Чтение 5–й страницы книги ~Иуда Искариот~

Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что Иуда просто
бранится, и только покачал в темноте головою. И еще сильнее затосковал Иуда,
он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется под
покрывалом все его большое тело.

-- Что так болит у Иуды? Кто приложил огонь к его телу? Он сына своего
отдает собакам! Он дочь свою отдает разбойникам на поругание, невесту свою
-- на непотребство. Но разве не нежное сердце у Иуды? Уйди, Фома, уйди,
глупый. Пусть один останется сильный, смелый, прекрасный Иуда!

IV

Иуда утаил несколько динариев, и это открылось благодаря Фоме, который
видел случайно, сколько было дано денег. Можно было предположить, что это
уже не в первый раз Иуда совершает кражу, и все пришли в негодование.
Разгневанный Петр схватил Иуду за ворот его платья и почти волоком притащил
к Иисусу, и испуганный, побледневший Иуда не сопротивлялся.

-- Учитель, смотри! Вот он -- шутник! Вот он -- вор! Ты ему поверил, а
он крадет наши деньги. Вор! Негодяй! Если ты позволишь, я сам...

Но Иисус молчал. И, внимательно взглянув на него, Петр быстро покраснел
и разжал руку, державшую ворот. Иуда стыдливо оправился, искоса поглядел на
Петра и принял покорно-угнетенный вид раскаявшегося преступника.

-- Так вот как! -- сердито сказал Петр и громко хлопнул дверью, уходя.
И все были недовольны и говорили, что ни за что не останутся теперь с
Иудою,-- но Иоанн что-то быстро сообразил и проскользнул в дверь, за которою
слышался тихий и как будто даже ласковый голос Иисуса. И когда по прошествии
времени вышел оттуда, то был бледный, и потупленные глаза его краснели как
бы от недавних слез.

-- Учитель сказал... Учитель сказал, что Иуда может брать денег,
сколько он хочет.

Петр сердито засмеялся. Быстро, с укором взглянул на него Иоанн и,
внезапно загоревшись весь, смешивая слезы с гневом, восторг со слезами,
звонко воскликнул:

-- И никто не должен считать, сколько денег получил Иуда. Он наш брат,
и все деньги его, как и наши, и если ему нужно много, пусть берет много,
никому не говоря и ни с кем не советуясь. Иуда наш брат, и вы тяжко обидели
его -- так сказал учитель... Стыдно нам, братья!

В дверях стоял бледный, криво улыбавшийся Иуда, и легким движением
Иоанн приблизился и трижды поцеловал его. За ним, оглядываясь друг на друга,
смущенно подошли Иаков, Филипп и другие,-- после каждого поцелуя Иуда
вытирал рот, но чмокал громко, как будто этот звук доставлял ему
удовольствие. Последним подошел Петр.

-- Все мы тут глупые, все слепые. Иуда. Один он видит, один он умный.
Мне можно поцеловать тебя?

-- Отчего же? Целуй! -- согласился Иуда.

Петр крепко поцеловал его и на ухо громко сказал:

-- А я тебя чуть не удушил! Они хоть так, а я прямо за горло! Тебе не
больно было?

-- Немножко.

-- Пойду к нему и все расскажу. Ведь я и на него рассердился,-- мрачно
сказал Петр, стараясь тихонько, без шума, отворить дверь.

-- А что же ты, Фома? -- строго спросил Иоанн, наблюдавший за
действиями и словами учеников.

-- Я еще не знаю. Мне нужно подумать. И долго думал Фома, почти весь
день. Разошлись по делам своим ученики, и уже где-то за стеною громко и
весело кричал Петр, а он все соображал. Он сделал бы это быстрее, но ему
несколько мешал Иуда, неотступно следивший за ним насмешливым взглядом и
изредка серьезно спрашивавший:

-- Ну как, Фома? Как идет дело?

Потом Иуда притащил свой денежный ящик и громко, звеня монетами и
притворно не глядя на Фому, стал считать деньги.

-- Двадцать один, двадцать два, двадцать три... Смотри, Фома, опять
фальшивая монета. Ах, какие все люди мошенники, они даже жертвуют фальшивые
деньги... Двадцать четыре... А потом опять скажут, что украл Иуда...
Двадцать пять, двадцать шесть...

Фома решительно подошел к нему -- уже к вечеру это было -- и сказал:

-- Он прав, Иуда. Дай я поцелую тебя.

-- Вот как? Двадцать девять, тридцать. Напрасно. Я опять буду красть.
Тридцать один...

-- Как же можно красть, когда нет ни своего, ни чужого. Ты просто
будешь брать, сколько тебе нужно, брат.

-- И это столько времени тебе понадобилось, чтобы повторить только его
слова? Не дорожишь же ты временем, умный Фома.

-- Ты, кажется, смеешься надо мною, брат?

-- И подумай, хорошо ли ты поступаешь, добродетельный Фома, повторяя
слова его? Ведь это он сказал -- "свое",-- а не ты. Это он поцеловал меня --
вы же только осквернили мне рот. Я и до сих пор чувствую, как ползают по мне
ваши мокрые губы. Это так отвратительно, добрый Фома. Тридцать восемь,
тридцать девять, сорок. Сорок динариев, Фома, не хочешь ли проверить?

-- Ведь он наш учитель. Как же нам не повторять слов учителя?

-- Разве отвалился ворот у Иуды? Разве он теперь голый и его не за что
схватить? Вот уйдет учитель из дому, и опять украдет нечаянно Иуда три
динария, и разве не за тот же ворот вы схватите его?

-- Мы теперь знаем. Иуда. Мы поняли.

-- А разве не у всех учеников плохая память? И разве не всех учителей
обманывали их ученики? Вот поднял учитель розгу -- ученики кричат: мы знаем,
учитель! А ушел учитель спать, и говорят ученики: не этому ли учил нас
учитель? И тут. Сегодня утром ты назвал меня: вор. Сегодня вечером ты зовешь
меня: брат. А как ты назовешь меня завтра?

Иуда засмеялся и, легко поднимая рукою тяжелый, звенящий ящик,
продолжал:

-- Когда дует сильный ветер, он поднимает сор. И глупые люди смотрят на
сор и говорят: вот ветер! А это только сор, мой добрый Фома, ослиный помет,
растоптанный ногами. Вот встретил он стену и тихо лег у подножия ее. а ветер
летит дальше, ветер летит дальше, мой добрый Фома!

Иуда предупредительно показал рукой через стену и снова засмеялся.

-- Я рад, что тебе весело.-- сказал Фома.-- Но очень жаль, что в твоей
веселости так много зла.

-- Как же не быть веселым человеку, которого столько целовали и который
так полезен? Если бы я не украл трех динариев, разве узнал бы Иоанн, что
такое восторг? И разве не приятно быть крюком, на который вывешивает для
просушки: Иоанн -- свою отсыревшую добродетель, Фома -- свой ум, поеденный
молью?

-- Мне кажется, что лучше мне уйти.

-- Но ведь я же шучу. Я шучу, мой добрый Фома,-- я только хотел знать,
действительно ли ты желаешь поцеловать старого, противного Иуду, вора,
который украл три динария и отдал их блуднице.

-- Блуднице? -- удивился Фома.-- А об этом ты сказал учителю?

-- Вот ты опять сомневаешься, Фома. Да, блуднице. Но если бы ты знал,
Фома, что это была за несчастная женщина. Уже два дня она ничего не ела...

-- Ты это знаешь наверное? -- смутился Фома.

-- Да, конечно. Ведь я сам два дня был с нею и видел, что она ничего не
ест и пьет только красное вино. Она шаталась от истощения, и я падал вместе
с нею...

Фома быстро встал и, уже отойдя на несколько шагов, кинул Иуде:

-- По-видимому, в тебя вселился сатана. Иуда. И, уходя, слышал в
наступивших сумерках, как жалобно позванивал в руках Иуды тяжелый денежный
ящик. И как будто смеялся Иуда.

Но уже на другой день Фоме пришлось сознаться, что он ошибся в Иуде --
так прост, мягок и в то же время серьезен был Искариот. Он не кривлялся, не
шутил злоречиво, не кланялся и не оскорблял, но тихо и незаметно делал свое
хозяйственное дело. Был он проворен, как и прежде,-- точно не две ноги, как
у всех людей, а целый десяток имел их, но бегал бесшумно, без писка, воплей
и смеха, похожего на смех гиены, каким раньше сопровождал он все действия
свои. А когда Иисус начинал говорить, он тихо усаживался в углу, складывал
свои руки и ноги и смотрел так хорошо своими большими глазами, что многие
обратили на это внимание. И о людях он перестал говорить дурное, и больше
молчал, так что сам строгий Матфей счел возможным похвалить его, сказав
словами Соломона:

-- Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему, но разумный
человек молчит.

И поднял палец, намекая тем на прежнее злоречие Иуды. В скором времени
и все заметили в Иуде эту перемену и порадовались ей, и только Иисус все так
же чуждо смотрел на него, хотя прямо ничем не выражал своего нерасположения.
И сам Иоанн, которому Иуда оказывал теперь глубокое почтение, как любимому
ученику Иисуса и своему заступнику в случае с тремя динариями, стал
относиться к нему несколько мягче и даже иногда вступал в беседу.

-- Как ты думаешь. Иуда,-- сказал он однажды снисходительно,-- кто из
нас, Петр или я, будет первым возле Христа в его небесном царствии?

Иуда подумал и ответил:

-- Я полагаю, что ты.

-- А Петр думает, что он,-- усмехнулся Иоанн.

-- Нет. Петр всех ангелов разгонит своим криком,-- ты слышишь, как он
кричит? Конечно, он будет спорить с тобою и постарается первый занять место,
так как уверяет, что тоже любит Иисуса,-- но он уже староват, а ты молод, он
тяжел на ногу, а ты бегаешь быстро, и ты первый войдешь туда со Христом. Не
так ли?

-- Да, я не оставлю Иисуса,-- согласился Иоанн. И в тот же самый день и
с таким же вопросом обратился к Иуде Петр Симонов. Но, боясь, что громкий
голос его будет услышан другими, отвел Иуду в самый дальний угол, за дом.

-- Так как же ты думаешь? -- тревожно спрашивал он.-- Ты умный, тебя за