подумал он и замолчал.
что это было совершенно неожиданно, не нужно и создавало печальную,
непоправимую неловкость между нею и Новиковым, к которому она издавна
привыкла, почти как к родному, и которого немного любила.
с тупой болью упало куда-то вниз его сердце, побледнел, встал и взял
фуражку.
странно кривились в нелепую и неуместную дрожащую улыбку.
и стараясь беспечно улыбаться.
пошел прямо по росистой траве в сад. Зайдя в первую тень, он вдруг
остановился и с силой схватил себя за волосы.
это пустяки, а застрелиться... - вихрем и бессвязно пронеслось у него в
голове, и он почувствовал себя самым несчастным, опозоренным и смешным
человеком в мире.
смешно, что Новиков дергает себя за волосы и чуть ли даже не плачет оттого,
что женщина, лицо которой, плечи, груди и ноги нравились ему, не хочет
отдаться.
острым любопытством следил за ее смутно озаренным луною белым силуэтом.
Санину ясно было слышно осторожное позвякивание его шпор. В зале Танаров
тихо и грустно играл старый вальс, с расплывающимися кругообразными томными
звуками.
талию, и Санину было видно, как два силуэта легко слились в один, странно
колеблющийся в лунном тумане.
маленькое свежее ухо и блестя глазами.
обнималась с Зарудиным, ее охватило странное чувство: она знала, что Зарудин
бесконечно ниже ее по уму и развитию, что она никогда не может быть
подчинена ему, но в то же время было приятно и жутко позволять эти
прикосновения сильному, большому, красивому мужчине, как будто заглядывая в
бездонную, таинственную пропасть с дерзкой мыслью: а вдруг возьму и
брошусь... захочу и брошусь!
и еще больше дразня и возбуждая его этой отдающейся пассивностью.
возбужденной кровью, продолжал Зарудин, - придете?
в ней что-то начинало томиться и дрожать, делая ее слабой и безвольной.
налитыми какой-то влагой глазами.
сходящиеся с женщинами мужчины, в глубине души был уверен, что Лида и сама
хочет, знает и только боится.
пытка... вы меня мучите... Лидия., придете? - страстно придавливая к своим
дрожащим ногам ее выпуклое, упругое и теплое бедро, повторил он.
поднялся вокруг теплый, душный, как сон. туман. Все гибкое, нежное и
стройное тело Лиды замирало, изгибалось и тянулось к нему. Ей было
мучительно хорошо и страшно. Вокруг все странно и непонятно изменилось: луна
была не луна и смотрела близко-близко, через переплет террасы, точно висела
над самой ярко освещенной лужайкой; сад, не тот, который она знала, а
какой-то другой, темный и таинственный, придвинулся и стал вокруг. Голова
медленно и тягуче кружилась. Изгибаясь со странной ленью, она освободилась у
него из рук и сразу пересохшими, воспаленными губами с трудом прошептала:
неизбежное и привлекательное тянет ее куда-то в бездну.
забавно... - старалась она уверить себя, стоя в своей комнате перед темным
зеркалом и видя только свой черный силуэт на отражающейся в нем освещенной
двери в столовую. Она медленно подняла обе руки к голове, заломила их и
страстно потянулась, следя за движениями своей гибкой тонкой талии и широких
выпуклых бедер.
потянулся, страстно зажмурившись, и, скаля зубы под светлыми усами, повел
плечами. Он был привычно счастлив и чувствовал, что впереди ему предстоит
еще больше счастья и наслаждения. Лида в момент, когда она отдастся ему,
рисовалась так жгуче и необыкновенно сладострастно хороша, что ему было
физически больно от страсти.
позволила ему обнять и поцеловать себя, Зарудин все-таки боялся ее. В ее
потемневших глазах было что-то незнакомое и непонятное ему, как будто,
позволяя ласкать себя, она втайне презирала его. Она казалась ему такой
умной, такой непохожей на всех тех девушек и женщин, лаская которых он
горделиво сознавал свое превосходство, такой гордой, что, обнимая ее, он
замирал, точно ожидая получить пощечину, и как-то боялся думать о полном
обладании ею. Иногда казалось, будто она играет им и его положение просто
глупо и смешно. Но после сегодняшнего обещания, данного знакомым Зарудину по
другим женщинам странным срывающимся и безвольным голосом, он вдруг
неожиданно почувствовал свою силу и внезапную близость цели и понял, что уже
не может быть иначе, чем так, как хочет он. И к сладкому томительному
чувству сладострастного ожидания тонко и бессознательно стал примешиваться
оттенок злорадности, что эта гордая, умная, чистая и начитанная девушка
будет лежать под ним, как и всякая другая, и он так же будет делать с нею
что захочет, как и со всеми другими. И острая жестокая мысль стала смутно
представлять ему вычурно унижающие сладострастные сцены, в которых голое
тело, распущенные волосы и умные глаза Лиды сплетались в какую-то дикую
вакханалию сладострастной жестокости. Он вдруг ясно увидел ее на полу,
услышал свист хлыста, увидел розовую полосу на голом нежном покорном теле и,
вздрогнув, пошатнулся от удара крови в голову. Золотые круги сверкнули у
него в глазах.
пальцами закурил папиросу, еще раз дрогнул на сильных ногах и пошел в
комнаты.
ревность, пошел за ним.
Лида и он!"
обыкновению, молчал и мечтал о том, как было бы хорошо, если бы он был
такой, как Зарудин, и его любила такая девушка, как Лида. И ему казалось,
что он любил бы ее не так, как Зарудин, не способный оценить такое счастье.
Лида была бледна, молчалива и не смотрела ни на кого. Зарудин был весел и
насторожен, как зверь на охоте, а Санин, как всегда, зевал, ел, пил много
водки и нестерпимо, по-видимому, хотел спать. Но это не мешало ему после
ужина заявить, что спать он не хочет и, в виде прогулки, пойдет проводить
Зарудина.
дошли до квартиры офицера. Санин всю дорогу посматривал на офицера и думал,
не треснуть ли его по физиономии.
всякого сорта мерзавцев!
поднимая брови.
честный человек? Программа честности и добродетели давно всем известна и в
ней не может быть ничего нового... От этого старья в человеке исчезает
всякое разнообразие, жизнь сводится в одну рамку добродетели, скучную и
узкую. Не крадь, не лги, не предай, не прелюбы сотвори... И главное, что все
это в человеке сидит прочно: всякий человек и лжет, и предает, и "прелюбы"
эти самые творит по мере сил...
найти в ней, более или менее глубоко, грех... Предательство, например. В ту
минуту, как мы отдаем кесарево кесарю, ложимся спокойно спать, садимся
обедать, мы совершаем предательство...
тысячи людей той самой войне и несправедливости, которыми возмущаемся. Мы
ложимся спать, а не бежим спасать тех, кто в ту минуту погибает за нас, за
наши идеи... мы съедаем лишний кусок, предавая голоду тех людей, о благе
которых мы, если мы добродетельные люди, должны были пе-щись всю жизнь. И
так далее. Это понятно!.. Другое дело мерзавец, настоящий откровенный
мерзавец! Прежде всего это человек совершенно искренний и естественный...