Чтение 5–й страницы книги ~Отверженные~

жизнь вне дома. Добровольная бедность, в которой жил епископ Диньский,
представила бы привлекательное и в то же время поучительное зрелище для
каждого, кто имел бы возможность наблюдать ее вблизи.

Как все старики и как большинство мыслителей, он спал мало. Зато этот
короткий сон был глубок. Утром епископ в течение часа предавался
размышлениям, потом служил обедню в соборе или у себя дома. После обедня
съедал за завтраком ржаного хлеба и запивал его молоком от своих коров.
Потом работал.

Епископ - очень занятой человек. Он должен ежедневно принимать
секретаря епархии (обычно это каноник) н почти каждый день - старт их
викариев. Ему приходится наблюдать за деятельностью конгрегаций, раздавать
привилегии, просматривать целые тома духовной литературы - молитвенники,
катехизисы, часословы и т. д. и т. д., писать пастырские послания,
утверждать проповеди, мирить между собой приходских священников и - мэров,
вести корреспонденцию с духовными особами, вести корреспонденцию с
гражданскими властями: с одной стороны - государство, с другой - папский
престол. Словом, у него тысяча дел.

Время, которое оставалось у него от этой тысячи дел, церковных служб и
отправления треб, он в первую очередь отдавал неимущим, больным и скорбящим;
время, которое оставалось от скорбящих, больных и неимущих, он отдавал
работе: вскапывал свой сад или же читал и писал. Для той и для другой работы
у него было одно название - "садовничать". Ум - это сад", - говорил он.

В полдень, если погода была хорошая, он выходил из дома и пешком гулял
по городу или его окрестностям, часто заходил в бедные лачуги. Он бродил
один, погруженный в свои мысли, с опущенными глазами, опираясь на длинную
палку, в фиолетовой мантии, подбитой ватой и очень теплой, в грубых башмаках
и фиолетовых чулках, в плоской треугольной шляпе, украшенной на всех трех
углах толстыми золотыми кистями.

Всюду, где бы он ни появлялся, наступал праздник. Казалось, он приносил
с собою свет и тепло. Дети и старики выходили на порог навстречу епископу,
словно навстречу солнцу. Он благословлял, и его благословляли. Каждому, кто
нуждался в чем-либо, указывали на его дом.

Время от времени он останавливался, беседовал с мальчиками и девочками
и улыбался матерям. Пока у него были деньги, он посещал бедных, когда деньги
иссякали, он посещал богатых.

Так как он подолгу носил своя сутаны и не хотел, чтобы люди заметили их
ветхость, он никогда не выходил в город без теплой фиолетовой мантии. Летом
это несколько тяготило его.

По возвращении с прогулки он обедал. Обед был похож на завтрак.

Вечером, в половине девятого, он ужинал вместе с сестрой, а Маглуар
прислуживала им за столом. Это были в высшей степени скромные трапезы.
Однако, если у епископа оставался к ужину кто-нибудь из приходских
священников, Маглуар, пользуясь этим, подавала его преосвященству
превосходную озерную рыбу или какую-нибудь вкусную горную дичь. Любой
священник служил предлогом для хорошего ужина, и епископ не препятствовал
этому. Обычно же его вечерняя еда состояла из вареных овощей и постного
супа. Поэтому в городе говорили: "Когда наш епископ не угощает священника,
сам он ест, как монахи.

После ужина он с полчаса беседовал с Батистиной и Маглуар, потом уходил
к себе и снова принимался писать то на листках бумаги, то на полях
какого-нибудь фолианта. Он был человек образованный, даже в известной
степени ученый. После него осталось пять или шесть рукописей, довольно
любопытных, и среди них рассуждение на стих из книги Бытия"Вначале дух божий
носился над водами". Он сопоставляет этот стих с тремя текстами-с арабским
стихом, который гласит: "Дули ветры господни"; со словами Иосифа Флавия:
"Горний ветер устремился на землю"; и, наконец, с халдейским толкованием
Онкелоса: "Ветер, исходивший от бога, дул над лоном вод". В другом
рассуждении он разбирает богословские труды епископа Птолемаидского Гюго,
двоюродного прадеда автора настоящей книги, и устанавливает, что небольшие
произведения, опубликованные в прошлом столетии под псевдонимом Барлейкур,
также принадлежат перу этого епископа.

Иногда во время чтения, независимо от того, какая именно книга была у
него в руках, епископ вдруг впадал в глубокое раздумье, очнувшись от
которого писал несколько строк тут же, на страницах книги. Зачастую эти
строки не имели никакого отношения к книге, в которую они были вписаны.
Перед нами заметка, сделанная им на полях тома, озаглавленного: Переписка
лорда Жермена с генералами Клинтоном и Корнвалисом и с адмиралами
американского военного флота. Продается в Версале у книгопродавца Пуэнсо и в
Париже у книгопродавца Писо, набережная Августинцев.

Вот эта заметка:

"О ты, Сущий!

Екклезиаст именует тебя Всемогущим, Книга Маккавеев - Творцом, Послание
к ефесянам - Свободой, Барух - Необъятностью, Псалтирь - Мудростью и
Истиной, Иоанн - Светом, Книга Царств - Господом, Исход называет тебя
Провидением, Левит - Святостью, Ездра - Справедливостью, вселенная - Богом,
человек - Отцом, но Соломон дал тебе имя Милосердие, и это самое прекрасное
из всех твоих имен".

Около девяти часов вечера обе женщины уходили к себе наверх, и епископ
до утра оставался в нижнем этаже один.

Здесь необходимо дать точное представление о жилище епископа Диньского.

Глава шестая. КОМУ ОН ПОРУЧИЛ ОХРАНЯТЬ СВОЙ ДОМ

Дом, в котором он жил, как мы уже говорили, был двухэтажный: три
комнаты внизу, три наверху, под крышей - чердак. За домом - сад в четверть
арпана. Женщины занимали второй этаж, епископ жил внизу. Первая комната,
дверь которой отворялась прямо на улицу, служила ему столовой, вторая -
спальней, третья - молельней. Выйти из молельни можно было только через
спальню, а из спальни - только через столовую. В молельне была скрытая
перегородкой ниша, где стояла кровать для гостей. Кровать эту епископ
предоставлял сельским священникам, приезжавшим в Динь по делам и нуждам
своих приходов.

Бывшая больничная аптека - небольшое строение, которое примыкало к дому
и выходило в сад. - превратилась в кухню и в кладовую.

Кроме того, в саду стоял хлев, где прежде была больничная кухня, а
теперь помещались две коровы епископа. Независимо от количества молока,
которое давали коровы, епископ каждое утро половину отсылал в больницу. "Я
плачу свою десятину", - говорил он.

Спальня у него была довольно большая, и зимой натопить ее было нелегко.
Так как дрова в Дине стоили очень дорого, епископ придумал сделать в
коровнике дощатую перегородку и устроил там себе комнатку. В сильные морозы
он проводил там все вечера. Он называл эту комнатку своим "зимним салоном".

Как в этом "зимнем салоне", так и в столовой мебель состояла из
простого четырехугольного деревянного стола и четырех соломенных стульев. В
столовой стоял еще старенький буфет, выкрашенный розовой клеевой краской.
Такой же буфет, накрытый белыми салфетками и дешевыми кружевами, епископ
превратил в алтарь, который придавал нарядный вид его молельне.

Богатые прихожанки, исповедовавшиеся у епископа, и другие богомольные
жительницы города Диня неоднократно устраивали складчину на устройство
нового красивого алтаря для молельни его преосвященства; епископ брал деньги
и раздавал их бедным.

- Лучший алтарь, - говорил он, - это душа несчастного, который утешился
и благодарит бога.

В молельне стояли две соломенные скамеечки для коленопреклонений; одно
кресло, тоже соломенное, стояло в спальне епископа. Если случалось, что он
одновременно принимал семь или восемь человек гостей - префекта, генерала,
начальника штаба полка местного гарнизона, нескольких учеников духовного
училища, то приходилось брать стулья из "зимнего салона", приносить
скамеечки из молельни и кресло из спальни епископа. Таким образом набиралось
до одиннадцати сидений. Для каждого нового гостя опустошалась одна из
комнат.

Бывало и так, что собиралось сразу двенадцать человек; тогда епископ
спасал положение, становясь у камина, если это было зимой, или прогуливаясь
по саду, если это было летом.

В нише за перегородкой стоял еще один стул, но солома на сиденье
искрошилась, да и держался он на трех ножках, так что сидеть на нем можно
было, только прислонив его к стене. В комнате у м - ль Батистины было,
правда, громадное деревянное кресло, некогда позолоченное и обитое цветной
китайской тафтою, но поднять его на второй этаж пришлось через окно, так как
лестница оказалась слишком узкой: на него, следовательно, также нельзя было
рассчитывать.

Когда-то Батистина лелеяла честолюбивую мечту приобрести для гостиной
мебель с диваном гнутого красного дерева, покрытую желтым утрехтским
бархатом в веночках. Однако это должно было стоить по меньшей мере пятьсот
франков; увидев, что за пять лет ей удалось отложить только сорок два франка
и десять су, она в конце концов отказалась от своей мечты. Впрочем, кто же
достигает своего идеала?

Нет ничего легче, как представить себе спальню епископа. Стеклянная
дверь, выходящая в сад; напротив двери - кровать, железная больничная
кровать с пологом из зеленой саржи; у кровати, за занавеской, - изящные
туалетные принадлежности, свидетельствующие о том, что здесь живет человек,
не утративший светских привычек; еще две двери: одна возле камина - в
молельню, другая возле книжного шкафа - в столовую; набитый книгами шкаф со
стеклянными дверцами; облицованный деревом камин, выкрашенный под мрамор,
обычно нетопленный, в камине две железные подставки для дров, украшенные
сверху двумя вазами в гирляндах и бороздках, некогда покрытыми серебром и
считавшимися образцом роскоши в епископском доме; над камином, на черном