канализацией, которой в те времена никто еще в Долгове не видывал.
центру население было покультурнее и пользовалось предназначенными для этой
цели коммунальными сооружениями. В виде дощатых сарайчиков с двумя
отдельными входами, двумя дверьми, часто сорванными с петель, на одной из
которых было написано М, а на другой - Ж. В сарайчиках этих, естественно
(молодые поколения, может, даже уже и не представляют), и на стороне М, и на
стороне Ж деревянный пол украшался большими дырами, штук по двенадцать в
ряд, и с кучами, наложенными вокруг и вразброс, как будто обстрел
производился не в упор, а из дальнобойных орудий с недолетом и перелетом.
аппетитно, но надо же нам оставить свидетельства столь существенной стороны
нашего быта. Иначе люди грядущих веков даже и представить себе не смогут эти
дырки и эти кучи, залитые карболкой и засыпанные известкой, отчего летом
запах был такой, что в носу сильно щипало, а глаза слезились так, словно в
них швырнули горсть табаку. Запах этот выдерживали только советские люди и
мухи, зеленые, большие, размером с полворобья. В жару здесь было слишком
жарко, в мороз слишком морозно, а скользко - всегда.
сочувствием вспоминаются старики, которые, страдая от артрозов, запоров и
геморроя, тужились до посинения, хрипели, стонали и стенали, словно в
родильном доме.
него зависело, какой памятник поставить нашей советской эпохе, он бы
поставил его не Сталину, не Ленину и не кому-то еще, а Неизвестному
Советскому Человеку, сидящему орлом на вершине высокой горы (пик
Коммунизма), наложенной им же.
и впопыхах. При бедной строительной технике. На очень слабом фундаменте, то
есть почти без него. Установили в полуподвале газовый коллектор из
двенадцати соединенных между собою баллонов. Коллектор был сконструирован
местными рационализаторами и вызывал большие сомнения у начальника пожарной
инспекции. Но Аглая топнула на него ногой, и пожарный начальник подписал акт
приемки, оставив сомнения при себе.
дерево было (потом предполагалось вредительство) неважного качества,
пораженное грибком. Аглаю тогда спрашивали, как быть, а она поощряла:
стройте, стройте, вот на ноги станем, народ обеспечим, тогда в последнюю
очередь позаботимся и о себе. По скромности она взяла себе на двоих с сыном
трехкомнатную квартиру, хотя ей предлагали четырех. А она взяла только трех.
С полезной площадью пятьдесят семь с половиной квадратных метров. Взяла
временно, до окончания жилищного кризиса. Но жилищный кризис оказался вроде
желанного горизонта. По мере продвижения вперед сам соответственно
отодвигался. Кризис никогда не кончился, но особняки со временем были
построены. Однако Аглае места ни в одном из них не нашлось - она к тому
времени из номенклатуры выпала. К тому же после отъезда сына на учебу была
фактически одинокой. Так и осталась одна в своих трех комнатах на втором
этаже. Первая комната считалась гостиной, в ней был круглый раздвижной стол
(никто его в жизни на раздвигал), восемь дубовых стульев вокруг стола и
диван-кровать для возможных (их у нее никогда не бывало) гостей. Посреди
комнаты лежала шкура бурого медведя со стеклянными глазами и оскаленной
пастью - подарок местных охотников. Две другие комнаты были - одна
кабинетом, который во время секретарства ей полагался по чину, другая
спальней. Все это было оборудовано громоздкой казенной мебелью: в спальне
большая металлическая кровать с сильно прогибавшейся сеткой, в кабинете
тяжелый двухтумбовый дубовый стол, покрытый сукном, когда-то зеленым, а
потом серым от пыли (за ним никто никогда не работал), дубовое кресло,
настольная лампа под зеленым абажуром из стекла, тяжелый письменный прибор с
бронзовой птицей и двумя каменными чернильницами с пересохшим нутром.
покинули, их квартиры, немедленно превращенные в коммуналки, стали
заполонять люди низших сословий, включая проживавших здесь вплоть до
реабилитации двух профессоров: сельхознаук и марксизма-ленинизма. Одно время
здесь были прописаны некий шекспировед, скрипачка с международным именем и
врач-убийца Иван Иванович Рабинович. Так его почему-то называли, хотя он
никого не убивал, был не врачом, а фельдшером, и не по человеческой части, а
по ветеринарной. Тем не менее, и он попал в число людей, которых советская
власть сначала морила в лагерях, а затем распределяла по ссылкам, не давая
селиться в больших городах. Да и маленькие выбирала, чтоб не ближе ста
километров к столице. Таким как раз был город Долгов. Что ему явно пошло на
пользу. В смысле среднего интеллектуального и культурного уровня. Который
здесь поднялся, а в столицах, наоборот, опустился. Закон сообщающихся
сосудов, оказывается, правилен не только для жидкостей. Жили в этом же доме
учительница немецкого языка Ида Самойловна Бауман с престарелой матерью,
настоятель церкви Козьмы и Дамиана священник отец Егорий с матушкой
Василисой и сыном Дениской, самым хулиганистым из всех дворовых мальчишек.
Еще обитало здесь семейство банщика Рената Тухватуллина в количестве
сам-шесть - он, жена и четверо детей в возрасте от четырнадцати лет до
четырех, хромая, глуховатая и одноглазая кошатница Шурочка, по прозванию
Шурочка-дурочка, а в комнате, примыкавшей к Аглаиной спальне, обитал в
одиночестве тихий улыбчивый человек Савелий Артемович Телушкин, служивший
когда-то в НКВД исполнителем приговоров. Служил он там много лет. За время
службы лично расстрелял 249 (он помнил цифру) человек поодиночке и еще
многих как бы в общем бою (например, участвовал в расстреле польских
офицеров), но с ума не сошел, угрызений совести не испытывал, сомнениями не
мучился, и сны ему снились тихие, идиллические: луга, ромашки, коровы и
первомайские демонстрации.
перемещения, люди вселялись и выселялись, меняли одно жилье на другое,
помирали, уходили в армию или в тюрьму, и всех не упомнишь, кто когда
проживал по данному адресу.
Жукову с сыном. Валентина была крупная женщина с широким лицом и широкой
покатой спиной. Ходила неуклюже носками внутрь, руки держала на весу,
выставив их немного вперед, как будто собралась с кем-то бороться. При
такой, казалось бы, очевидной несоблазнительности ее облика в молодости она
пользовалась большим успехом у мужчин, из которых выбрала себе в мужья
Серегу Жукова, гармониста, балагура и баламута. Серега в самом начале войны,
не дожидаясь призыва, ушел добровольцем на фронт. Валентина часть военного
времени провела в Аглаином партизанском отряде, где отличалась
необыкновенной силой и храбростью. Однажды в рукопашном бою она двух немцев
сначала кулаком свалила в нокаут, а потом связала вместе и притащила в отряд
в качестве пленных. После войны Валентина некоторое время была у секретаря
райкома Аглаи Ревкиной шофером. А потом ради комнаты в полуподвале перешла в
дворники. Мужа у нее уже не было. Серега с войны не вернулся и был зачислен
в пропавшие без вести. Поскольку не было никаких доказательств, что он не
сдался врагу живым, здоровым и с оружием в руках, пропавший считался
предателем, а Валентина - женой предателя. Поэтому не только пенсии за мужа
не получала, но и партизанской медали за собственные заслуги не удостоилась.
Одна, как могла, растила сына. По старому знакомству Аглая иногда нанимала
Валентину убрать в квартире, постирать белье, сбегать в магазин, что
дворничиха и делала за небольшую плату. Сына Валентины, между прочим, звали
Георгий Жуков, точно так же, как знаменитого маршала. Этот Георгий Жуков
(или попросту Жора) тоже служил в армии, но до маршала не дослужился.
Дослужился только до звания младший сержант. По упущению начальства он,
несмотря на провинившегося перед родиной отца, служил танкистом в Венгрии,
откуда привез аккордеон, на котором по воскресеньям играл вальсы "Дунайские
волны", "На сопках Манчжурии" и танго про утомленное солнце. Играл сперва во
дворе, а потом был приглашаем на свадьбы и юбилеи.
разбитого окна, шума после двадцати трех часов, очереди в уборную, мытья
полов и уборки мусора. Но Аглаи это не касалось, она жила отдельно, уборную
и кухню имела свою, в споры ни с кем не вступала. Соседи ее побаивались,
кроме, может быть, Шурочки-дурочки. Она (так считалось) обладала даром
предвидения. Обладала или нет, но пророчить пыталась и, встречая Аглаю,
каждый раз предрекала гнусавым голосом, что вспыхнет огонь, полетят железные
птицы, поскачут железные кони, задрожит земля и мертвый упадет на живого.
Глава 8
головой и чувством, что здорова, а посему пора вставать, жить и работать.
"Все, - сказала она вслух, по привычке обращаться к себе сурово, - нечего
залеживаться и симулировать". Натягивая чулки, вспомнила: сегодня день
смерти Иосифа Виссарионовича, - и сама себя обозвала дурой, что чуть эту
дату не пропустила. В этот день она в прошлом и позапрошлом году посещала
памятник с маленьким букетиком герани, специально выращиваемой на
подоконнике. Вышла на улицу с таким же подарком и сегодня и увидела, что -
весна. Только что выпавший пухлый снег искрился на солнце, подтаивал,
проседал, оплывал с пригорков, обнажая покрытую облезлой травою почву.
Дороги потемнели, текли по краям, из-под крыш падали и с треском разбивались
сосульки. По пустырю перед домом, подпрыгивая, ходили черные то ли галки, то
ли вороны (Аглая разницы между ними не видела, но тех и тех ненавидела), а у
дома на лавочке сидели такие же черные старухи (тоже довольно противные),
нахохлившись, словно птицы. Количество старух перед домом менялось, но две
из них сидели там постоянно, одну из них звали баба Надя, а другая,
греческого происхождения, была известна под кличкой Гречка. Они сидели на
лавочке перед домом всегда, многие годы, может быть, даже целую вечность.
Казалось, они никогда не рожались и никогда не умрут, никогда не были
Посняков Андрей
Круз Андрей
Андреев Николай
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Ибсен Генрик