Чтение 5–й страницы книги ~Зверь в чаще~

Ему почудилось, что, повторяя за ним это слово, она немного изменилась
в лице, и на случай, если вопрос его попал в цель, мягко пояснил:

- Помните, именно этот вопрос вы задали мне давным-давно, во время
нашего первого разговора в Везеренде?

- Очень хорошо помню. И вы ответили, что не знаете, что я сама увижу,
когда придет время. А потом мы за все эти годы ни разу, кажется, не
заговаривали об этом.

- Совершенно верно, - подхватил Марчер, - не заговаривали, словно такой
деликатной материи вообще лучше не касаться, словно думали: стоит вглядеться
- и сразу обнаружится, что мне и впрямь страшно. А тогда, - продолжал он, -
мы бы не знали, как нам быть дальше. Я ведь прав?

На этот раз она особенно долго медлила с ответом.

- Да, я иной раз думала, что вам страшно, - сказала она, наконец. Потом
добавила: - Но чего только мы иной раз не думали!

- Чего только не думали! - У него вырвалось негромкое "ох!",
полуподавленный стон, точно ему сейчас так отчетливо, как редко бывало,
явился образ, всегда живший в их воображении. В самые непредсказуемые
мгновения на него устремлялись яростные глаза, те самые глаза того самого
Зверя, и, хотя Марчер уже давно сжился с ними, тем не менее, он до сих пор
неизменно платил им дань вот таким вздохом из самых глубин своего существа.
Все их предположения, от первого до последнего, закружились над ним, и
прошлое свелось к одним лишь бесплодным умствованиям. Это и поразило его
сейчас: все, чем оба они населили гостиную, было упрощением, - все, кроме
тревоги ожидания. Да и тревога ощущалась только потому, что ничего другого
не было. Даже его прежний страх, если называть это чувство страхом, тоже
затерялся в пустыне. - Полагаю, все-таки, - закончил он, - что вы сами
видите: теперь мне не страшно.

- По-моему, я вижу, что вы совершили почти невозможное, до такой
степени приучив себя к опасности. Так сжились и сблизились с ней, что
перестали ее ощущать; она рядом, вы это знаете, но вам уже все равно, и даже
нет прежней потребности напускать на себя бодрость. А эта опасность такого
свойства, что я должна признать: вряд ли комунибудь удалось бы держаться
лучше, чем держитесь вы.

Джон Марчер попытался улыбнуться.

- Героически?

- Ну что ж, назовем это хотя бы так.

- Значит, я действительно мужественный человек?

- Вот это вам и предстояло доказать мне.

Он, однако, все еще сомневался.

- Но мужественный человек должен знать, чего он страшится, а чего не
страшится. Как раз этого я и не знаю. Понимаете? Не могу разглядеть. Не могу
назвать. Знаю только, что я под угрозой.

- Да, под угрозой и - какое бы тут подобрать слово? - под очень прямой.
Под угрозой самому сокровенному. Это мне вполне ясно.

- Настолько ясно, что, так сказать, к концу нашей совместной стражи вы
убедились: мне не страшно?

- Вам не страшно. Но нашей страже не наступил конец. Вернее, не
наступил конец вашей страже. Вам еще предстоит все увидеть.

- А вам - нет? Но почему? - спросил он. Весь день его не покидало
чувство, что она что-то утаивает. Было оно и сейчас. Ничего похожего Марчер
прежде не ощущал, и это ощущение стало своего рода вехой. Тем более что Мэй
Бартрем не торопилась с ответом. - Вы знаете что-то, чего не знаю я! - не
выдержал он паузы. И голос мужественного человека немного задрожал. -
Знаете, что должно случиться.

- Ее молчание, выражение ее лица были почти признанием, подтверждали
его догадку. - Знаете, но вам страшно сказать мне. Все так плохо, что вам
страшно, а вдруг я догадаюсь.

Вероятно, он был прав, потому что вид у Мэй Бартрем был такой, точно
он, сверх ее ожиданий, переступил незримую черту, которой она себя обвела.
Впрочем, она могла не беспокоиться, а главное, в любом случае не было
оснований беспокоиться ему.

- Вы никогда не догадаетесь.

3

Тем не менее повторяю, тот разговор стал вехой в их отношениях, и в
дальнейшем это полностью подтвердилось: все, происходившее между ними потом,
даже спустя много времени, все оказывалось лишь отзывом на него, лишь его
результатом. Вначале, как прямое следствие, смягчилась настойчивость Марчера
- пожалуй, даже перешла в свою противоположность, словно его вечная тема
отпала под воздействием собственной тяжести, более того, словно Марчера
вновь стали посещать мысли об опасности впасть в эгоизм. Он считал, что, в
общем, недурно усвоил, как важно не быть себялюбцем, и, действительно,
согрешив в этом смысле, всегда спешил загладить свой грех. Во время
театральных сезонов он охотно искупал такие проступки, приглашая свою
приятельницу в оперу, и порою столь рьяно доказывал стремление разнообразить
пищу для ума мисс Бартрем, что ей случалось появляться там вместе с ним раз
десять, а то и двенадцать в месяц. Иногда, проводив ее до дому, Марчер даже
заходил к ней, дабы завершить, по его выражению, вечер, и, желая подчеркнуть
свою позицию, соглашался разделить с хозяйкой легкий, но изысканный ужин,
который всегда был для него наготове. А сводилась эта позиция к тому, что он
никогда не настаивал - или считал, что не настаивает, - на разговорах о
собственной персоне: к примеру, готов был сесть за фортепьяно, благо оба
играли на этом инструменте, стоявшем тут же в гостиной, и повторить в четыре
руки пассажи из прослушанной оперы. И все же в один из таких вечеров Марчер
напомнил Мэй Бартрем, что не получил ответ на вопрос, который задал во время
разговора, отметившего последний день ее рождения. "Что спасает вас?" -
спросил он тогда, имея в виду - спасает от угрозы прослыть не такой, как
все. Пусть она права, и он лишь оттого не привлекает к себе внимания, что
важнейшую сторону своей частной жизни устроил по образцу большинства мужчин,
то есть, довольствуясь малым, заключил своего рода союз с женщиной, не более
примечательной, чем он сам, - но вот как она ухитрилась не привлечь к себе
внимания, и почему такой союз, всем, конечно, известный, не вызвал
кривотолков?

- А я не говорила, что кривотолков не было, - сказала Мэй Бартрем.

- Ах, так! Значит, вы-то не были "спасены".

- Мне это безразлично. Если вы нашли свою женщину, то я нашла своего
мужчину, - ответила она.

- Стало быть, вас такое положение устраивает?

Она помедлила с ответом.

- Оно устраивает вас, так почему бы, по тем простым человеческим
понятиям, о которых мы говорили, оно не должно устраивать и меня?

- Понимаю. "По простым человеческим понятиям", из которых вытекает, что
вам есть для чего жить. То есть не только для меня и моей тайны.

Мэй Бартрем улыбнулась.

- По-моему, из этого совсем не вытекает, что я живу не для вас. Речь
идет как раз о моей с вами близости.

Он понял ее реплику и рассмеялся.

- Ну да, ну да, но если, как вы говорите, я для всех окружающих вполне
зауряден, вы для них тоже заурядны, не так ли? Вы помогаете мне слыть таким
же; как все. А если я такой, как все, ваша репутация, считаете вы, в
безопасности. Правильно я вас понял?

И опять она помедлила, но ответ ее был достаточно ясен:

- Правильно. Только это и важно для меня - помочь вам слыть таким, как
все.

Он не поскупился на слова благодарности:

- Как вы добры ко мне! Как великодушны! Не знаю, как и доказать вам
свою признательность.

И снова, уже в последний раз, она задумалась, словно выбирала ответ. Но
ее выбор был предрешен.

- Будьте верны себе, вот и все.

И он остался верен себе, все шло как всегда, и на этот раз так долго,
что наступил, не мог не наступить день, когда они вновь попытались
проникнуть в душевные глубины друг друга. Казалось, их нервы требовали,
чтобы время от времени оба опускали лот в эти глубины, стараясь измерить
бездну, обычно скрытую помостом, достаточно прочным, хотя и шатким с виду,
порою даже вздрагивающим под напором воздушных вихрей. К тому же в
отношениях Марчера с Мэй Бартрем появился новый оттенок из-за ее нежелания
опровергнуть укор, будто она не решается поделиться с ним своей догадкой,
укор, который вырвался у него к концу последнего и едва ли не самого прямого
их разговора. Он тогда вдруг почувствовал - она что-то "знает", что-то
плохое для него, такое плохое, что не смеет рассказать ему об этом. На его
слова - все, очевидно, настолько плохо, что ей страшно, как бы он не
догадался, - последовал уклончивый ответ, который требовал немедленного
прояснения, но Марчер из-за особой своей чувствительности не осмеливался
снова подступиться к столь грозному предмету. Он ходил вокруг да около, то
приближаясь, то удаляясь; впрочем, беспокойство его умерялось сознанием, что
не может она "знать" ничего такого, чего не знал бы он сам. Источники знания
у обоих общие, разве что у нее восприимчивее нервы. Такова природа женщин:
если кто-то вызвал их интерес, они улавливают такие тонкости, касающиеся
этого человека, которые сам он зачастую уловить не может. Нервы,
чувствительность, воображение - вот их дозорные и поводыри; что касается Мэй
Бартрем, ее несравненное достоинство как раз в том и состояло, что она так
близко к сердцу приняла его судьбу. В эти дни он познакомился с чувством, до
тех пор, как ни удивительно, ему неведомым: все растущим страхом утратить ее
в катастрофе - в какой-то катастрофе, но не в той самой. Этот страх был
вызван отчасти внезапным и острым ощущением, что дружба с Мэй Бартрем сейчас
ему нужнее, чем когда-либо прежде, отчасти нынешней ее болезненностью, явной
и тоже совсем непривычной. Весьма характерно для внутренней отстраненности,