один секрет. "Я покажу вам как-нибудь", -
сказала она. Как будто мне было суждено вернуться. Или остаться. К часу дня
я уже умирал от голода. Тереза это предусмотрела. Она приготовила корзинку с
сэндвичами, которые оказались столь же твердыми, как и ее бисквиты. Эту
корзинку Тереза отнесла в свою "хижину" - так она называла странную
постройку в дальнем конце парка, почти полностью скрытую листвой. Вблизи
хижина оказалась сложенной из старых досок, сухого тростника, железных
балок, ржавых железных листов, битых кирпичей и кусков шифера; дверью
служила тяжелая, изъеденная временем доска.

Внутри стоял запах сырого перегноя. Ни окон, ни какой-либо мебели, только
охапка сена, очевидно, заменявшая сидение. Единственным предметом обстановки
был очаг из четырех больших камней и старой трубы. Рядом лежало несколько
поленьев. Я сел на землю, прислонившись спиной к одной из стен. Хозяйка
расположилась напротив меня и принялась медленно распаковывать свои припасы.
Она была разочарована моей реакцией, моим ироническим отношением к ее
заколдованному миру.

- Вы должны кое-что узнать обо мне, Тереза, - впервые я назвал ее по
имени. - Прошлое, детство - весь этот хлам имеет для меня значение не
большее, чем окурок сигареты.

- Прошлое не играет никакой роли в вашей жизни?

- Слава Богу, никакой.

- Почему "слава Богу"?

- Я не люблю старые дома, старые сады и вообще все, что тянет назад.

- Что же вы тогда любите?

- Вопрос не в том, что люблю я, а в том, что любите вы. Вы не можете
провести всю жизнь, оставаясь тенью давно исчезнувшей девочки, посещающей
дом своих родителей. Когда-нибудь вы состаритесь. И одиночество будет плохим
помощником... Ладно, не стоит обращать на меня , внимание. Это просто моя
склонность читать морали. Не принимайте всерьез.

Рискуя сломать зуб, я укусил сэндвич.

- Одиночество - не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть по
своему выбору, - сказала она очень серьезно.

- Хорошо, - похвалил я. - Очень хорошо и глубоко. Передайте бутылку.

- А как у вас, у такого умного? - Ее глаза, казалось, разделились:
правому я еще нравился, а левый уже смотрел враждебно. - На что похожа ваша
жизнь?

- Моя жизнь лишена очарования, - сказал я. - Во всех смыслах этого слова.

- У вас нет никаких привязанностей? - Есть. К жене.

- А ваша работа?

- Не стоит и гроша.

- И больше ничто вас не интересует?

- О, меня интересует многое. - Я стал перечислять. - Катание на яхте,
вечеринки с приятелями, девочки, карты.

Тереза взглянула на меня с мукой. В ее глазах словно отражались все
Сержи, которыми я не был.

- Но мне наплевать и на то, что меня интересует, - добавил я, - О? -
произнесла она, медленно передавая мне бутылку.

Потом она задумалась. Прошла целая вечность, прежде чем последовал
очередной вопрос.

- А ваша жена - какая она?

- Чудесная, - ответил я с набитым ртом. - Это слово всегда приходит мне
на ум, когда я думаю о ней. Она как бы... Видите ли, я не обладаю вашим
даром сравнения. Она - пузырек в бокале шампанского.

- Вы любите все легкое, да?

- Совершенно верно. Я сам довольно тяжелый. И мне частенько бывает тяжело
переносить самого себя. - Говоря это, я улыбался, но потом опять заговорил
серьезным тоном. - Вы не поняли, что я хотел сказать, Тереза. Или я не
удачно выразился - я имею в виду мою жену. Она совсем не легкомысленная
или...

- У вас есть ее фотография?

- Минуту. Я имею в виду, что она просто обладает даром облегчать мою
жизнь.

- Я понимаю.

Она протянула руку, ожидая карточку. Я чувствовал, что довольно глупо
показывать Терезе фотографию жены, но ничего другого не оставалось. На этом
снимке, сделанном в Ибице в июне перед виллой, Ким, совершенно голая, с
длинными черными волосами, ниспадавшими до пояса, стояла спиной к камере и,
полуобернувшись, улыбалась своей боттичелиевской улыбкой.