плечи, мускулы под натянувшейся гимнастеркой, на его тяжелые от прилившей
крови уши, оттопыренные, как у мальчишки. Молодой, здоровый, горячий, весь
полный жизни. Если б одна из пуль, одна только пуля попала в него сейчас...
Кажется, пора бы уже привыкнуть. Но как подумаешь, невозможно ни привыкнуть,
ни понять это.
полка Клепикова.
Трофейный? Я, понимаешь, специально приехал, инвентаризацию, понимаешь,
провожу...
наконец разговора. Он ждет. Ради этого разговора он полз сюда, привязав
катушку к одной, телефонный аппарат к другой ноге. Я молчу.
шутить, понимаешь?
Клепиков. Он - капитан, но ему все кажется, что строевые офицеры
недостаточно уважительно относятся к этому факту. К командиру батареи, тоже
капитану, они относятся с большим уважением, чем к нему, начальнику
артснабжения, хотя должность его выше и даже единственная в полку.
понимаешь, оружия произвожу!..
разговора он тащил сюда телефонный аппарат,- у меня это еще перед глазами,
как он полз и как стреляли по нему.
что думаю о нем и его инвентаризации. Он кричит, что будет жаловаться, что я
пользуюсь тем обстоятельством, что между нами Днестр. И голос у него жалкий.
И мне вдруг становится жаль его. Не надо было его оскорблять, тем более что
он все равно не поймет. Чтобы понять, ему надо побыть здесь, но здесь он
никогда не бывал и не будет: на войне всегда между нами Днестр. И говорим мы
с Клепиковым на разных языках. Он действительно с самыми лучшими намерениями
прибыл из тыла в хутор на той стороне и чувствует себя там на передовой. Он
производит инвентаризацию личного оружия, потому что из честных побуждений
хочет принять самое деятельное и непосредственное участие в войне. А в то же
время из-за этой его внезапной старательности только что чуть не погиб
хороший человек. Наверное, Клепиковы нужны на фронте, раз даже должность для
них есть. И в жизни, наверное, без них не обойтись.
хотя мы служим с Клепиковым в одном полку и все время на одном фронте, у нас
с ним нет общих воспоминаний, война для нас настолько различна, словно это
две разных войны. У меня гораздо больше общего с незнакомым мне, случайно
встреченным пехотинцем, с которым мы закурим вместе, перекинемся парой
ничего не значащих слов, и окажется вдруг, что мы и понимаем друг друга с
полуслова, и чувствуем многое одинаково.
отвечаю на его вопросы. У меня не отечественный пистолет - трофейный
парабеллум.
незлобивый человек, хотя и обидчив. Главное, он любит, чтобы к его делу
относились уважительно. Я доставляю ему это удовольствие: терпеливо слушаю
его. Оказывается, трофейные пистолеты он не включает в инвентаризацию. И
чтоб у меня не осталось неясности на этот счет, он разъясняет, почему он так
делает. Очень логично. Но что-то надо сказать Васину. Не мог же он зря
проделать весь этот путь. И я благодарю его. Пять минут назад, когда он полз
под огнем, я не знаю, что мог бы с ним сделать. Сейчас я его благодарю.
командиру батальона Бабину, которого поддерживает наша батарея.
где желтым огоньком горит свеча.
подперев ладонью крепкую черноволосую голову. Он в тельняшке, в одном
хромовом сапоге, другая, вытянутая нога в носке. Про него говорят: "Это тот
комбат, который лежа воюет". Даже те, кто не знают его по фамилии, в лицо ни
разу не видели, про такого комбата слышали. Бабина ранило в ногу осколком
мины, еще когда мы высаживались на плацдарм. С тех пор он и воюет лежа, и
немцам ни разу не удалось потеснить его батальон. Рассказывают, был тут
сначала военфельдшер - отчаянная девка, она и ухаживала за ним.
у него крупное, жесткие щеки давно уже бреющегося человека.
него там держится, непонятно,- горбоносый командир второй роты Маклецов
негромко, чтоб не мешать комбату думать, наигрывает на гитаре и поет:
"Прощайте, скалистые горы..."
рыбачьего сейнера.
Яценко прав, что не дал снарядов: стрелять из
стопятидесятидвухмиллиметрового орудия по отдельным наблюдателям - это все
равно что из пушки по воробьям. Но рассуждать объективно можно, когда ты
спокоен, а не в тот момент, когда сидишь в щели и голову нельзя высунуть, а
тебе еще снарядов нe дают.
худощавого, щуплого телефониста. Надевает на голову телефонную трубку,
усаживаясь рядом с телефонным аппаратом, старается не шуршать. Он явно
смущен. Еще бы не смущен, когда выиграл у начальства.
играющего в шахматы, способен смотреть как на бога.
втягивает весь огонек в трубку.
пулемету.- Двух пулеметчиков ухлопали.
и надо дуракам: не лезь под ориентир.
телефонист, заранее снимая с себя всякую ответственность.
одним плечом: "Что ж, я лицо подчиненное",- и расставляет фигуры и себе и
комбату.
стола берет трубку в рот - трубку эту он завел с тех пор, как начал воевать
лежа,- думает над ходом, подперев лоб пальцами. Наверху - тяжелые удары.
Подпрыгивает на столе огонек, словно хочет оторваться от свечи. Пыль, как
дым, подымается из углов, наполняет воздух. Грохот давит на уши, голова
становится мутной.
Он весь обсыпан землей, глаза вытаращены.
нашей роты банбит - солнца не видать!
сказал:
пальцами. На бумагу с треском посыпалась земля сверху. Он уважительно смел
ее ладонью... "Ты стоя-ала в белом пла-атье,- наигрывал Маклецов, заглядывая
через плечо связного,- и платком махала..." Осторожно положил гитару на
сено, вышел из землянки: до своего НП ему бежать недалеко, метров сорок.
доски.
трутся друг о друга, и все это сооружение начинает казаться непрочным. С
потолка вниз по стене стремглав проносится мышь.
и дело дуя на бумагу. Бабин негромко переговаривается по телефону с
командирами рот. "Кульчицкий, у тебя как?.." Даже мне на других нарах
слышно, кик кричит в трубку Кульчицкий. Его бомбят сейчас, и он собственного
голоса не слышит.
сверху "м".
Лицо напряженное, глаза остро блестят.
круг в небе - это наш плацдарм на земле. Какой же он крошечный!
входит в меня, как штык. Закрываю глаза. Земля вздрагивает подо мной, как