Чтение 5–й страницы книги ~Рыбарь~

Ромеев спросил мальчишку:

- Разведку собранную они как отсылают? Не с голубями?

- С голубями! Пацан, постарше меня, с отцом занимаются. Отца по-чудному
зовут - Алебастрыч. На Садовой, у Земской больницы живут.

- Срочно надо в контрразведку, - с затаенным - от ошеломления -
дыханием, со странно-умиленным видом выговорил Шикунов. - Это целое подполье
работает...

Задержанных повели. Женщина, охрипнув, со слезами ненависти
выкрикивала:

- Вы неминуемо заплатите! За меня есть кому вступиться...

8.

Как только вошли в кабинет Панкеева, барышня бросилась к нему,
заламывая руки:

- Господин офицер! Мой отец - председатель земской управы!.. в
Новоузинске... расстрелян красными! Мы с мамой спаслись в Самару, я ищу
моего жениха - прапорщика Черноярова, он в Народной Армии с первого дня...

Привлекательная внешность незнакомки, ее слова о папе, ее слезы
заставили Панкеева предупредительно вскочить, усадить мадмуазель в кресло.
Он налил ей из графина воды, стал со строгостью слушать Ромеева, Быбина,
Шикунова... Он понимал - разведчики могут изощренно маскироваться, и, тем не
менее, то, что эта барышня - большевицкая разведчица, в первые минуты
представлялось неправдоподобным.

Да и вообще невероятно: человек, пусть в прошлом и даровитый агент
сыска, едва оказался на станции, как тут же сразу поймал трех лазутчиков.

Вероятнее было, что сметливый, ловкий тип на этот раз прибегнул к
трюку,чтобы отличиться и застраховать себя от мести эсеров: вбил солдатам-

пентюхам, что эти трое - шпионы.

Панкеев неприязненно бросил Володе:

- Нам о вас уже все известно! Человек вы, кажется, неглупый. Но, -
засмеялся издевательски, - не там ищете дурее себя. Не там!

- Господин поручик, не об нем разговор! - вмешался Быбин. - Вы этих
проверьте.

Барышня, обежав огромный письменный стол, за которым сидел офицер,
пригнулась за его спиной, будто на нее вот-вот набросятся и растерзают,
-зарыдала, захлебываясь:

- Я ни в чем не виновна! Мне к... генералу! Я обращусь... Папа
расстрелян красной сволочью...

Напирал на поручика и "лапоть", выкладывая из кошелки на стол каравай
хлеба, шмат желтого сала, глаженые портянки:

- Извольте проверьте! Сын у меня доброволец! Сыну привез... со всей
душой против красных, а меня виноватят...

- Ладно! - раздраженно остановил Панкеев.

Шикунов, доброжелательно улыбаясь, негромко, но настойчиво высказал:

- Пареньку бы сделать допрос.

Мальчишка, бледный, заплаканный, стоял напротив стола, впивался
взглядом в лица барышни, Ромеева, офицера.

- Напугали тебя? - спросил Панкеев.

- Мало что не убили, - вставил мужик.

Панкеев с начальственной благосклонностью уведомил подростка:

- Бояться не надо. Если ни в чем не замешан, тебя не накажут.

- Конечно, не замешан, господин офицер! - вскричала барышня, глядя в
глаза пареньку.

Поручик счел необходимым прикрикнуть:

- Пра-ашу не вмешиваться! - и обратился к мальчишке: - Повтори все, что
ты давеча рассказал.

Тот протянул серебряный крестик и образок на плетеном шнурке.

- Мать наказала гайтан отцу передать... Сказывали, отец в Сызранском
полку...

- О знакомстве с этими двумя людьми повтори! - потребовал офицер. - Что
ты рассказывал о месте встречи, о китайце?

Мальчишка заревел:

- У-уу! Не убивайте... со страху вра-ал...

Кто-то из солдат фыркнул:

- Ну-ну...

- Со страху так не врут! С именами, с кличками: и все - в один момент!
- заявил в упрямой убежденности Быбин. - Не-ет. Вы его без них допросите. И
агентов с ним пошлите к китайцу, к голубятникам.

- Учить меня не надо! - перебил Панкеев, понимая с обидой, что не мог
бы

придумать ничего умнее предложенного солдатом.

Опять кричала барышня: о расстрелянном красными отце, о том, что
пожалуется генералу. "Лапоть" упорно толковал о сыне, который "по своей
охоте против красных пошел". Шикунов, Лушин поддерживали Быбина. Сизорин
пытался что-то сказать в защиту "дяди Володи". А тот - весь подобравшийся, с
потным лицом - стоял недвижно, следил за офицером, как невооруженный
человек, встретив в лесу волка, следит за ним: кинется или зарысит своей
дорогой?

Панкеев, чей взгляд на дело изменился, приказал всем выйти в коридор,
оставив Ромеева. Поручику весьма не понравилось, как барышня смотрела в
глаза мальчишке, крича, что он ни в чем не замешан: словно внушала. Не
верилось, что тот со страху выдумал про китайца, голубей, сочинил клички.
Замечание Быбина на этот счет было неопровержимо. Подозрительным казался и
мужичонка в лаптях: чересчур складно, прямо-таки заученно, твердил о сыне -
и чересчур смело.

Этими тремя следовало заняться.

Но... все меняла личность Ромеева. Что если начальствующие эсеры
набросятся на него, своего давнего ненавистного врага? А трое... разумеется,
невиновны! - раз их обвиняет Ромеев.

Поручик сказал ему доверительно:

- Каждую минуту ожидаем Роговского. К пакгаузам сведут вас! Понимаете?
Или повесят, на водокачке.

У Володи сузились зрачки:

- У вас одни эсеры верховодят? А офицеры? Неуж не вникнут, что я -
нужный, не отстоят меня?! Я ж к вам с этой надежей пробирался...

- Здесь, в городе, власть у эсеров, - в словах Панкеева прозвучало
сожаление. В душе он был кадетом, эсеров не любил, считая их утопистами,
притом, кровожадными. - Тебе надо на фронт, в боевую часть, - перешел он на
"ты", - к Каппелю, под Нурлат. Каппель тебя не выдаст. Немедля и
отправляйся.

Сказав это, удивился себе: чувствовал странную симпатию к Рыбарю. Тот
горячо зашептал:

- Мне уйти - пустяк! Хоп - и нету меня! А шпионам - воля? Вы ж сами
поняли их. Я вижу!

- Пойми ты меня! - так же возбужденно заговорил Панкеев. - Арестую - а
их выпустят. У меня будут большие неприятности, почему не тебя, а их
схватил.

Ромеев вдруг выбросил левую руку и стал зачем-то тыкать себя в грудь
указательным и средним пальцами:

- Глядите вот, господин поручик! Глядите! Не для себя ж я вас умоляю -
в работу их взять! Вся организация ихняя будет у вас в руках. Для кого я
стараюсь?! Какая мне-то прибыль?!

Офицер решил:

- Сделаем так: отведете их к воинскому начальнику. Это за площадью.
Расскажете ему все, что и мне. Только про меня не упоминайте. Может, он их
задержит. Пришлет ко мне посыльного - а я начальству доложу о них так, чтобы
ты не фигурировал. Больше ничего не могу. И давай уматывай отсюда!

Когда вышли на привокзальную площадь, Ромеев обронил:

- Сперва в ту сторону, к нужникам!

Барышня продолжала громко возмущаться, не желая идти. Володя, с
револьвером в руке, встал к ней вплотную, приблизив окостеневшее в бешенстве
лицо к ее лицу:

- Идите!

Она отскочила и пошла. Около дощатых выбеленных известью уборных Ромеев
остановил задержанных, кивнул на нужники:

- Кому не надо - не неволим, - мигнул Быбину, Шикунову. - А мы
заглянем.

Вошли в уборную, оставив с арестованными Лушина и Сизорина. Володя
передал разговор с Панкеевым, с мрачной сосредоточенностью сказал:

- Воинский начальник их отпустит. Бабенка борзая - как начнет вопить,
что в контрразведке они были и там их не задержали...

Быбин вгляделся в Ромеева:

- Ну, что надумал-то?

- Да! Именно так и нужно сделать! - непонятно, с решимостью отрубил
тот. - Ученые люди обозначают: лакмусова бумажка. Иначе сказать: выйдет то,
против чего и рогатый не попрет!

Убеждал спутников сделать по его, не расспрашивая: позже объяснит. Они,
обменявшись взглядами, согласились.

Задержанных провели к поездам, двинулись вдоль пакгаузов: на этот раз
мимо их дверей, обращенных к железнодорожному полотну. Шли узкой полосой:
слева - двери, справа - рельсы, по которым проплывают паровозы, с
оглушительным шипением выметывая пар, тяжело погромыхивают составы.

Володя заглядывал в отделения пакгауза, откуда уже вывезли грузы,
позвал: