Аракелову. Аракелов помахал ей рукой. Он прикрыл глаза, но из-под
приспущенных ресниц откровенно любовался ею. Высокая, статная, она была
Аракелову выше плеча - это при его-то ста девяносто восьми! Но самым
удивительным в ней была походка - не женщины, а феи-акселератки, из тех,
что в лунные ночи танцуют на лесных полянах, и под их хрустальными
туфельками не сминается трава...
шезлонг и разложила его рядом с аракеловским.
сбежала... Отдыхаешь, дух?
газетчиков окрестил их "духами пучин", антиподами "ангелов неба" -
космонавтов. "Ангелы неба и духи пучин"... Чье это? Из какого-то
стихотворения... Аракелов попытался вспомнить, но не смог. А может, и не
знал никогда. Впрочем, "небеса" и "пучины" в обиходе быстро отпали, но
"ангелы" и "духи" прижились. Тем более что флотские традиции живучи и с
исчезновением пароходов и кочегаров надо же стало называть кого-то
духами...
даже не приказала. - Что там у тебя? Небось опять соки?
желудка.
Аракелову пустой стакан...
целая короткометражка: пронизанный солнцем сосновый бор, тот, что
километрах в трех к северо-западу от Увалихи, мягкий, пружинящий под
ногами, словно хорасанский ковер, мох, в котором кеды утопают по самые
наклейки на щиколотках, одуряющий смолисто-хвойный запах... И чуть впереди
- шагов на десять, не больше - Марийка, в синих джинсах и свитерке, с
волосами, тщательно упрятанными под косынку... Такой он ее никогда не
видел. Но такой она должна была быть - там, в Увалихе, вместе с ним.
Каждое утро просыпаться под бабы Дусино пение, пить парное молоко и до
одури бродить по лесу, а иногда уходить с палаткой или даже без, просто
так, с одеялом в скатке, чтобы ночевать у костра где-нибудь на берегу
Щучьего озера... Отпуск! Если бы он получился таким!
тоже отпуск?
зовут... Искупаемся, а? - Это было сказано безо всякого перехода, с
естественной для Марийки непоследовательностью.
хочется. Да и разговор у нас с тобой увлекательный. Интеллектуальный.
и умы волнует. Так что давай иди.
кончается?
в городе буду. Ты самолетом?
грибным соусом, а? Как ты думаешь?
столовой на Виру.
Как ты к ним относишься?
сохранению фигуры...
полтора, собственно.
И то, что было, и то, чего не было. И Увалиха будет. И отпуск. И все, все,
все..."
всхрапнув, проснулся громкоговоритель:
судовом жаргоне называют иногда капитана] ждать не любит.
пошел.
и не успел определить, какое, потому что вдруг - неожиданно для самого
себя - наклонился и поцеловал ее. Губы у нее были мягкие, прохладные, чуть
горьковатые от сока.
оборачиваясь, потому что обернуться было страшно.
радистов "Руслана".
повторенного три раза и слова ici ("здесь"); полный аналог
радиотелеграфного сигнала SOS; иногда сигнал "мэйдэй" буквально переводят
с английского как "майский день", хотя подобное толкование неверно, как
неверно и распространенное толкование сигнала SOS - "спасите наши души";
на самом деле оба сигнала подбирались по удобному созвучию и сочетанию
знаков азбуки Морзе], - коротко ответил тот и, довольно бесцеремонно
отодвинув Аракелова, побежал дальше.
изящный, с эмблемой "Транспасифика" на боку: стилизованное кучевое
облачко, кумула-нимбус, намеченное небрежными, округлыми голубыми линиями,
на нем - маленький золотой самолетик со стреловидным оперением, а надо
всем этим - восходящее солнце, которому золотые лучи придавали сходство с
геральдической короной. Такой же знак был и на чашке, которую Стентон
решительно отодвинул.
чертову тунцелову...
называя его капитаном, отчего уставное обращение превращалось чуть ли не в
интимное. На Стентона эта ее улыбка действовала примерно так же, как
стеклянный шарик провинциального гипнотизера: притягивая взгляд, она
погружала Сиднея в какое-то подобие транса. Он, правда, старался не
выдавать себя, но вряд ли это удавалось ему успешно. Во всяком случае, он
был уверен, что Кора прекрасно все замечает. - Ну, потеряем мы полчаса,
там наверстаем потом...
наваждение прошло, и он снова ощутил глухое раздражение. - Так-то оно
так... - повторил он и с силой ткнул сигарету прямо в золотое солнышко на
дне пепельницы. - Но все-таки... Спасибо, Кора. Я, пожалуй, пойду.
Стентон знал это прекрасно, но про Кору сказать такого было нельзя. Как,
впрочем, было нельзя и сказать ей об этом: в бытность свою стюардессой она
Каменистый Артем
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Березин Федор
Курылев Олег
Перумов Ник