что более правдоподобно, но не может. Не настолько он ее знает. Да и как
знать, что она может выкинуть. Она сама не знает. Идиотка.
в сладко пахнущей тени деревьев, на случай, если старуха, сидя в темной
гостиной, ждет его, чтобы высказать свое мнение. Он обходит машину
спереди; это "форд" образца пятьдесят пятого года, который старик Спрингер
со своими желтыми маленькими, как у Гитлера, усиками продал ему ровно за
тысячу в 1957-м, потому что трусливому гаду было стыдно - он ведь торгует
машинами, - ему было стыдно, что его дочь выходит за человека, владеющего
всего лишь "бьюиком" образца тридцать шестого года, который он купил за
сто двадцать пять долларов, когда служил в армии в Техасе. Заставил
Кролика выложить тысячу, которой у него не было, когда он только-только
отремонтировал "бьюик" за восемьдесят. Вот как оно получается. Что
посеешь, то и пожнешь. Открыв правую дверцу, он вздрагивает от щелчка
тугой дверной пружины и быстро просовывает голову внутрь. Слава тебе
Господи. Под кнопками освещения и стеклоочистителя чернеет восьмиугольный
силуэт ключа. Дай Бог здоровья этой дуре. Кролик вползает внутрь; он не
хлопает дверцей, а закрывает ее так, что металл легонько касается металла.
Фасад оштукатуренного спрингеровского дома все еще не освещен. Он чем-то
напоминает ему пустой ларек с мороженым. Кролик поворачивает ключ через
отметку "зажигание" на "старт", и мотор, чихнув, заводится. Однако,
стараясь не выдать своего присутствия, он слишком слабо нажал на
акселератор, и двигатель, застывший в холодном воздухе ранней весны,
мгновенно глохнет. У Кролика прямо сердце переворачивается, в горле
першит, как от сухой соломы. Допустим, она даже и выйдет, ну и черт с ней.
Подозрительно только, что с ним нет малыша, но ведь можно сказать, что он
за ним едет. В конце концов, логично было бы сделать именно так. Однако
ему неохота затруднять себя враньем, хотя бы и правдоподобным. Кончиками
пальцев он чуть-чуть вытягивает подсос и снова заводит мотор. Нажав на
акселератор, он смотрит вбок, видит, что в гостиной Спрингеров зажегся
свет, отпускает сцепление, и "форд" отрывается от тротуара.
налево, игнорируя знак СТОП. Едет по Джексон-роуд вниз, где она под косым
углом вливается в Центральную, которая одновременно дорога 422 в
Филадельфию. СТОП. В Филадельфию он ехать не хочет, но на краю поселка, за
электростанцией, дорога расширяется, а единственная другая возможность -
вернуться назад через Маунт-Джадж и, обогнув гору, въехать в самую гущу
Бруэра и вечернего движения. Он не хочет больше никогда видеть Бруэр,
город цветочных горшков. Шоссе с тремя полосами движения переходит в шоссе
с четырьмя полосами, и теперь можно не бояться задеть другой автомобиль -
все идут параллельно, словно палки на стремнине. Кролик включает радио.
Сначала раздается жужжание, потом прекрасная негритянка поет: "Без песни
де-е-ень не кончится, без песни..." Ощущение внутренней чистоты требует
сигареты, но Кролик вспоминает, что бросил курить, и чувствует себя еще
более чистым. Он откидывается назад, кладет правую руку на спинку сиденья
и, управляя одной левой, скользит по окутанной сумерками автостраде. "На
кукурузном поле, - глухой теплый голос певицы изгибается, как внутренность
виолончели, - растет трава - земля вокруг шоссе бесконечно уходит под
уклон, словно какая-то темная птица, - нет никакого смысла здесь ни в чем
- скальп его в экстазе сжимается, - без песни". Запахло жженой резиной,
значит, включилось отопление, и он ставит рычажок на "умер.".
расслышал. Музыка к ужину. Музыка под стряпню. Он с досадой отключается от
непрошеного зрелища: Дженис готовит ужин, на сковороде что-то шипит,
наверно, отбивные, подернутая жиром вода безутешно пузырится, из
размороженной фасоли улетучиваются витамины. Он старается думать о
чем-нибудь приятном, воображает, как с дальней дистанции делает бросок
одной рукой, но он стоит на крутом утесе, а под ним пропасть, в которую он
рухнет, как только мяч вылетит из рук. Он пытается снова представить себе,
как мать и сестра кормят его сына, но, мысленно обратив свой взгляд назад,
видит, что мальчик плачет, лоб у него покраснел, из широко разинутого рта
вырывается горячее дыхание. Но что-то должно же ведь быть: сточные воды с
фабрики искусственного льда текут по канаве, желтой струйкой вьются вокруг
камней, расходятся круговой рябью, покачивая ниточки ила у краев. Память
внезапно возрождает трепет Дженис на чужой постели в свете угасающего дня.
Он хочет стереть это воспоминание с помощью Мириам. Мим на раме его
велосипеда, Мим на санках в темноте, он везет ее вверх по Джексон-стрит,
маленькая девчушка в капоре смеется, а он большой старший брат, красные
огни в снегу над загородкой, которой рабочие муниципалитета закрыли
движение по улице, чтоб детям не мешали кататься на санках, вниз, вниз,
полозья со свистом скользят по утрамбованному темному склону. _Держи меня,
Гарри_, сыплются искры - это полозья врезались в шлак, наваленный у
подножия для безопасности, скрежет, словно стук огромного сердца в
темноте. _Еще разок, Гарри, а потом домой, честное слово, Гарри,
пожалуйста, ой, как я тебя люблю_, - маленькая Мим, ей всего лет семь, не
больше, на ней темный капор, улица мягкая, как воск, а снег все идет и
идет. Бедная Дженис теперь, наверно, совсем уже сдрейфила, звонит по
телефону своей матери или его матери, кому-нибудь, не понимает, почему
стынет ужин. Вот дуреха. Прости меня.
втягивает в Филадельфию. Он ненавидит Филадельфию. Самый грязный город в
мире, вода - сплошной яд, прямо отдает химикатами. Он хочет ехать на юг,
вниз, вниз по карте, в край апельсиновых рощ, дымящихся рек и босоногих
женщин. Кажется, чего проще - мчи себе всю ночь, все утро, весь день,
остановись на пляже, сними башмаки и усни на берегу Мексиканского залива.
Проснись в идеальном здравии под идеально расставленными звездами. Но едет
он на восток, хуже некуда, к болезням, саже и вони, в душную дыру, где не
проедешь и шагу, как сразу кого-нибудь задавишь. Однако шоссе тянет его за
собой, а на указателе - надпись: ПОТСТАУН 2. Он чуть не затормозил, но
потом задумался.
только и ждал, как бы удовлетворить его желание, появляется широкое шоссе
и перед поворотом направо указатель: ДОРОГА 100 УЭСТ-ЧЕСТЕР - УИЛМИНГТОН.
Дорога 100 - прекрасно, это звучит категорически. Он не хочет в
УИЛМИНГТОН, но ему как раз в ту сторону. Он никогда не был в Уилмингтоне.
Это владения Дюпонов. Интересно, каково переспать с какой-нибудь Дюпоншей.
превращаться в часть той же самой ловушки. Он сворачивает в первый
попавшийся поворот. Фары высвечивают на придорожном камне надпись: 23.
Хорошее число. На первых своих состязаниях он набрал 23 очка. Ученик
предпоследнего класса средней школы и девственник. Узкую дорогу затеняют
деревья.
краю плавательного бассейна. Голая женщина - и деньги, много денег.
Миллионы как-то связаны в мозгу с белым цветом. И все они оседают в тихих
водах семейного состояния Дюпонов. Интересно, богатые девушки фригидны или
нимфоманки? Наверно, разные. В конце концов, все они просто женщины,
ведущие свой род от какого-нибудь старого мошенника, грабившего индейцев,
который оказался удачливее других; а суть-то одна, живи они хоть во
дворце, хоть в трущобах. Там, на грязных матрасах, белизна сверкает еще
ярче. Удивительно, как они стремятся тебе навстречу, когда им самим
хочется, а когда нет - просто жирные туши. Чудно, отчего это страстные
бабенки обычно какие-то тугие и сухие, а вялые, наоборот, влажные? Сами
вялые, а от тебя-то небось требуют полной отдачи. Тут главный фокус -
сперва довести их до нужной кондиции. Уловить момент нетрудно. Кожа под
шерсткой делается совсем мягкой, податливой, как щенячья шея_.
Ковентривилл, Элверсон, Моргантаун. Кролик любит такие городки. Высокие
кубы фермерских домов ластятся к дороге. Мягкие меловые бока. В одном из
городков ярко светится бар, и Кролик останавливается напротив, у скобяной
лавки, рядом с двумя бензоколонками. По радио он слышал, что уже половина
восьмого, но скобяная лавка еще открыта, в витрине - лопаты, сеялки,
экскаваторы для рытья ям под столбы, топоры - синие, оранжевые и желтые -
и тут же удочки и связка бейсбольных перчаток. Выходит человек средних
лет, на нем сапоги, мешковатые брюки цвета хаки и две рубашки.
ногу инвалид.
сзади и спрашивает:
голову и бросает на него короткий недоверчивый взгляд.
шестнадцать миль до моста, - отвечает он, указывая большим пальцем куда-то
за спину.
древний, здесь пахнет глухоманью, укромными местечками в земле, которой
никто еще не разворотил.
одновременно добродушным, хитрым и глупым.