экспедиций. Сейнер - суденышко для местного лова, обычно - в виду берегов.
выходило, сигарету она разминала, как парень, и когда затягивалась, голову
склоняла набок, смотрела мимо меня. А я на нее поглядывал сбоку и думал -
чем она может взять? Она ведь и угловатая, и ростом чуть не с меня, и
жесткая какая-то - руку пожмет, так почувствуешь, - и бледная чересчур, по
морозу пройдет и не закраснеется, - и волосы у нее копной, как будто даже и
не причесанные. Но вот глаза хорошие, это правда, у нее первой я это
заметил, а насчет других и не помню - какие у них глаза. Вот у нее - серые.
И не в том даже дело, что серые, а какие-то всегда спокойные. Вот я и думал:
это она с другими - и угловатая, и жесткая, а со мною - самая мягкая будет,
всегда меня поймет, и я ее только один пойму.
уходят.
Много мы сегодня выпили?
поводу?
курточка была на мне год. Но перед нею-то ни к чему было выставляться. И я
как-то почувствовал, не выйдет у меня сказать ей, что хотел.
нападала, когда я с ней говорил.
дело не думал, - Только вот куда?
решить. В свое время я это предоставила решать маме. Наши мамы не всегда же
говорят глупости. Вот я никак не могла выбрать после школы - в медицинский
или на журналистику. Почему-то все мои подружки шли или туда, или туда. А
мама сказала: "В Рыбный". Почему в Рыбный? "Там нет конкурса". Я бесилась,
ревела в подушку, хоронила себя по первой категории. А потом - ничего,
успокоилась.
обыкновенная. Как все.
все". Да всем-то как раз и хочется: одному денег побольше и чтоб работа не
пыльная, другому - чтоб ходили под ним и отдавали честь, третьему только
семейное счастье подай, дальше трава не расти. А ее - ну никак я не мог
зацепить, ну всем довольна. Но я-то видел, как ей жилось - в чужом краю, без
жилья своего, без грошей особенных, без папы с мамой, - она без них не
привыкла, письма писала им чуть не каждый день.
тебе советоваться, что я в твоей жизни понимаю?
я ее увидел. Не она бы, так я бы все жил, как живу, и ни о чем не думал,
кидал бы гроши направо-налево, путался с кем ни придется.
Чувствую твое блаженное состояние. Может быть, самое лучшее - когда ничего
не знаешь, что у тебя впереди.
примолкли на лестнице? А я и не сказал еще - ради чего пришел, не мог даже
подступиться. Но впереди была "Арктика", там-то хорошо языки развязываются.
Там я скажу ей - или потом, когда пойду провожать: "Уедем отсюда вместе!"
Вот так и брякну. "Куда?" - она спросит. "А куда глаза глядят". Лишь бы она
не спросила: "Почему вместе?" Но, наверно, что-нибудь же придет мне в
голову.
комнате. Им же больше негде. Я их в наше общежитие устроила, но там такие
строгости, Боже мой... И ты приходи, если хочешь.
я постараюсь. А что за компания?
бича в глаза не видела. Ты знаешь, я, кажется, все-таки приду. А если я
своих сагитирую?
им же только хата нужна.
каких-то дам привести. Долго я с ними не высижу. Ты лучше не заходи за мной,
я как-нибудь сама...
лестнице. Снизу мне слышно было, как он ее допрашивал:
обижались.
обманывают старого человека, - а мне ее жалко стало: платят с гулькин нос и
всякая шантрапа вокруг пальца обводит. Я ее погладил по голове, а она
зашипела и вытолкала меня на улицу.
4
и минуты не пролежал, как стало укачивать, и пошел в умывалку смочить голову
под краном. Тут-то меня и развезло: будто бы с лица не вода текла, а слезы,
и вправду мне захотелось плакать, бежать к ней обратно на Милицейскую,
умолять, чтоб она непременно пришла, а то я напьюсь в усмерть с бичами, и
кончится это скверно, даже и представить боюсь. А с ней мне никто не
страшен, мы посидим и уйдем от них, а завтра возьмем билеты. Колеса будут
стучать, деревья полетят за окном, все в снегу... Много я еще городил
глупостей, но вот когда она мне начала отвечать, тут я и понял: все это бред
собачий, не больше. Я с нею часто так разговаривал, и немота проходила, и
оказывалось - она меня с полуслова понимала, отвечала мне, как я и ждал.
спину, луна светила в окно, а на полу снег серебрился и чернели переплеты от
рамы. Соседи как будто вернулись, посапывают на койках, это значит - за
полночь, в "Арктику" я опоздал, проспал все на свете! Но кто-то, я слышу,
идет - по длинному-длинному коридору, и отчего-то мне известно: это она ко
мне идет. Мне страшно делается - нельзя же ей сюда. Они же проснутся, шуток
потом таких не оберешься... И вдруг слышу -шарк, шарк, - громадный кто-то,
пятиметровый, волочит свои подошвы. И ржет по-страшному. Она от него
кинулась по коридору, а за нею - с топотом, ржанием, с жуткой матерщиной,
кошмарные какие-то нелюди, жеребцы, их убивать надо! Она закричала, побежала
быстрее, но от них не убежишь, догнали, топчут сапожищами. И я хочу крикнуть
ребят на помощь, один же я не спасу ее, и - не могу крикнуть, меня самого
завалили чем-то душным. А там ее добивают, затаптывают, и регот несется
конский, и вопли, как будто динамик хрипит на всю гавань: "Ее больше нету!..
Есть еще!.. А вот теперь нету!.." Я забился, отодрал голову от подушки...
ставила на койки ножками кверху. Она мне и удружила, простыню завернула на
лицо.
Окурки, обгрызки... Плевательницы нету? Коменданту сказала! Пускай, скажу,
вас всех в умывалку переселяют. Там себе живите, там себе гадьте, а меня
нету!
Мацумото Сэйте
Корнев Павел
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Майер Стефани
Маккэфри Энн