все хлопоты по двору и полю. Сын Винцента Ян, в то время четырех лет от
роду, хилый, плаксивый мальчишка, пас гусей, собирал пестрые картинки и--на
удивление рано -- почтовые марки. Вот на этот самый двор, благословенный
небесной королевой Польши, бабка доставила корзины с картофелем, а заодно --
и Коляйчека, таким образом, Вин-цент тоже узнал, что произошло, а узнав,
помчался в Рамкау и там принялся барабанить в дверь к патеру, дабы тот,
вооружась святыми дарами, вышел и обручил девицу Анну Йозефу. Не успел еще
заспанный служитель Бога преподать свое благословение, чрезмерно
затянувшееся из-за неудержимой зевоты, и, воз награжденный хорошим шматом
сала, обратить к публике свою священную спину, как Винцент запряг свою
кобылу, разместил новобрачных на соломе и пустых мешках, усадил озябшего и
хнычущего Яна возле себя на козлы, после чего сказал лошади, чтобы та ехала,
никуда не сворачивая, прямо, в ночь: новобрачные торопились. Среди все еще
темной, но уже изрядно поистраченной ночи наши ездоки достигли лесоторгового
порта, что лежал в главном городе провинции. Дружки, которые, подобно
Коляйчеку, сплавляли плоты, приняли парочку беглецов. Винцент мог повернуть
и гнать свою конягу назад в Биссау; корова, коза, свинья с поросятами,
восемь гусей и дворовая собака ждали, когда им зададут корм, а сын Ян ждал,
когда его уложат в постель, потому что у него была небольшая температура.
Йозеф Коляйчек скрывался три недели, приучил свои волосы к другой прическе,
с пробором, сбрил усы, обзавелся безупречными бумагами и получил работу как
плотогон Йозеф Вранка. Но зачем понадобилось Коляйчеку предъявлять
лесоторговцам и хозяевам лесопилок документы на имя сброшенного -- о чем
власти не были проинформированы -- во время драки с плота и утонувшего в
Буге пониже Модлина Йозефа Вранки? А затем, что Коляйчек, некоторое время
назад покинувший сплавное дело, работал на лесопильне под Швецем и там
вовздорил с мастером из-за вызывающе размалеванного. в бело-красный цвет
его, Коляйчека, рукой забора. И чтобы некоторым образом придать
убедительность своим забористым ругательствам, хозяин выломил из забора две
планки, одну красную, другую белую, измочалил сугубо польские планки о
кашубскую хребтину Коляйчека, отчего возникло такое количество щепок для
растопки, что избитый счел себя совершенно вправе в следующую же, скажем
так, яснозвездную ночь пустить красного петуха на свежевыстроенную и чисто
выбеленную лесопильню, во славу хоть и разделенной, но именно из-за раздела
единой Польши. Итак, Коляйчек был поджигатель, поджигатель-рецидивист, ибо в
последовавший затем период лесопильни и дровяные склады по всей Западной
Пруссии служили отличной растопкой для двухцветья национальных чувств. И,
как всякий раз, когда речь идет о будущем Польши, Дева Мария была и во время
этих пожаров на стороне поляков, есть даже очевидцы, причем некоторые,
возможно, живы и по сей день, своими глазами видевшие увенчанную короной
Богома терь на горящих стропилах многих лесопилен. А толпа, которая всегда
собирается при больших пожарах, якобы запевала хорал во славу Богородицы,
Матери Божией, -- отсюда нетрудно предположить, что на Ко-ляйчековых пожарах
царила торжественная обстановка и приносились клятвы. И сколь отягощен
прошлым был разыскиваемый поджигатель Коляйчек, столь беспорочен,
бесприютен, безобиден, слегка ограничен, никем на свете не разыскиваем,
почти никому не известен был плотовщик Йозеф Вранка, регулярно деливший свой
жевательный табак на ежедневные порции, покуда река Буг не приняла его в
свои воды, а три дневные пайки табака остались у него в куртке вместе с
документами. Поскольку утонувший Вранка никак не мог объявиться вновь и
никто не задавал заковыристых вопросов по поводу его исчезновения, Коляйчек,
имевший примерно ту же стать и такой же круглоголовый, как и утопленник,
залез поначалу в его куртку, потом в его официально-документальную с
незапятнанным прошлым шкуру, отучился курить трубку, перешел на жевательный
табак, позаимствовал даже сугубо личные черты Вранки, дефекты произношения к
примеру, и все последующие годы изображал надежного, бережливого, малость
заикающегося плотогона, который пускал вплавь по воде целые леса с берегов
Немана, Бобра, Буга и Вислы. Остается лишь добавить, что этот Вранка у
лейб-гусар jpnmophmv`, возглавляемых Маккензеном, дослужился до ефрейтора,
поскольку настоящий Вранка на службе еще не был, тогда как Коляйчек,
четырьмя годами старше, чем утонувший, уже успел очень плохо проявить себя у
артиллеристов под Торном. Наиболее опасная часть всех грабителей, убийц и
поджигателей, еще не перестав грабить, убивать и под жигать, ждет, когда
подвернется возможность заняться делом более почтенным. И многим выпадает
шанс -- иногда отысканный, иногда случайный: Коляйчек, став Вранкой, стал
одновременно хорошим и настолько исцеленным от своего огневого порока
супругом, что его приводил в дрожь даже вид обычной спички. Спичечные
коробки, свободно и безмятежно лежавшие на кухонном столике, никогда не были
застрахованы от его посягательств, хотя, казалось бы, именно он способен
изобрести спички. Подобное искушение он выбрасывал в окно. Бабке приходилось
очень стараться, чтобы вовремя подать на стол теплый обед. Порой семья и
вовсе сидела в потемках, потому что керосиновая лампа осталась без огня. И
однако, Вранка вовсе не был тираном. По воскресеньям он водил свою Анну в
Нижний город и при этом позволял ей, обрученной с ним также и официально,
надевать, как тогда, на картофельном поле, четыре юбки, одну поверх другой.
Зимой, когда реки затягивались льдом и для плотогонов наступали тощие
времена, он исправно сидел в Троиле, где жили лишь плотогоны, грузчики да
рабочие с верфи, и присматривал за своей дочкой Агнес, которая явно
уродилась в отца, потому что если и не залезала под кровать, то уж, верно,
забиралась в платяной шкаф, а когда приходили гости, забивалась под стол, и
вместе с ней ее тряпичные куклы. Итак, девочка Агнес любила укрываться от
глаз и в этом укрытии чувствовала себя столь же надежно, как и Йозеф, хоть и
находила там иные радости, нежели те, которые нашел он под юбками у Анны.
Поджигатель Коляйчек был достаточно опытен, чтобы понять тягу своей дочери к
укрытиям, и поэтому на заменяющем балкон выступе, которым завершалась их
полуторакомнатная квартира, он, когда мастерил закут для кроликов, пристроил
к нему еще и конурку как раз по ее росту. В этой пристройке матушка моя
ребенком сидела, играла в куклы и тем временем подрас тала. Позднее, уже
школьницей, она, по рассказам, за бросила своих кукол и, забавляясь
стеклянными бусинами и пестрыми шариками, впервые проявила тягу к хрупкой
красоте. Надеюсь, мне, горящему желанием поскорее обозначить истоки
собственного бытия, будет дозволено снять наблюдение с семейства Вранка, чей
супружеский плот спокойно скользит по течению, вплоть до тринадцатого года,
когда под Шихау сошел со стапелей "Колумб", ибо именно в тринадцатом
полиция, которая никогда ничего не забывает, напала на след лже-Вранки.
Началось с того, что Коляйчек, как на исходе каждого лета, так и в августе
тысяча девятьсот тринадцатого, должен был перегонять большой плот из Киева
по Припяти, через канал по Бугу до Модлина, а уж оттуда вниз по Висле.
Дюжина плотогонов вышла на буксире "Радауна", который дымил по велению их
лесопильни, от Западного Нойфера на Мертвую Вислу до Айнлаге. Потом вверх по
Висле мимо Кеземарка, Лецкау, Чат-кау, Диршау и Пикеля и вечером пристала к
берегу в Торне. Там на борт поднялся новый хозяин, который должен был в
Киеве проследить за onjsojni древесины. Когда "Радауна" в четыре утра
отчалила, стало известно, что на борту хозяин. Коляйчек впервые увидел его
за завтраком на баке. Они сидели как раз друг против друга, жевали и
прихлебывали ячменный кофе, Коляйчек сразу его узнал. Кряжистый, уже
облысевший человек велел подать водки и разлить ее по пустым кофейным
чашкам. Не переставая жевать, когда в конце бака еще разливали водку, он
представился: -- Чтоб вы знали: я новый хозяин, звать меня Дю-керхоф, и я
требую от всех порядка! По требованию хозяина плотогоны в той
последовательности, в какой сидели за столом, называли себя и опрокидывали
свои чашки, так что кадыки подпрыгивали. Коляйчек же сперва опрокинул, потом
сказал "Вранка", пристально глядя на Дюкерхофа. Тот кивнул, как кивал и
предыдущим, и повторил "Вранка", как повторял и имена других сплавщиков. И
все же Ко-ляйчеку почудилось, будто Дюкерхоф выделил имя утонувшего
плотогона не то чтобы резко, скорее задумчиво. Искусно уклоняясь от песчаных
отмелей при помощи сменяющих друг друга лоцманов, "Радауна" одолевала мутно-
глинистую струю, знающую лишь одно направление. По левую и правую руку за
валами лежала одна и та же плоская либо чуть всхолмленная земля, с которой
уже собрали урожай. Живые изгороди, овраги, котловина, поросшая дроком,
равнина между хуторами, прямо созданная для кавалерийских атак, для
заходящей слева на ящике с песком уланской дивизии, для летящих через
изгородь гусар, для мечтаний молодых ротмистров, для битвы, которая уже
состоялась и повторится вновь и вновь, и для полотна: татары, припавшие к
луке, драгуны, выпрямясь, рыцари-меченосцы, падая на скаку, орденские
магистры в цветных плащах, на кирасе целы все застежки, кроме
одной-единственной, которую отсек герцог Мазовецкий, и кони, кони -- ни в
одном цирке не сыщешь таких арабских скакунов, -- нервные, под великолепными
темляками, все жилки натянуты, как по линеечке, ноздри раздуты, карминовые,
из них облачка, пронзаемые копьями, на копьях перевязь, пики опущены и делят
небо, вечернюю зарю, еще .сабли, а там, на заднем плане -- ибо у каждой
картины есть свой задний план, -- прочно прильнув к горизонту, мирно курится
деревенька между задними ногами вороного, приземистые хатки, обросшие мохом,
крытые соломой, а в хатках -- танки, красивые, законсервированные, в
ожидании грядущих дней, когда им тоже дозволят возникнуть на этом полотне,
на этой равнине, за дамбами Вислы, подобно легконогим жеребятам среди
тяжелой кавалерии. У Влоцлавека Дюкерхоф ткнул Коляйчека пальцем: И они, сурово-дружески и смущенно улв1баясь, чуть не со слезами на
глазах поглядели бы друг на друга как мужчины и обменялись бы робким, но
мозолистым рукопожатием.
мастерством фильмам, когда режиссеру вдруг втемяшится превратить упоительно
актерствующих братьев- врагов в друзей-соратников, которым еще суждено
пройти огонь и воду в тысяче совместных приключений.
дно, ни случай вырвать его из когтей накатывающейся смерти под балками.
Внимательно, радея о ak`ce родной фирмы, Дюкерхоф закупил в Киеве партию
леса, проследил, как вяжут и спускают на воду девять плотов, по обычаю
разделил между плотовщиками изрядную толику русских денег на карманные
расходы для обратной дороги, после чего сам уселся в поезд, доставивший его
Сертаков Виталий
Буркатовский Сергей
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Белогорский Евгений
Орловский Гай Юлий