состоянием была ворчливость. Урсус принадлежал к числу тех, кто недоволен
мирозданием. В системе природы он выполнял роль оппозиции. Он видел мир с
его дурной стороны. Никто и ничто на свете не удостаивалось его одобрения.
Для него сладость меда не оправдывала укуса пчелы; распустившаяся на
солнце роза не оправдывала желтой лихорадки или рвоты желчью, вызванных
тем же солнцем. Возможно, что наедине с самим собой Урсус резко осуждал
господа. Он говорил: "Очевидно, дьявола надо держать на привязи, и вина
бога, что он спустил его с цепи". Он одобрял только владетельных особ, но
выказывал это одобрение довольно своеобразно. Однажды, когда Иаков II
принес в дар богоматери ирландской католической часовни тяжелую золотую
лампаду, Урсус, как раз проходивший мимо этой часовни с Гомо, который,
впрочем, относился к таким событиям более равнодушно, стал во всеуслышание
выражать свой восторг. "Несомненно, - воскликнул он, - богородица гораздо
больше нуждается в золотой лампаде, чем вот эта босоногая детвора - в
башмаках!"
уважение к властям предержащим, вероятно, немало содействовали тому, что
власти довольно терпимо относились к его кочевому образу жизни и
необычайному союзу с волком. Иногда вечерком он по дружеской слабости
разрешал Гомо немного поразмяться и побродить на свободе вокруг возка.
Волк был бы неспособен злоупотребить доверием - и в "обществе", то есть на
людях, вел себя смирнее пуделя. Однако попадись он в дурную минуту на
глаза полицейским, не миновать бы неприятностей; вот почему Урсус старался
как можно чаще держать ни в чем не повинного волка на цепи.
неразборчивой, да к тому же малопонятная по существу, представлялась
простой мазней на фасаде балагана и не навлекала на Урсуса никаких
подозрений. Даже после Иакова II и в "досточтимое" царствование Вильгельма
и Марии возок Урсуса спокойно разъезжал по глухим городкам английских
графств. Урсус исколесил всю Великобританию, продавая свои чудодейственные
зелья и снадобья и проделывая с помощью волка шарлатанские фокусы
странствующего лекаря; он легко ускользал от сетей полиции, раскинутых в
ту пору по всей Англии для очистки страны от бродячих шаек и главным,
образом для задержания "компрачикосов".
бродячей шайке. Урсус жил вдвоем с Урсусом, и только волк, осторожно
просовывая между ними свою морду, нарушал эту беседу с самим собой.
Пределом мечтаний Урсуса было родиться караибом. Но так как это было вне
его власти, он стал отшельником. Отшельничество - это та слабо выраженная
форма дикарства, которую соглашается терпеть цивилизованное общество. Чем
дольше мы скитаемся по свету, тем более мы одиноки. Этим объяснялись
постоянные странствования Урсуса. Долгое пребывание в одном каком-нибудь
месте казалось ему переходом от свободного состояния к неволе. Вся его
жизнь прошла в скитаниях. При виде города в нем возрастала тяга к чаще, к
лесным дебрям, к пещерам в скалах. В лесу он был у себя дома. Но глухой
гул толпы на площадях не смущал его, так как напоминал ему шум лесных
деревьев. В известной мере толпа удовлетворяет склонности к
отшельничеству. Если что и не нравилось Урсусу в его повозке, то только
дверь и окно, придававшие ей сходство с настоящим домом. Он достиг бы
своего идеала, если бы мог поставить на колеса пещеру и путешествовать в
ней.
даже часто; но это был горький смех. В улыбке всегда есть некие начала
примирения, тогда как смех часто выражает собою отказ примириться.
ненависти он был неумолим. Он пришел к твердому убеждению, что
человеческая жизнь отвратительна; он заметил, что существует своего рода
иерархия бедствий: над королями, угнетающими народ, есть война, над войною
- чума, над чумою - голод, а над всеми бедствиями - глупость людская;
удостоверившись, что уже самый факт существования является в какой-то мере
наказанием, и видя в смерти избавление, он тем не менее лечил больных,
которых к нему приводили. У него были укрепляющие лекарства и снадобья для
продления жизни стариков. Он ставил на ноги калек и потом язвительно
говорил им: "Ну вот, ты снова на ногах. Можешь теперь вволю мыкаться в
этой юдоли слез". Увидев нищего, умирающего от голода, он отдавал ему все
деньги, какие у него были, и сердито ворчал: "Живи, несчастный! Ешь!
Старайся протянуть подольше! Уж только не я сокращу сроки твоей каторги".
Затем, потирая руки, он приговаривал: "Я делаю людям все зло, какое только
в моих силах".
прочитать на потолке его надпись углем крупными) буквами: "Урсус-философ".
2. КОМПРАЧИКОСЫ
гнусное сообщество бродяг, знаменитое в семнадцатом веке, забытое в
восемнадцатом и совершенно неизвестное в наши дни. Компрачикосы, подобно
"отраве для наследников", являются характерной подробностью старого
общественного уклада. Это деталь древней картины нравственного уродства
человечества. С точки зрения истории, сводящей воедино разрозненные
события, компрачикосы представляются ответвлением гигантского явления,
именуемого рабством. Легенда об Иосифе, проданном братьями, - одна из глав
повести о компрачикосах. Они оставили память о себе в уголовных кодексах
Испании и Англии. Разбираясь в темном хаосе английских законодательных
актов, - кое-где наталкиваешься на следы этого чудовищного явления, как
находишь в первобытных лесах отпечаток ноги дикаря.
слово, означающее "скупщик детей".
нужен гаер. Одного зовут Тюрлюпен, другого - Трибуле.
заслуживают внимания философа.
озаглавить: "Эксплуатация несчастных счастливыми".
не раз имело место в истории. (Оно имеет место и в наши дни.) В
простодушно-жестокие эпохи оно вызывало к жизни особый промысел. Одной из
таких эпох был семнадцатый век, называемый "великим". Это был век чисто
византийских нравов; простодушие сочеталось в нем с развращенностью, а
жестокость с чувствительностью - любопытная разновидность цивилизации! Он
напоминает жеманничающего тигра. Это век мадам де Севинье, мило щебечущей
о костре и колесовании. В этот век эксплуатация детей была явлением
обычным: историки, льстившие семнадцатому столетию, скрыли эту язву, но им
не удалось скрыть попытку Венсена де Поля залечить ее.
заблаговременно. Превратить ребенка в карлика можно, только пока он еще
мал. Дети служили забавой. Но нормальный ребенок не очень забавен. Горбун
куда потешнее.
этого дела. Из нормального человека делали уродца. Человеческое лицо
превращали в харю. Останавливали рост. Перекраивали ребенка наново.
Искусственная фабрикация уродов производилась по известным правилам. Это
была целая наука. Представьте себе ортопедию наизнанку. Нормальный
человеческий взор заменялся косоглазием. Гармония черт вытеснялась
уродством. Там, где бог достиг совершенства, восстанавливался черновой
набросок творения. И в глазах знатоков именно этот набросок и был
совершенством. Такие же опыты искажения естественного облика производились
и над животными: изобрели, например, пегих лошадей. У Тюренна был пегий
конь. А разве в наши дни не красят собак в голубой и зеленый цвет? Природа
- это канва. Человек искони стремился прибавить к творению божьему кое-что
от себя. Он переделывает его иногда к лучшему, иногда к худшему.
Придворный шут был не чем иным, как попыткой вернуть человека к состоянию
обезьяньи. Прогресс вспять. Изумительный образец движения назад.
Одновременно бывали попытки превратить обезьяну в человека. Герцогиня
Барбара Кливленд, графиня Саутгемптон, держала у себя в качестве пажа
обезьяну сапажу. У Франсуазы Сеттон, баронессы Дадлей, жены мэра,
занимавшего восьмое место на баронской скамье, чай подавал одетый в
золотую парчу павиан, которого леди Дадлей называла "мой негр". Екатерина
Сидлей, графиня Дорчестер, отправлялась на заседание парламента в карете с
гербом, на запятках которой торчали, задрав морды кверху, три павиана в
парадных ливреях. Одна из герцогинь Мединасели, при утреннем туалете
которой довелось присутствовать кардиналу Полу, заставляла орангутанга
надевать ей чулки. Обезьян возвышали до положения человека, зато людей
низводили до положения скотов и зверей. Это своеобразное смешение человека
с животным, столь приятное для знати, ярко проявлялось в традиционной
Посняков Андрей
Андреев Николай
Акунин Борис
Акунин Борис
Доценко Виктор
Контровский Владимир