распадения организма, и не было радости и спокойствия духа.
всю жизнь слушавших его как пророка, Толстой вспоминал свои догматы и
говорил те фразы, которые он затвердил при жизни. И пресловутой фразе о
многих людях, которым надо уделить внимание прежде Льва, нет никакой цены:
она была сказана им раньше, теперь только повторена и не вытекала из того
положения, в котором он находился сейчас.
которой прозвучало со страшной силой мрачное отчаяние и которую, кажется,
никто даже и не понял в ее единственном и ужасном значении.
одному известных предсмертных переживаний. Что он чувствовал, что думал в
это время - известно еще только Богу. И вдруг неожиданно Толстой поднялся,
заметался, сделал попытку куда-то бежать и выкрикнул:
слышит не то, что наспех можно подставить под эти слова, а то, что только и
могли означать они в муке своей.
верил, все же не видел банкротства своей веры перед неразрешимостью смерти,
перед ее черной бездной, поглощающей все веры, все упования, он мог бы
сказать: да, умираю... мог бы сказать: конец... Все что угодно, но без этого
решительного и ужасного "нет". В этом коротком, таком простом слове вылилось
все: крышка всей своей вере, мат всей жизни своей, крушение всякого упования
перед лицом не предполагаемой, а на этот раз действительно пришедшей смерти.
так уж нужно, и я говорю: не могу!.. Вот, я делаю дело и верю, что сделаю,
но устал, и я говорю: пока довольно!.. Вот я вижу, что тело мое умирает, но
я верю крепко и бессомненно, верю, что дух мой так или иначе будет жить, и я
говорю спокойно и ясно: умираю!.. Вот умираю я и верю, что исполнил свое
предназначение, верю радостно, и я говорю: конец!
спрашиваю душу свою, верит ли она в простоту и красоту смерти, ищу, нет ли
во мне страха, сомнения и страшного, единственного желания жить, жить во что
бы то ни стало?
вижу, что нет успокоения в вере моей, вижу, что смерть ужасна, вижу, как
страстно хочется жить, как страшно умирать, вижу впереди только ту же черную
дыру...
весь свой ум, всю веру свою, все надежды мои... Еще уповаю на что-то, на
какую-то пощаду, на какой-то свет, который должен просиять в последнюю
минуту, на то, что придет Кто-то и успокоит, защитит меня, маленького и
слабого, в предсмертных муках и тоске извивающегося, как червь слепой... Но
никто не приходит, молчит тайна, агония давит меня, вера падает, надежда
уходит, и с неодолимой силой надвигается черная дыра... ничем нельзя
удержать жизнь, все кончено.
бессильны все попытки сломить ужас смерти, я говорю:
удержать жизнь, нет ничего... конец!
последнюю минуту, взглянув ему прямо в глаза. Но это и все. Этим последним
мужеством отчаяния закончилась вся его богатая, огромная жизнь, все его
мысли, вся вера его, все, чем он жил. Все ушло в черную дыру.
ним райские двери, и маханием пальмовых ветвей встретил его светлый и
радостный мир... Может быть. Но живые этого никогда не узнают.
растерянности, прозвучавшим много веков назад:
хочется верить человечеству, во имя чего только и жили и нас учили жить
люди, давно ушедшие во тьму, туда, откуда возврата нет, где вечная тьма.
ОТ "МАЛОГО" НИЧТОЖНЫМ
- быть искренним.
то, что я написал. Я заставил себя слушать, а это все, что мне надо, ибо для
меня писательство не есть служение чему бы то ни было, а лишь средство для
выявления своего "я" и работы над расширением и углублением своего
миросозерцания.
которое не родилось бы в слиянии моего сердца и ума, не было бы моим
искренним убеждением.
правде, и требование искренности предъявляется писателю прежде всего, они не
выносят ни правды, ни искренности.
самом деле так ужасна, что с сознанием ее нельзя жить. Поэтому они хотят,
чтобы правда была облечена в красивый наряд вымысла, особенно ценят
идеализацию жизни я требуют, чтобы человек писался не иначе как с большой
буквы. Им хочется верить, что жизнь прекрасна, а сами они, брошенные в мир,
как слепые котята, мудры и велики.
известного дарования, может сделать это очень легко: надо только неустанно и
с достаточным пафосом повторять, что человек звучит гордо, а жизнь
прекрасна, и побегут и будут вопить: "Осанна! Благословен, грядый во имя
Господне!.."
кроткий Отец небесный, Бог христиан, и гостеприимный Аллах, Бог
сладострастных мусульман, и непостижимая Мировая Воля... нет числа именам
Господа!.. Но всегда и везде люди навязывали ему одну и ту же роль - их
печальника и заступника, служителя их человеческих интересов. И все, что
приятно и выгодно людям, все - во имя Господне!
выйти на площадь и посмотреть вверх, где мириады миров, неизмеримо больших
нашей планеты, искрятся и сверкают в непостижимом просторе бесконечности,
чтобы понять, как наивно и смешно представление о таком домашнем, удобном
Боге. Если он есть, он должен быть так громаден и задачи его так неизмеримо
велики, что наше людское понятие о добре и зле не может быть даже пылинкой в
его мировой правде.
которого мы не можем знать теперь, Бог неведомый и страшный, к которому мы
должны стремиться и не можем не стремиться, ибо стремление заложено в
человеке самой природой, Бог, которого надо узнать, чтобы жить.
преграждали путь пытливому уму, не боялись разрушать храмы и в самое тело
святое не страшились вонзить скальпель анализа и искания. Их не пугала
святыня, не останавливал страх остаться без последнего прибежища, они
смотрели прямо глаза самой смерти, если бы она встала на развалинах храма.
Ибо нужна им была правда, только правда, какова бы она ни была,
омерзительна, жестока и ужасна - все равно.
ей идти в новую дорогу, которая еще Бог знает куда заведет. И потому она
предпочитает теплую печку вымысла, копеечную свечку религии, ибо она греет и
освещает им небольшой уголок, в котором можно мирно копошиться, не замечая
вечной тьмы и холода кругом.
слепой восторг перед всем, что вспыхнет поярче, и такая ненависть ко
всякому, кто смело отходит от их свечечки и безбоязненно устремляет свои
искания во тьму.
осыпают бранью, подвергают насмешкам и оскорблениям.
в своем анализе не останавливается, говорит искренно и прямо то, что видит и
чувствует, его искренность становится его несчастием, крестом, который
больно и тяжко нести.
Недели", вызвала озлобленную, несправедливую, оголтелую брань. Я не удивился
этому, ибо знал, на что иду, осмеливаясь не по трафарету отнестись к
канонизированной святыне, но должен сознаться, что такой злобы все-таки не
ожидал.
оспаривает моих положений. Меня просто осыпают насмешками и бранью. И это не
потому, что мои мысли не заслуживают внимания, потому что в таком случае их
бы просто обошли молчанием, а потому, что и всегда, когда касаются нерушимых
догматов узких и тупых фанатиков, они, не защищаются, а просто приходят в
слепое бешенство.
свою веру, излагать свой символ, гораздо легче - просто проклинать и
Суворов Виктор
Соломатина Татьяна
Прозоров Александр
Нортон Андрэ
Шилова Юлия
Шилова Юлия