Чтение 5–й страницы книги ~Батальоны просят огня~

Они задержались на берегу, в сырой тьме, пронизываемые ветром. С явным
недоверием прислушались к короткому затишью на той стороне - странно молчали
пулеметы в непроницаемо сгустившейся ночи, оттуда, из темноты, веяло
сладковатой гнильцой трупов.

- Вот, - прошептал Кравчук. - Притихли...

- Ужин, - ответил Кондратьев, сдерживая кашель. - Немцы пунктуальны...

Потом донесся спешащий, стук топора, голоса вблизи воды, отрывистые
команды: "Шевелись; По-быстрому!" Там, внизу, ползали саперы вокруг
сколачиваемого парома, и Кондратьев окликнул:

- Капитан, капитан!

- Кто там? Эй! Кто там? - отозвался из потемок прокуренный начальственный
баритон. - Давай сюда!

Кондратьев не успел ответить. Над Днепром с шипеньем повисли гроздья
ракет, заработали пулеметы, смешались зеленые и белые светы в небе,
смешались трассы, конусом несясь к парому, и весь берег, фигурки саперов
озарились, проступили из ночи, как на желтом листе бумаги. Гулко сдваивая,
ударили танки. Слева возник широкий дымящийся синий столб, скользнул по
берегу и уперся в какую-то лодчонку, подле которой мигом рассыпались люди.

- Ложись!

Они упали на мокрый песок, в свежую щепу у самого парома, над головой
взвизгивали трассирующие пули.

- Разрывные, - пояснил Кравчук и увидел: к лежавшему впереди Кондратьеву
подползает от парома человек в офицерской фуражке.

- Кто такие? - спросил, преодолевая одышку, начальственный баритон.

- Как дела с паромом? - ответил Кондратьев.

- А вы не видите? Ей-Богу! Ходите, демаскируете. Людей у меня косит.
Дайте солдат. Человек пять-шесть. Пришлите людей... И дуйте отсюда.

- Сколько нужно людей?

- Десять человек.

- Много просите, - мягко возразил Кондратьев, и Кравчук, услышав, подумал
облегченно: "Вроде правильно...".

- Давай, давай отсюда, артиллеристы... Видишь, прожектора появились...
Давай! Не демаскируй!

Они ползком выбрались из района саперов и молча двинулись в глубь
острова. Кондратьев покашливал. Шурочка шла рядом с ним. Кравчук спросил:

- Кого пошлем?

- Подумаем, - невнятно ответил Кондратьев. Впереди послышалось фырканье
лошади, легкий металлический звук; поддеревьями, низко над землей, затлели
угольки, дохнуло теплым запахом подгоревшей пшенной каши.

- Кто идет? - раздался неподалеку полувеселый окрик.

- Это вы, Скляр? - спросил Кондратьев. - Что, нашли старшину?

- Товарищ старший лейтенант, вы только, пожалуйста, не удивляйтесь. Вы не
поверите своим ушам! - торопясь, оживленно заговорил невидимый в темноте
Скляр. - Вы не поверите своим ушам, кого я привез от старшины! Он был у
старшины...

- Что, что? - не понял Кондратьев. - О чем вы?

- Я вам не скажу, вы сами посмотрите! - восторженно воскликнул Скляр. -
Это почти военная тайна...

Кравчуку не понравился такой вольный оборот речи.

- Что такое? - грозно повысил голос Кравчук. - Почему так со старшим
лейтенантом?

- Я извиняюсь! Товарищ старший лейтенант... товарищ сержант, вы не
поверите своим ушам! Вы сами посмотрите, - произнес Скляр секретным шепотом.
- Там, в воронке!..

Они подошли к бомбовой воронке: снизу доносился говор. Кондратьев откинул
брезент, и все трое соскользнули вниз, к костру, в дым, в тепло, в запах
парных шинелей.

Возле огня в окружении солдат и потного растерянного старшины Цыгичко
сидел на ящике капитан Ермаков, свежевыбритый, веселый, в расстегнутой на
груди шинели, ел из котелка горячую кашу, дул на ложку, глядя на вошедших
темными улыбающимися глазами. И обрадованный Кравчук мгновенно успел
заметить, как Шурочка прикусила белыми зубами губу, как золотая пуговка на
высокой ее груди всколыхнулась, как у Кондратьева стало беззащитным лицо.

- Сережка!.. - воскликнул Ермаков, швырнул со звоном ложку в котелок и,
оттолкнув умиленно заморгавшего старшину, встал навстречу. - Здравствуй,
Сережка! Здравствуй, Шура! Здорово, брат Кравчук!

Он сильно обнял Кондратьева, потом Кравчука, шутливо обнял и Шуру, звонко
поцеловал ее в щеку и засмеялся.

- А ну-ка садись все! Старшина, котелки да горячую кашу! Да пожирней у
меня! Мигом!

- Слушаюсь, товарищ капитан!

Старшина Цыгичко, пожилой человек с острым хрящеватым носом и пухлым
откормленным лицом не вылез - выпорхнул из-под брезента, струйка песка
зашуршала, скатываясь к сапогам Шурочки, а Кондратьев опустился на угол
ящика, проговорил взволнованно:

- Неожиданно ты. Из госпиталя? А я вот за тебя командую...

- Очень рад, - сказал Ермаков. - Слушай, по дороге узнал, что у тебя
четыре орудия на той стороне, а здесь ребята рассказали, что только два...
Значит, половины батареи нет? Объясни, пожалуйста.

Кондратьев вздохнул, положил руки на колени и сконфуженно стал говорить,
что только два орудия удалось переправить на правый берег: одно прямым
попаданием разбило на пароме, на середине Днепра, плоты затонули; четвертое
орудие еще не вернулось из армейских мастерских, оно там второй день; вчера
убило лейтенанта Григорьева, ранило сержанта Соляника, наводчика Дерябина,
остальные добрались сюда вплавь, с ранеными. Это было прошлой ночью...

Ермаков ковырнул ложкой дымящуюся кашу, бросил ложку в котелок.

- Значит, фактически батареи нет?

- Да, я сейчас от саперов. Просят людей. Бесконечные потери у них.

- Сколько же они просят людей?

Кондратьев закашлялся, отвел лицо, смущенно стряхивая слезы, выдавленные
бухающим, простудным кашлем.

- Шесть человек.

По острову пронеслись скачущие разрывы - вдоль берега, ближе, ближе, -
брезент упруго вогнулся. Все сидевшие в воронке напряженно начали есть,
никто не глядел на Ермакова, на Кондратьева, все ожидали: шесть человек, -
значит, идти сейчас от этого костра туда, под огонь, в холодную воду, чтобы
выполнять чужую работу саперов.

- На чужой шее хотят в рай съездить, - сказал Деревянко безразлично.

Лузанчиков, закутавшись в кравчуковскую плащ-палатку, блестя глазами,
придвинулся к костру, Елютин с недоверчивым видом поскреб пустой котелок,
перевернул его, на дно невозмутимо положил часы. И придержал их рукой,
потому что часы, позванивая, заплясали от взрывов. Бобков преспокойно
вытирал соломой ложку, посматривал на хмурого

Кравчука, из-за спины его вопросительно выглядывал телефонист.

Разрывы скакали по острову. Один из них тяжко встряхнул воздух над
брезентом.

Тогда в воронку, расплескивая на добротную офицерскую шинель кашу из
котелков, шумно вкатился на ягодицах старшина Цыгичко, фальшиво посмеиваясь,
сообщил:

- Як саданет коло кухни, чтобы его дьявол! Коней начисто побьет! А
прожектором по берегу... да пулеметы... Чешет, як сатана!

Он возбужденно раздувал хрящеватый нос, ставя котелки, и почему-то
искательно улыбнулся Шурочке. А она, напряженно следя за колебанием костра,
проговорила с насмешливой дерзостью:

- Все снаряды рвутся около кухни. Давно известно! Стреляют у нас, а
снаряды рвутся у вас.

Но в это мгновение никто не поддержал ее. Старшина осторожно вздохнул
через ноздри, отошел в тень, аккуратно соскребывая щепочкой кашу на шинели.

- Шесть человек? - переспросил Ермаков и посмотрел на Кондратьева почти
нежно. - Ни одного человека. Куда, к черту, вы годны сейчас? Наворачивай
кашу.

- Я обещал саперам, - возразил Кондратьев, от волнения картавя сильнее
обычного, и наклонился к огню, стиснув на коленях худые руки. - Видел, что
происходит на острове? Саперы просто не успевают...

Ермаков носком сапога толкнул дощечку в костер, отчего зазвенела
начищенная шпора, громко позвал:

- Старшина! - И когда Цыгичко со сладким ожиданием оборотил к нему сытое
лицо свое, спокойно спросил: - Сколько раз за мое отсутствие опаздывали в
батарею с кухней?

- Товарищ капитан!.. Як же можно?

- Полагаю, не меньше шести раз. Таким образом: отберите пять человек
ездовых, вы - шестой. И в распоряжение саперов. Повара Караяна оставьте за
себя. Все.

В быстрых, ищущих опору пальцах старшины сломалась щепочка, которой он
чистил шинель, выбритые щеки задрожали.

- Товарищ капитан...

Ермаков внимательно оглядел его с ног до головы, спросил тоном некоторого
беспокойства:

- Много ли у вас еще годных шинелей в обозе, Цыгичко?

- Нету, товарищ капитан... Як же можно?..

- На самогон меняете? Или на сало? У вас было двенадцать шинелей в
запасе. - Ермаков бесцеремонно повернул мгновенно вспотевшего старшину на
свет, опять осмотрел его. - Что ж, прекрасная офицерская шинель. Отлично
сшита. Снимите, она вам мала. Вы растолстели, Цыгичко. У вас не фронтовой
вид. - И обернулся к Кондратьеву: - Снимите-ка свою шинель. И поменяйтесь.
Как вы раньше не догадались, Цыгичко? Люди ходят в мокрых шинелях, а вы и
ухом не шевельнете.

Цыгичко задвигался, не сразу находя пуговицы, начал торопливо
расстегивать шинель, а Кондратьев, с красными пятнами на щеках, невнятно
проговорил: