график специальный по взводам составлен, и каждый поход на концерт к трем
очередным нарядам приравнивается, понял? У которых взыскание, те вне
очереди, вместо чистки плаца и сортиров. Бойцы, говорят, со слезами идут,
лучше, говорят, сортир, гауптвахта, дисбат... Вот так-то, капитан, всех
достала твоя артистка, понял? В общем, пусть заткнется в тряпочку, а не
хочет - пусть катит отсюда ко всех чертям собачьим. Двадцать четыре часа на
размышление, а потом, если хоть одну нотку услышу, - тебе, капитан, неполное
служебное, и прошу на Северные Курилы! Пущай перед морскими котиками
колоратуры свои выводит, те стерпят. И на пенсию оттуда пойдешь ты
капитаном, если, конечно, дотянешь... Приказ понятен?
квартире на Моховой. Капитан Баренцев остался дослуживать в Гуан-чжоу,
обучая китайских летчиков летать на наших "МиГах"...
ощущение великого безотчетного ужаса, когда на гладкой полусфере теплого
шоколадного камня жирно залоснилась огромная, грубо размалеванная личина. В
пространстве, созданном для тихого гудения благоговейных мантр, грянули
сатанинские переливы бельканто... Остальное сложилось из обрывочных
рассказов бабушки и отца, а недостающее было восполнено воображением...
III
стол. - Картинка, скажу я вам, вполне клиническая, хотя и нетипичная. У нас
в стране, знаете ли, более распространены иные проявления вырождения. Куда
менее... обаятельные. Не та преемственность, не та культура. Насколько же
своеобразным должен быть жизненный опыт у советского девятилетнего мальчика,
чтобы он избрал себе такого героя...
вполне понимал - не с чем было сравнивать.
родителей, близких, мир?
была большая и тяжелая малахитовая рамка, стоящая на крышке бабушкиного
"Шредера" рядом с белыми головками, одна из которых называлась Бетховен, а
вторая - Чайковский. Из рамки выглядывал какой-то черно-белый дядя с
аккуратно зачесанными редкими волосами и длинными подкрученными усами. Дядя
смотрел сердито, Нилушка боялся его и не понимал, зачем в такой красивой
папе живет Бармалей. Про Бармалея ему читала бабушка, маме было вечно
некогда, она приходила поздно, мимоходом чмокала в щечку засыпающего Нилушку
и тайком от бабушки - зубки были уже почищены! - совала ему конфетку в яркой
шуршащей обертке.
кисточек, которые так хотелось потрепать - на бархатных красных портьерах,
на скатерти, на абажурах, низко нависающих над столом в гостиной, над
маминой кроватью в спальне, над роялем в комнате, где жили бабушка с
бабуленькой. А еще там был сундук - тяжелый кованый сундук, покрытый ковром.
Как-то, когда бабуленька лежала в больнице, а бабушка пошла ее навестить,
взяв с него честное слово, что он будет вести себя хорошо и никуда не
отлучится от стопочки книжек-складышей - из них можно было строить домики, а
можно было и просто разглядывать в них картинки, - он не утерпел, пробрался
в бабушкину комнату, пыхтя, стащил с сундука ковер, поднатужился, поднял
тяжелую крышку... Среди старых, пожелтевших нот и разных пыльных коробочек
он отыскал совсем ветхий коричневый альбом с фотографиями. Незнакомые,
странно одетые дяди и тети, дети в длинных платьицах с кружевными подолами,
в маленьких мундирчиках... Больше всего было одного дяди - толстого,
важного, со стеклышком в глазу, с узенькими белыми бакенбардами. На многих
фотографиях дядя этот был в блестящей высокой шляпе и смешном пиджаке,
коротком спереди и очень длинном сзади, так что получалось что-то вроде
хвостика. Дядя стоял на сцене, как мама в опере, в руках у него были то
тросточка, то зонтик, то небольшая грифельная доска, вроде той, что бабушка
подарила ему на день рождения. К тому же в сундуке отыскался хрупкий и
пожелтевший лист бумаги с портретом того же дяди и четкими большими буквами,
среди которых он узнал самую большую - В.
рассердилась, поставила хнычущего Нилушку в угол на бесконечные полчаса, а
за обедом оставила без сладкого. Несмотря на суровость наказания, уже через
день Нилушке снова захотелось поглядеть альбом, и когда бабушка опять ушла в
магазин, он снова был в ее комнате, v заветного сундука. Увы - на крышке
висел новенький, сияющий дужкой замок.
холодным взглядом, медленными отточенными жестами крупных белых рук. Потом
перестал... Спрашивать про этого таинственного господина у мамы он не
захотел, а у бабуленьки, вскоре возвратившейся из больницы, было и вовсе
бесполезно - в ответ на любое обращение она только чмокала серыми губами и
монотонно гудела себе под нос. О том же, чтобы спросить у бабушки, не могло
быть и речи моментально шагом марш в ненавистный угол, куда он регулярно
попадал и за меньшие провинности.
скора на расправу, а телячьих нежностей не терпела. Ее поцелуи доставались
ему строго один раз в год - на Пасху, а все его попытки как-то приласкаться
к ней натыкались на стойкое презрительное неприятие.
досадные крошки, или отталкивая от себя. - Сопли подотри, ишь ты, выпердыш.
ухожен.
присутствии посторонних - как правило, таких же холеных пожилых дам с седыми
стрижками, иногда являвшихся в сопровождении лысых, потертых мужей. Перед
приходом гостей она обряжала внука в короткие штанишки вишневого вельвета,
того же материала жилетку, кукольную блузочку со взбитыми рукавами, на шею
повязывала пышный бант в горошек. Непременной частью любого вечера было его
выступление.
стульчик и высоким ломким голосом выводил:
стоили эти мгновения славы, скольких шлепков, скольких часов, проведенных на
коленях в темном углу, скольких обидных, несправедливых эпитетов в свой
адрес.
слов, которыми щеголяли дворовые мальчишки, но всегда находила какие-то
свои, удивительно больные, едкие. Когда снисходила до банального "сволочь" -
значит, либо устала, либо в чрезвычайно добром расположении... Гости же
ничего этого не знали, воодушевленно хлопали в ладоши, целовали, сажали к
себе на коленки, нахваливали его и бабушку, пичкали пирожными, давали
глотнуть сладкого винца...
гостям наверняка понравились бы песенки, которые распевают во дворе большие
мальчики, - и по-русски, и слова такие интересные... "Бабушка, бабушка, ты
только послушай.
забуду этот паровоз - пел Нилушка. - И еще: "Как из гардеропа высунулась
жо... "
и, не давая проплакаться, тащила к роялю:
песенок наподобие "Авиньонского моста", и когда Нилушке исполнилось четыре
года, к ним три раза в неделю стала приходить бабушкина подруга Шарлотта
Гавриловна, хромая, горбатая старуха, похожая на бабу-ягу. Она приносила с
собой в старом сафьяновом портфельчике допотопные, рассыпающиеся учебники с
непонятными словами и картинками, которые было интересно рассматривать,
потому что на них изображалось то, чего в реальной жизни не было и быть не
могло... "Каждое утро эти кавалергарды занимаются выездкой в этом манеже...
Я покупаю бланманже в кондитерской Фруассара. Qui cri, qui lit, qui frappe a
la porte?.." .
причиняемым страданиям не шли ни в какое сравнение с бабушкиными уроками
музыки!.. Пребольно доставалось линейкой по пальцам, если он не правильно
ставил руку, по ушам, когда брал не ту ноту. А куда больней линейки били
слова... Тогда и пошли мечтания. Забившись в уголок, Нилушка мечтал не о
сладостях - они никогда не переводились в доме, и мама каждый день приносила
что-нибудь из оперы, - не о новой игрушке - все, что могли предложить тогда
ленинградские игрушечные магазины, кучей валялось в углу возле его кроватки.