"Мильтонс" и замер.
Хлопнул себя по ляжкам и с широкой улыбкой указал на
Тимофея, подпирающего стену:
Матачинского...
дежурный сделал удивленное лицо.
шестой, седьмая ходка.
строгого режима светится? - Крепыш улыбнулся еще шире,
стрельнул у Кологребова "Стюардессу" и, уже выходя, злорадно
подмигнул Тимофею. - Скоро всем вашим будет амба. Хата,
шконки и параша. Я сказал...
он вдруг с убийственной отчетливостью понял, что ни Томас
Манн, ни Альфонс Доде, ни Федор Михайлович Достоевский его
сыну уже не помогут.
Обошлось, слава Богу, без хаты, шконок и параши.
- сказал лысоватый майор и отвел бегающие вороватые глаза. -
Ошибочка вышла. Работа такая.
очередь толстуха-капитан из инспекции по делам
несовершеннолетних. - Вы выпестовали хулигана, профессор.
Вашему сынку только-только шестнадцать, а он уже вон чего
натворил! - Плотная рука ее хлопнула по папке с компроматом,
губы скривились в мстительную торжествующую усмешку. - Будет
что отправить нашим коллегам по вашему месту жительства.
деревенский частокол.
еще спал в блаженной тишине летнего утра. У ворот их
встретила Зинаида Дмитриевна, мрачная, с ввалившимися
глазами, посмотрела подозрительно, спросила с интонацией из
всенародно любимого фильма:
страшно рассмеявшись, раскачивающейся хулиганской походочкой
двинулся зигзагами к дому:
Ленинград, откуда по путевке профсоюза укатил в Зеленый Мыс,
курортное местечко под Батуми. Тимофей же остался на
Сиверской и отдохнул на славу - с утра пораньше не вставал,
книг не читал, физтренингом не занимался. Правда, и в
"клетку" ни ногой. Купался, загорал, бренчал на гитаре.
Спектровой, пионерским вожаком из "Кировца", девушкой
ядреной, крутобедрой и возраста далеко не пионерского. Так,
ничего особенного - вялые ласки, поцелуйчики, объятия при
луне. И вот однажды Эмма не пришла на свидание. Напрасно
ждал ее Тимофей у ресторана "Голубой Дунай", нарядный, в
гриновых траузерах, с букетом белых, купленных за рубль
двадцать лилий.
сплюнул и медленно побрел куда глаза глядят. Хотел было
бросить букет, но передумал, может, пригодится еще. Как
сердцем чувствовал...
тонули в море зелени, на грядках рдяно наливалась земляника,
июль выдался парной, необычно жаркий. А в тени под кронами
деревьев все роилась и роилась мошкара, к теплу, к теплу.
всегда готовы..." - даже не заметив как, Тимофей миновал
больницу, оставил позади дом отдыха "Лесное". И вот он
городок аттракционов - унылый, скучный, ни музыки, ни песен,
ни разгоряченных девушек.
по аллейке и вдруг услышал голос насмешливо-ленивый, с
хрипотцой:
переменился, сделался ласковым и волнующим.
Со скамейки поднялась стройная блондинка и, порывисто обняв
Тимофея за шею, нежно поцеловала его табачными губами. -
Мерси, котик, я почесана!
губ, и высоко зачесанная в польской стрижке грива белобрысых
волос, политых мебельным лаком напополам с одеколоном.
Девушек было двое, вторая, попроще, этакая девушка-
рублевушка, сидела в обнимочку с веснушчатым амбалом и
выпускала дым колечками из толстогубого рта. На голове y ней
царил изящный беспорядок причесона "не одна я в поле
кувыркалась", мощные бедра, выглядывающие из-под мини-юбки
казались необыкновенно мускулистыми и лакомыми.
вторично горячо и молча поцеловала его в губы, а девушка-
рублевушка вручила два эмалированных трехлитровых бидона:
Ну, двинули...
нагревшемуся за день асфальту. По пути выяснилось, что
амбала зовут Папуля, девушку-рублевушку Марихой, красавицу
блондинку Надюхой, а Тимофей им известен под именем Андрона.
Ну и плевать, Андрон так Андрон. Хоть груздем назови, только
- поцелуй еще раз.
заросший малинником и сиренью.
стала осторожно отпирать дверь времянки, - бабка, кажись,
еще не спит...
Занавесив оконце, расположились у стола. В бидонах, что пер
Тимофей, оказалось винище, Мариха вытащила колбасу, сыр,
ветчину, все какими-то кусочками, обрезками, ошметками,
неаппетитно, но много, горой. С ходу приняли на грудь,
закусили, повторили, обменялись ощущениями. Налили еще,
добавили, опрокинули, тяпнули, осушили, заглотили,
хлебнули... Скоро Тимофею показалось, что и Папулю, и
Мариху, и особливо Надюху он знает много лет, и, глуповато
рассмеявшись, он предложил выпить за любовь и дружбу, всем,
всем до дна. А теперь еще, на брудершафт. Выпили,
поцеловались, снова выпили. Поцеловались опять, взасос, еще,
еще. Хмельная голова Тимофея истомно закружилась, фирменные,
сидящие как перчатка брюки вдруг сделались тесны.
мягко потянула за собой в соседнюю комнатенку.
Мариха завистливо хихикнула, скрипнули жалобно под ногами
подгнившие половицы.
кровать.
сняла юбчонку, блузку, трусы и, оставшись в загаре и в чем
мама родила, призывно посмотрела на Тимофея. - Ну?
вытянулась на спине - ноги полураскинуты, руки под голову...
Словно скверное кино. Хотя какое тут кино - вот она, Надюха,
живая, трепещущая...
успел выскочить на улицу, как согнулся в яростной, до
судорог в желудке, рвоте. Притихли соловьи, всполошились
кабысдохи. Винтовочным затвором клацнула щеколда, и с
соседнего крыльца заорали пронзительно: